Грегори смерил Арлинга взглядом, с каким строгий отец смотрит на несмышлёное дитя, желая пробудить в нём вину за учинённые пакости.

— Можешь не волноваться, юный адепт, — спокойно ответил он. — С момента своего назначения наш звонарь ни разу не забывал о своих обязанностях. Этот человек очень порядочен и ответственен — настолько, что некоторые даже не знают о нём, воспринимая колокольный звон как явление естественное и само собой разумеющееся.

Вирл как-то странно дрогнул, в его глазах цвета бледной лазури отразилась тревога. Грегори обратил к нему взор.

— Что гложет тебя, архивариус?

Вирл по привычке помедлил и собрался с мыслями, прежде чем дать волю своим страхам.

— Я просто подумал… А что станет, если однажды колокол в Сигнальном зале и впрямь перестанет звонить? Мы больше не будем знать, когда забываться сном и пробуждаться от него… Время в Цитадели замрёт, словно никогда и не существовало вовсе, а было лишь нашей недалёкой выдумкой. Ну, то есть оно, конечно, будет идти, но как бы без нас, своим чередом, а мы совсем растворимся в нём, без воли и без цели… пока наконец… — Он осёкся, не найдя нужных слов или, может, смелости закончить фразу. А потом с надеждой поглядел на Грегори: — Что будет тогда, наставник?..

Пламя колыхалось в сосудах у старика за спиной, оттеняя его лицо, делая похожим на угрюмую одноглазую маску. Глаза двух адептов поблёскивали в золотисто-алом свете Пламени. Арли, хотя до последнего пытался артачиться, тоже слегка подался вперёд. Вопрос Вирла озадачил и его — ему хотелось знать ответ.

Сквозь колючую бороду наставника можно было разглядеть, как он невесело улыбнулся.

— Тебе ли не знать, Вирл, что есть масса других способов уследить за временем. Когда приходят холода, пещеры покрываются льдом, а когда лёд тает, тоннели заливает вода. Если даже мы забудем о времени — будет помнить Тартария. С наступлением лета в самых глубоких гротах расцветут бутоны отрадника, свинокрысы сбросят шерсть, а рудомолы примутся размножаться. Осенью сильфиды запоют свои песни, и ветра, прислушиваясь к ним, изменят направление, а средь ночи во мраке подземелий завоет слепыш. Нет, юные носители, время ни за что не прекратит свой бег. Ведь это мы являемся плодом его творения, а не наоборот.

— Но ведь Пламя положило начало Времени! — выпалил Арлинг, вспоминая сеансы огнесловия, преподаваемые Грегори. — Вы сами учили нас, что Пламя было в начале, а затем из его света родилось всё сущее, разве не так?

— Верно, — хрипло отозвался Грегори.

— Значит, Пламя извечно, и Жерло будет испускать Пламя до скончания времён, которого, быть может, и никогда не случится!

— Кто-то болтает, что Пламени в Жерле стало меньше… — попытался напомнить Вирл.

— Кто-то только и может, что болтать! — голос Арлинга становился чересчур громким. — И вообще, я слышал, что Жерло и раньше ослабевало, но с каждым разом воспламенялось вновь, еще ярче и сильнее прежнего! Я прав, наставник Грегори? Прав, скажите ведь?

— Безусловно.

И вновь перед Арли предстал не тот Грегори, которого он знал. Не тот, чей голос уверенно возносил величие Пламени и порицал неверные трактовки адептами катехизисов Служителей. Этот Грегори был погружён глубоко в себя, забывался пространными раздумьями и подолгу молчал, будто что-то припоминая. Такие изменения казались Арли странными, чужеродными. Оттого он был зол.

— И больше ничего не скажете? — от его возгласов некоторые адепты заворочались на своих тюфяках, а разбуженный Друзи что-то негромко промычал. Лузи, нёсший дозор, с недоумением следил за беседой, поигрывая остриём дротика.

— Я рад, что не все уроки проходили мимо твоих ушей, — сурово проговорил Грегори. — А теперь вам обоим следует поспать. Восстановите силы перед завтрашним переходом.

— Но…

— Хватит с вас сегодня разговоров о мраке, — отрезал Грегори, и маска его изувеченного лица не приемлела возражений.

