Его голос почти обратился в шёпот, губы задрожали от ужаса. Он шагнул к Вирлу, заменяя страх кровожадной яростью и обращая её на архивариуса.

— Нельзя допустить, чтобы к тому времени во главе стояли напомаженные аристократы, которым плевать на народ! — прорычал он. — Мы должны избавиться от них, пока не поздно, но главная наша беда даже не они сами, а недомерки вроде тебя, охраняющие их гнусную власть! Вам неведомо, что ваши владыки влекут вас в пропасть, неведомо, что выгораживая их, вы обрекаете всех на ужасный конец! Но не беда… — Он медленно приблизился к Вирлу. Его рука легла на рукоять кинжала, и острый клинок с плывущей по его поверхности чёрной дымкой медленно выполз из ножен. — Я покажу, чем обернётся ваше упрямство!

Вирл не успел даже вскрикнуть. Набб кинулся на него, одной рукой прижимая его голову, а другой прислоняя к уху кинжал. Прежде чем взрезать плоть, клинок вонзился Вирлу в душу, и оттенки первобытного кошмара хлынули в сознание архивариуса, пропитав его неописуемыми картинами, воплощавшими, казалось, всё забвение, всё насилие и всю пустоту мира. Смерть, запечатлённая с кристальной чистотой, явила ему свой лик, и лишь чудо, столь же чистое, помешало Вирлу сойти с ума.

Он почувствовал, как тёплые капли крови струятся по его шее — и закричал, то ли от боли, то ли от испуга. Набб отступил на шаг. В руке он держал что-то обмякшее и запачканное кровью, улыбка на его лице была не просто ликующей. Это был оскал безумца.

Вирл снова терял сознание, коричневые стены расплывались и меркли. Между тем верзила с железной дубинкой куда-то исчез, а когда вернулся, из его согнутой спины торчал железный дротик. Он покачнулся и рухнул под ноги Наббу. Поэт завертелся, засуетился, отыскивая пути к отступлению, но, выглянув за арку, понял, что бежать некуда.

Вдалеке, словно из чужого сна, слышался звон клинков, перекрикиваемый свирепым матом капитана Норбиуса…

ㅤ

В комнатушке, выделенной ему для проживания, Вирл бывал редко и, открыв глаза, сперва не понял, где находится. Он попытался встать, но тело не слушалось — похоже, ему давали настойку из бурого мха, чтобы облегчить боль.

Голову Вирла покрывал толстый слой бинтов. Он с трудом повернулся и увидел возле своей постели леди Эддеркоп. Причудливая причёска баронессы отбрасывала длинную тень. Правительница с интересом разглядывала Вирла, точно желала понять, способен ли он к разговору.

— Ты действовал опрометчиво, — сказала она. — Не утверждаю, однако, что всё было зря, ибо мы узнали и получили много полезного благодаря твоему безрассудству.

— Как вы… — язык не слушался, Вирл не окончил фразу.

— Как мы тебя нашли? Я ведь тоже не дура, мальчик. Некоторые из моих соглядатаев посещают бордель, и когда ты погнался за Наббом, я быстро об этом узнала. Дальнейшие заботы поручила Норбиусу. Он перевернул бордель вверх дном и выяснил, где находится убежище Набба. Естественно, чернь не обрадуется закрытию их любимой лавочки, — рассудила она, — но мы обезглавили потенциальных бунтовщиков, а значит, игра стоила свеч...

Эддеркоп задумчиво посмотрела на бинты, покрывавшие голову Вирла.

— Досадно, что Норбиус слегка запоздал… С другой стороны, так ты отделался только ухом. Задержись он ещё ненадолго, тебя бы пришлось выносить по частям.

Ухом? Так вот что сжимал в своей руке Набб, перед тем как в подземелье ворвалась стража… Плотно забинтованный и напоенный отваром, Вирл не чувствовал боли, но пустота на месте хряща вдруг поразила его осязаемостью и привела в ужас.

Набб держал в руке его кусок! Этот псих отрезал от него часть, как от какой-нибудь коровьей туши, изувечил его ради своих нелепых, рождённых больным умом идей!

Полоснул Вирла тем ужасным ножом...

— Нож… нож…

Вирл задрожал всем телом, мысленно возвращаясь к кошмарному прикосновению ледяной стали. Совсем немного — и память, ещё живая спустя небольшой промежуток времени, могла стать явью, и тогда он наверняка лишился бы рассудка.

