— Не что, а кто. Вы.

Не успев даже получить свой ответ, она ушла к Эдди. Как подросток, он проводил взглядом ее до самого выхода из отдела, пока от Леи не остался едва уловимый шлейф духов.

— Тянет так сильно, что хочется сорваться и побежать за ней, — бубнил себе под нос.

Но ему показалось, что такое внимание со всех сторон может напугать ее. Будто она будет чувствовать, что он вечно рядом, вечно смотрит ей в спину, следя за каждый ее шагом. И, признаться, иногда он и сам пугался своих мыслей.

Оставив за главного в отделе Монику, разрешив сегодня перебросить все свои обязанности на Эдди, он оставил маленькую записочку в блокноте Леи.

«Пиши в любое время. Даже ночью. Ты никогда не помешаешь».

После оставленной записки стало как-то легче, но по-прежнему тяга к ней мешаластупить за порог отдела. Переборов себя, Джексон нехотя уехал к себе домой. По пути оформил доставку продуктов, добавил туда и корма для кота. Какая-то чрезмерная повседневность окружала: вроде, и ничего не изменилось, а складывалось ощущение, будто все идет не так. Солнце не так светит, птицы не так поют, машина едет не по той дороге. Бросив взгляд на переднее сидение, на котором буквально утром сидела Лея, Питчер улыбнулся.

Дом был пустой, лишь Том встретил, ластясь около ног хозяина.

— Привет, дружище.

Джексон считал Тома своим самым верным другом. Кот-ориентал черного окраса был частью личности хозяина: он всегда знал, когда у него плохое настроение, когда — хорошее, а когда — игривое. Пусть и последнее случалось достаточно редко, Том был верен и добродушен, несмотря на скверный характер хозяина.

— Идем, идем.

Насыпав корма, Питчер улыбнулся тому, как животное смешно хрустело.

Дом Питчера был обставлен исключительно по предпочтениям хозяина: три комнаты, две из которых — гостевые, большая гостиная, соединенная с кухней и местом для отдыха. Все выполнено в спокойных коричнево-бежевых оттенках. Комната отдыха была разделена на закрытую зону и открытую: в закрытой была маленькая библиотека, больше похожая на скромный тайник чувств. Питчер приходил сюда не так часто, обычно это были какие-то перенасыщенные эмоциями дни. В закрытой комнате был скрытый от всех выход в импровизированный сад, где обычно они с Моникой делали барбекю, обсуждали какие-то проблемы на работе, а также делились тем, что должно было остаться только здесь. Как правило, вся информация, сказанная в тайной комнате, оставалась там же. Моника любила проводить аналогию с тайной комнатой из Гарри Поттера.

А в открытой комнате отдыха было достояние дома Питчера — рояль немецкой фирмы Блютнер. Чёрный, сияющий и не подпускающий к себе никого, был вторым другом после Тома. Рояль Джексон скромно называл старец, поскольку он очень давно принадлежит их семье, но стоит только коснуться клавиш, как они будто оживают под пальцами.

Питчер смотрел на него, не смел подойти. Почему-то все внутри останавливалось, когда он касался его. Будто все чувства были отданы лишь ему одному.

Сейчас хотелось отдать эти чувства другому человеку, но не вспомнить хотя бы самое простое, играемое почти постоянно, нельзя было.

— Если тянет, нужно поддаться притяжению, — сказал сам себе Джексон, следуя к другу.

Ноты со знаменитой композицией серенады Франца Шуберта всегда лежали на видном месте. Погода будто располагала сесть и помчаться за касаниями клавиш: ветер, едва-едва закончившийся дождь и только-только появляющиеся лучики солнца, нежно касающиеся тёмной поверхности старца. Джексон присел. Игра на рояле не была чем-то вроде забавы или хобби. Скорее, чем-то близким, что даёт тебе силы, одновременно забирая их. Ты можешь быть выжитым как лимон после игры, но заряженным как огонь.