Арли посмотрел на Вирла. Тот покладисто пожал плечами и полез обратно к своему тюфяку. Арли фыркнул и сделал то же самое. Грегори остался сидеть возле телеги, глядя куда-то во тьму. Недвижимый и облечённый далёкими грёзами.

Арлинг ещё долго не мог уснуть. Он лежал, повернувшись на бок, с зажжённым в ладони огоньком, и не сводил с него глаз. В Пламени находил он утешение в минуты сомнения — им же отгородился от тишины. Пламя было в этом мире раньше всего, всему дало начало, в том числе строптивому Времени. Пламя неизбывно, бессмертно, и нет в Тартарии такой силы, которая способна его укротить. Так уверял себя Арлинг, любуясь слабым огоньком, пока сон не навалился на него чёрной стеной.

ㅤ

Весь следующий день шли они по безжизненному однообразному тоннелю, а на третьи сутки достигли наконец Вьющегося тракта. У Арли страшно болели ноги, за семнадцать лет жизни ему ни разу не доводилось столько ходить. Он уже начал думать, что сойдёт с ума в этой нескончаемой базальтовой норе, когда впереди вдруг замаячило свечение.

Вьющийся тракт был главным торговым маршрутом Тартарии. Раньше Арли частенько слышал о нём из уст других Служителей, которые хранили память о мире за пределами Раскалённой Цитадели. Они рассказывали, что бароны Тартарии обмениваются друг с другом товарами, и караваны, везущие эти товары, ходят как раз по Вьющемуся тракту. Тянущийся на сотни миль, этот просторный, приземистый тоннель спускался вниз, закручиваясь исполинской спиралью, и миновал владения всех четырёх баронов: Хальрум и Гроттхуль на Верхних ярусах и Железные Норы с Грибной Топью на Срединных.

Но протяжённость и расположение были не единственными достоинствами тракта. Во всей Тартарии лишь на этой дороге произрастал необычный мох, который в народе называют тревеском. Стены и потолок Вьющегося тракта были обильно усеяны этим растением, испускавшим густой бело-синий свет. Благодаря этому любой путник, пришедший сюда без Пламени, или без гроттхульского огня, или без хальрумского свет-камня, с лёгкостью отыскивал дорогу и в конце концов куда-то приходил.

— Мой папаша возил по этому пути сырьё для духов, — хвастался адепт Чембл. — Маришкины глазки, блёскоголовики, сизопахучки — всё, что можно сбыть парфюмерам в Хальруме. И главное, разбойники не трогали почти: они ведь, коль гриб не вставит, даже не прикинут, насколько он ценный. А разбойников тут полно, чтоб вы знали... Э-эх, вот как сейчас эти поездки помню, хотя то почти в другой жизни было.

— Истинно так, — сказал Грегори, блуждая взглядом по испещрённому тревеском потолку пещеры. — Раз увидев Вьющийся тракт, забыть его уже невозможно.

И Арли понял смысл его слов, когда однажды отошёл от обоза, вступив во владения того света, что проливал тревеск. Он посмотрел наверх и увидел над собой десятки маленьких серебристых огоньков, светящихся на холсте безупречно чёрного потолка пещеры. Казалось, они рассыпались по камню в совершенном беспорядке, но Арли почему-то усмотрел в них чарующие узоры, и знакомые образы возникали в его памяти: крыши Подмётка, очаг в обеденном зале, Жерло Извечного Пламени… Он стал удаляться от обоза на каждом привале, чтобы поразглядывать эти дивные узоры — но как-то раз увидел в них лицо Боннета. И перестал смотреть.

Шесть дней стучали по тракту колёса телег. Служители Пламени неустанно шагали к своей цели, останавливаясь только ради непродолжительного отдыха или ночного сна. Дорога была осязаемой, осязаемость даровала чувство безопасности, а безопасность подстегнула любопытство Вирла. На каждой стоянке он отправлялся бродить недалеко от обоза и высматривать что-нибудь занимательное — а занимательным ему казалось всё. Каждого найденного жучка, каждую незнакомую пылинку он скрупулёзно изучал, и кое-что даже брал с собой. Арли заметил, что в небольшом ящичке, который Вирл захватил в дорогу, у него скопилось уже несколько склянок с какими-то букашками, а еще набор маленьких камней, отличающихся по цвету и форме.

— Ты всю Тартарию собрался с собой увезти? — как-то спросил его Арлинг.