Почти все они болтали о тревожных снах, о колебаниях в земле, о людях-без-огня, что нападали целыми стаями, как крысы, чувствующие беспомощность добычи. Большинство были с Верхних ярусов, но те, кто пришёл со Срединных, рассказывали совсем уж оголтелые небылицы: о древних чудищах, выбравшихся из нор, и армии цвергов, готовящихся идти войной на баронов Тартарии. Упоминали и селян, по неясной причине бросавших свои деревни и уходящих во тьму.

Но все эти напуганные глупцы, сгрудившиеся под стенами Цитадели, знать не знали, что уповают не на тех Служителей, о которых поют легенды. Нет, те самоотверженные заклинатели, поддерживавшие мир во всей Тартарии, делившиеся мудростью в равной степени с правителями и чернью, давно уж покинули этот мир. На их месте остались ослабшие, закостенелые, трусливые монахи, ревностно оберегающие удобный для своего существования порядок вещей.

И только лишь угроза этому порядку могла расшевелить их дряхлые сердца, прервать их малодушное бездействие, дабы вспомнилось им звучание собственных давнишних клятв.

...

В тесной келье, оконце которой глядело вовнутрь Цитадели, адепт Пламени Арлинг любовался главным источником света в Тартарии — Жерлом Извечного Пламени. Будучи рождённым в кромешной темноте, Арлинг почти не видел — но он упивался Жерлом не глазами, а душой; боготворил этот огненный колодец, даровавший ему нечто куда большее, чем просто зрение.

Раскалённая Цитадель представляла собой, по сути, широкую округлую стену, выстроенную невесть как давно в необъятном пещерном гроте над Жерлом Извечного Пламени. Цитадель как бы обрамляла собой этот глубокий провал, а внутри неё испокон веков жили Служители Пламени, черпавшие мощь своей магии из древней, сочащейся жаром глотки.

Арлинг часто слышал, как старейшие из наставником бормочут, дескать, Жерло уже не полыхает как раньше. Было время, говорили они, когда Пламя в колодце бушевало почти у самых стен Цитадели, а теперь оно так далеко внизу, что по коридорам крепости уже гуляют сквозняки. Арлинг зачарованно представлял, каково это — всё время чувствовать под ногами священный жар, но ему не нужно было обжигаться, чтобы быть единым с Пламенем.

Пламя направляло его действия, служило ориентиром его слабозрячим глазам. Оно спасло его от мрака, и с тех самых пор праведный пожар пылает в его сердце.

Дверь кельи приоткрылась. Внутрь заглянула белесая голова послушника Вирла, недавно ставшего архивариусом.

— Э, Арли! — негромко позвал он.

Услышав голос друга, Арлинг отвернулся от окна.

— Кто теперь?

Вирл выдержал долгую паузу, терзая приятельское любопытство.

— Ну?! — встрепенулся Арли.

— Наставник Боннет, — медленно протянул Вирл со злорадной ухмылкой.

Арли вскочил с подоконника, вытащил из-под кровати изношенную рясу и накинул её поверх рубахи. Семнадцати лет от роду, крепкий, скорее худой, чем жилистый, он выглядел нелепо — ряса была велика ему, но любая материя на вес золота в Тартарии, так что послушники и адепты ходили, главным образом, в чём придётся.

Три этажа Цитадели почти целиком состояли из длинных, изгибающихся на манер самой крепости коридоров, между которыми мостилось бессчетное множество переходов и укпеплённых галерей. Быстрым шагом Арли и Вирл миновали комнаты слуг и личные покои наставников. Спустившись по узкой винтовой лестнице, пересекли библиотеку с грубо залатанными дырами в крыше и ещё различимыми следами гари на стеллажах — последствиями окончившегося тринадцать лет назад Изгарного Раздора.

— Представь только, — начал Вирл, — прямо во время занятия он…

— Молчи! — перебил Арли. — Хочу услышать сам.

Они вошли в обеденный зал, длинное помещение с рядами грубых тисовых столов, залитое ярким светом камина. Недалеко от входа сбились в кучку любопытные адепты, а чуть дальше, у скамьи, собрались наставники Гэлуэй, Фаньяр и Келли.

На скамье сидел наставник Боннет, грузный облысевший мужчина с жидкой щетиной на лице. Он рыдал как девчонка, тщась собрать в ладони крохотный росток Пламени, но только слабые искры вспыхивали в его пухлой руке; вспыхивали — и тут же гасли.