Питчер аккуратно коснулся знакомой поверхности. Закрытыми глазами он стал медленно играть серенаду, качаясь из стороны в сторону. Голова не был полна проблем, она была заполнена звуком. Это была не просто песня, не просто мелодия. Можно ли это было назвать признанием? Да. Но признанием чего…

Джексон будто искал ответы на свои вопросы в музыке. Будто она ответит ему как самый настоящий человек. Будто старец и есть человек, точнее, нечто большее, похожее на внутреннего помощника. Рояль становился отображением его души, которая предстала перед ним.

Человеку всегда интересно заглянуть внутрь себя, чтобы понять, что происходит с ним в тот или иной отрезок времени, и сейчас, когда у Джексона появилась возможность увидеть свою душу, он наслаждался тем, что видел: на стёклах росли бутоны роз. Настоящие, дикие розы, буквально едва-едва сбрасывающие свои колючки.

Питчер догадывался, что в роли ответчика выступает его душа. Сильная, смелая душа, рвущаяся наружу, чтобы сказать самые важные слова.

Ты влюблён, Джексон. Ты влюблён в ту прекрасную девушку, изначально раздражающую тебя. Ты влюблён так сильно, что совершенно не можешь остановиться и поэтому наращиваешь темп, двигаясь скорее к кульминации.

Аккорды становились жёстче, громче, но нежность, являющаяся основой музыкального танца, оставалась. Он не играл, он выражал все свои чувства и эмоции через вальс, а когда музыка стихла, появилось полное опустошение. Только не мучительное, как это было прежде, а прекрасное. Молчаливо прекрасное.

Казалось, это было необходимым. Таким нужным и таким важным, из-за чего он пожалел, что не коснулся искусства чуть раньше.

Моника подъехала спустя полчаса, когда были готовы лёгкие закуски. Основной ужин всегда делает она — договорились, когда впервые решили собраться такой компанией, без Майкла Рида.

— Привет, персик.

— Я же просил, — недовольно выдохнул он.

— Проси дальше, — улыбнулась, затем плюхнулась на диван, — только это не остановит меня. Что ты там приготовил? Оливки есть? Ужасно хочу съесть все оливки, а потом твои брускетты.

Джексон знал Монику от и до, поэтому приготовил все заранее, лишь выложил на стол.

— Блазенство, — закатывая глаза от вкусноты, проговаривала Моника. — Я хочу начать с основного, мой друг…

После этой фразы она стала рассказывать основные новости, которые произошли за месяц в компании. Поскольку Моника была среди сотрудников куда чаще, чем Питчер, ей была поручена миссия следить за общим настроением, чтобы вовремя предотвратить какие-то бунты или еще подобные неразберихи.

Моника жестикулировала, вставала со своего места, чтобы точно показать все гримасы, которые она запомнила; рассказать про случай в столовой не боссу, а своему лучшему другу, но также не упустив маленькую деталь про Колтера.

— Колтер? — Джексон вопросительно глянул на нее, рассмеявшись такой неожиданной деталью. — Ты флиртовала с Колтером?

— Да. Могу себе позволить. Это разве незаконно?

— Он же…

— Говори как есть, персик. Ты же знаешь, я не люблю твои эти философские паузы на подумать, — злилась Моника.

Джексон принял поражение.

— Ты… — он думал, как правильно сказать то, что вертелось на уме, но потом сказал, пусть и знал, что она не будет с ним согласна: — Ты его убьешь своей энергетикой. Ты с ним флиртовала потому, что он тебе понравился, или потому, что тебе захотелось чуть больше внимания к себе?

Моника резко задрала нос, хотела что-то съязвить, ведь попали в самую точку, только потом поняла, что сейчас нет смысла обороняться, ведь смотрит она не на своего конкурента, а на друга. Подбородок опускался, а грудь то и дело поднималась в попытке притупить тяжелое дыхание.

— А что, если и внимание? Что с того?

— Осознаешь ведь, что ты могла ему понравиться.

— И надеюсь на это, — отпив колы, она глянула своим лисьим взглядом, — что с того?

— Жаль парня. Он мне кажется каким-то добрым и милым.

— Жаль? Ты можешь обозначить, что я сделала? Один раз сделать комплимент уже считается чем-то отвратительно ужасным? Вас парней не понять: то нравится, когда девушка первая проявляет внимание, то не нравится. Уж определитесь.