Но тут баронесса сделала то, чего никак нельзя было ожидать от женщины её положения — властной, безжалостной, вершащей судьбы. Она наклонилась к Вирлу, как наклоняется мать к заболевшему чаду, и мягко положила свою ладонь поверх его. В её голосе не осталось ни капли той циничной стали, которая была ему присуща. Слова звучали вкрадчиво, даже нежно:

— Мы забрали нож. И Набба тоже схватили. Корешок говорит, кинжал цвергский, он излучает древнюю и очень злобную магию. Это сослужит нам на переговорах, а ты можешь собой гордиться, архивариус. Знание требует жертв. Сегодня ты свою принёс.

Она распрямилась, и Вирл снова увидел ту прежнюю Эддеркоп, от одного взгляда которой мужей Хальрума бросало в дрожь. Неужели он удостоился её святлейшей жалости? Могла ли она искренне восхищаться его поступком, или это был лишь тонкий политический приём? Как бы там ни было, её утешения возымели действие, и страх на время отступил.

Уже уходя, Эддеркоп добавила:

— Хочу, чтобы ты знал. Прибежал кудлохвост из Гроттхуля. Похоже, твои братья преуспели и теперь спускаются на Срединные ярусы. С ними Фелинн, младший сын князя. Любопытно, правда? С чего бы княжескому наследнику отправляться в поход со Служителями? Лично я теряюсь в догадках.

С тем она вышла. А Вирл остался перебирать собственные догадки, потому что сам не имел никаких соображений на этот счёт. Из памяти всплыли слова безумца Набба, который оправдывал свои зверства увиденным на Срединных ярусах...

В любом случае он был рад узнать, что с Арли и остальными всё хорошо.

«Достойно крепили цверги

Твердь Бростенгарда,

Отвагу и доблесть питая

В битвах за правое дело;

Но ормы коварный обман

Под предлогом благим учинили

И Хъяртбранд свирепый

В целях своих обуздали...»

— расшифрованная баллада

цвергского скальда.

Князь обещал амнистию всем троим заговорщикам, но когда Служители покидали Гроттхуль, у ворот их провожали торчащие на пиках головы. Закатившиеся глаза, вывалившиеся языки, рваные раны на шеях. Тан Плутар был прав, убеждая своих сообщников не доверять посулам князя.

— Таковы политические игры в Тартарии, — Грегори не смотрел на головы. — У власти остаётся тот, кто не умеет прощать.

Хотя бароны Тартарии не брезговали демонстрацией превосходства над Служителями, от Пламени никто из них не отказывался. Крылан долго ярился и самоутверждался, но всё-таки оставил у себя фургон с круглым стеклянным сосудом внутри. Перед отбытием он подозвал к себе Грегори и о чём-то долго говорил с ним. Арли не разобрал всего — слышал только слова «внизу» и «донесения», — однако заметил, что, распрощавшись с князем, наставник стал более угрюмым и задумчивым, чем обычно.

Путь Шествия пролегал теперь через скотоводческие фермы под Гроттхулем, где разводили свинокрысов и коров. За ними Вьющийся тракт оканчивался Цверговым мостом, который служил границей между Верхними и Срединными ярусами.

Когда тракт резко пошёл под уклон, встали на привал. Адепты восстанавливали силы после перехода, а слугам было велено наполнить бурдюки в роднике неподалёку.

Арли сразу отыскал наставника. Тот присел на круглый валун и погрузился в мысли, пока все вокруг исполняли его указания. Арли давно уже хотел поговорить с Грегори, но не мог улучить возможность из-за суеты, окружавшей Служителей перед уходом из Гроттхуля.

— Почему вы послали меня? — прямо спросил он.

Грегори вышел из раздумий и посмотрел на адепта с сердитой растерянностью. Арли и в голову не пришло, что он мог отвлечь наставника от чего-то важного, — даже теперь он ничуть не смутился и продолжал взирать на старика с притязательной упёртостью.

— Ты всегда был способным школяром, — наотмашь ответил Грегори. — И Пламенем владеешь лучше многих. Наши жизни были в опасности, я не мог рисковать, посылая кого-то не столь одарённого. Как видишь, всё довольно просто, юный адепт.