— Я же ничего не сделал! Я же ничего плохого не сделал! — стонал он, оглядывая других наставников своим красным от слёз лицом. Те что-то бурно обсуждали между собой, лишь изредка пытаясь унять его истерику.

Арлинг позволил губам растянуться в улыбке. Конечно, для большинства послушников Боннет был уважаемым Служителем Пламени, наречённым в годы Раздора звучным прозвищем Неугасимый. Однако многие адепты, не так давно получившие метки, знали другую, тёмную сторону его нутра.

Когда Арли ещё был послушником, Неугасимый Боннет иногда захаживал в его келью по ночам. Арли никому не рассказывал об этих визитах, поскольку Боннет угрожал лишить его Пламени, а несмышленому послушнику не приходило в голову, что столь жалкое существо просто-напросто не может обладать такой властью. К тому же Арли знал одного парнишку из своего коридора, которого Боннет тоже навещал. Бедняга нарушил молчание, за что был назван лжецом и полгода чистил кастрюли на кухне, а остальных Боннет стал запугивать ещё сильнее.

Вирл как-то рассказывал, что в былые времена по обвинению в мужеложстве Служителю могли сжечь гениталии. Но теперь всё было по-другому: теперь наставники пользовались в Цитадели беспрекословным, неоспоримым авторитетом, и любой, кто шёл против них, моментально подвергался осуждению. И Арли молчал, даже когда был посвящён в адепты. С отвращением вспоминая прикосновения липких холодных рук Боннета, он всем сердцем желал, чтобы на ублюдка снизошла кара.

Поэтому сейчас, когда Боннет из могущественного носителя Пламени превратился в жалкого беспомощного толстяка, Арлинг ликовал — ликовал по-детски, сквозь боль застарелой, ещё не до конца затянувшейся раны.

Услышав за спиной приглушённые смешки, наставник Гэллуэй вдруг вспомнил о присутствии адептов. Обернувшись, он гневно воззрился на школяров и заорал:

— Чего здесь унюхали? А ну живо по комнатам, пока на угли всех не поставил!

Все знали, что он не шутит, и стали перешептываясь выходить из зала. Некоторые всё ещё негромко хихикали, но что-то вымученное, неестественное было в этих приглушённых смешках.

Арлинг с Вирлом выбрались на одну из многочисленных защитных галерей Цитадели, прямо под которой громоздились хибары Подмётка.

Вирл облокотился на зубцы, тревожно рассуждая:

— Теперь они точно что-то предпримут, должны предпринять… Если наставник теряет силы — сразу ясно, дело нешуточное…

Арлинг стоял рядом, с зажжённым в ладони Пламенем. Он вглядывался в оранжево-алые языки, словно наслаждаясь возможностью созерцать то, чего отныне был лишён Боннет. Футах в пятидесяти под ними поблескивали огни маленьких костров, согревая кашляющих, жмущихся друг к другу людей. Иногда кто-то из них умирал. И тогда два-три Служителя спускались в Подмёток, чтобы придать тела огню и не дать возникнуть заразе.

— Можешь припомнить, когда ещё здесь такое было? — спросил Арлинг, чувствуя исходящий от Подмётка запах мочи и талой надежды.

— Я-то не помню, — ответил архивариус, — а вот в книге написано, что раньше там целый городок стоял. Ну, не такой, как Подмёток, а всё как надо, с каменными домами, лавками, тёплыми очагами… То до Раздора ещё было, а после городок этот на кирпичи разобрали.

Арлинг затушил пламя и перегнулся через зубцы. От ощущения высоты у него закружилась голова, слабый ветерок трепал его волосы. Где-то по ту сторону крепости слышался глухой рокот Жерла. Вдалеке, за косыми крышами Подмётка, тонул во мраке тоннель, ведущий на тракт.

Вирл разглядывал кучные, собранные из чего попало домишки.

— Эх, знали б эти несчастные, что творится в наших стенах… — протянул он. — Цитадель стоит, и будет ещё сотню лет стоять, но я думаю, истинный облик Служителей — в их библиотеке. Сотни пропавших томов, сгоревшие манускрипты, рукописи, фолианты… Мы не можем ничем помочь этим людям, Арли, ведь ничего у нас нет, кроме Пламени... Мудрость — и та истощилась! Да и Пламя, видать, от нас отворачивается, раз даже наставники теперь силу теряют...