Истина. Ответ на вопрос, почему течение продолжает нести кости, заключалось в недужных глазах мальчика. Пока Грегори не может должным образом истолковать эту истину, но наступит время, и этот ребёнок, рождённый во мраке, поможет ему понять.

Понять истину... Руны «ара» и «лиг» — «правда» и «глубина», вместе будет «Арлинг». Дав имя этому ребёнку, Грегори открыл мир отродью мрака.

«Цверги ушли. От них нам остались развалины,

на которых мы воздвигли города, редкие артефакты

быта и язык, ставший частью нашей речи и

письменности. Открытым, однако, остаётся вопрос:

отдано ли всё это по доброй воле?» — Ванвальд

из Железных Нор, «Тартария предшественников».

С той поры, как Служители отбыли из Хальрума, Вирл почти не покидал библиотеку. Только скромная еда, которую приносил ему Корешок, отвлекала его от слоёв пергамента и кожаных переплётов, а к вечеру он иногда отправлялся бродить по городу, где, как и в стенах замка, находил живительный источник открытий.

Тщедушный библиотекарь поначалу следил за архивариусом в оба глаза, как и положено следить за чужаком, дорвавшимся до сокровищницы знаний. Но Корешок ведал не понаслышке, какая страсть пленяет Вирла, — он ещё помнил свои юные годы, — и в скором времени стал доверять архивариусу, видя, в каком исступлении тот поглощает книгу за книгой, забывая об отдыхе и пище.

Вирл впитывал сведения разрозненно, неконтролируемо, как объедающийся сладостями ребёнок. Нелегко было упорядочить почерпнутое, нелегко было запомнить всё до последней чёрточки, но архивариус действовал на износ — и в значительной мере преуспевал. Каждый раз, открывая фолиант, он заново собирал по тоненьким крупицам своё представление о мире Тартарии, и каждый раз это представление немного отличалось от того, которое имел он прежде.

Не счесть всего, что узнал он Хальруме, о вотчинах других баронов, о Тартарии вообще. Но пуще всего Вирла увлекала загадка народа цвергов: их завораживающая культура, широкое наследие и — столь таинственное, внезапное вымирание.

После своего разговора с Корешком и его туманных намёков Вирл уже не мог отступиться. Борхес из Хальрума и Ванвальд из Железных Нор — два виднейших учёных ума Тартарии — стали главными его наставниками. От и до прошерстив их рукописи, Вирл ощущал себя в странном родстве с этими людьми, будто всю жизнь с ними знался, хотя ни тот, ни другой не дожили до его рождения. Погружаясь в их труды, он думал, сколько всего интересного мог бы спросить, случись ему свидеться с ними, сколько всего мог бы им рассказать и сколь много дремучих тайн им удалось бы вытащить на поверхность, объединив усилия.

Так настал день свидания с баронессой.

Вирл не знал, когда правительница затребует его к себе, но предполагал, что Корешок докладывал Эддеркоп о его успехах, и та пригласит архивариуса, когда сочтёт готовым к беседе. Он оказался прав. Капитан городской стражи Норбиус заявился в библиотеку и скверным тоном приказал Вирлу следовать в покои её милости. Вирл не раз замечал, как этот тучный, хамоватый мужчина кроет зычным матом солдатню, но перед баронессой весь его норов блекнул, уступая место кроткому и услужливому смирению.

Леди Эддеркоп сидела перед большим камином в глубоком кресле, покрытом шкурой слепыша. Вид у неё был усталый. Обстановка вокруг Хальрума накалялась; беженцы всё прибывали, а знать выказывала недовольство в связи с закрытием города и опустением продовольственных складов. Последние несколько дней баронесса провела в сплошных совещаниях и аудиенциях. Её немолодое лицо, отражавшее свет тлеющих углей, казалось бледным и нездоровым, но глаза смотрели с всегдашней насмешливой проницательностью.

Вирл вошёл в сопровождении капитана и поклонился.

— Можешь оставить нас, Норбиус, — голос баронессы звучал хрипловато.

— Слушаюсь, — ответил капитан и удалился с той же безропотностью, с какой в присутствии госпожи делал всё.

Эддеркоп указала Вирлу на низкий табурет, стоявший возле огня. Он сел.

— Полагаю, моя библиотека будет посолиднее цитадельской, — произнесла Эддеркоп, переводя взгляд на угли. — Для того, кто вырос в келье, там найдётся над чем поразмыслить.

— О да! — восторженно отозвался Вирл, и глаза его блеснули. — Я смиренно благодарю вас за дозволение прикоснуться к её богатствам. Мало где ещё можно отыскать такую коллекцию — разнообразную, объёмную, старинную… Осмелюсь заявить: она восхитительна!

Баронесса улыбнулась уголком своих бесцветных губ, явно восприняв восторги архивариуса на свой счёт. Потом она снова поглядела в огонь и задумалась. Вирл тоже молчал, боясь раздражить утомлённую правительницу каким-нибудь неосторожным словом.

Вдруг она повернулась к нему и задала ожидаемый вопрос, который, тем не менее, застал Вирла врасплох:

— Ну и? Что ты думаешь о мире теперь, когда узнал о нём столько нового?

Вирл не сомневался, что этот вопрос прозвучит, но по какой-то причине совсем не пытался себе на него ответить. Он не знал, с чего ему начать; мысли и впечатления путались, свирепо сражаясь за первенство, но никак не соединялись в единый тезис, описывающий всё, что он узнал и обдумал за последние несколько дней. Да и мог ли такой тезис вообще быть сформирован?

— Воистину, мир куда богаче и больше, чем я представлял… — Вирл стал рассеянным, принял выражение ребёнка, вышедшего за палисадник родного двора. — Его населяет много существ, о которых я никогда не слышал; иных я очень хотел бы встретить, когда как другие ужасают даже с картинок... Он полон мест, где я всем сердцем желаю побывать, и полон таких, от которых кровь стынет в жилах. В нём живут люди — вроде бы одни и те же, хотя совершенно разные, и все без конца враждуют, враждуют между собой… Впечатление такое, словно большую часть своих книг люди посвящают войнам. Войнам, а ещё воспеванию своих владык... — он застенчиво взглянул на Эддеркоп. — Я видел сразу несколько рукописей, посвящённых вашему светлому правлению.

Эддеркоп странно ему улыбнулась.

— В моей библиотеке ты бы противного не нашёл. Она всё-таки моя. А что за интерес у тебя к цвергам?

— К цвергам? — удивился было Вирл, но сообразил, что Корешок, докладывая баронессе, наверняка упомянул о его главном увлечении. — Ах, да... Они возбуждают во мне неуёмный интерес. И вместе удивляют, — он принялся рассуждать. — Известно, что наша письменность унаследовала фрагменты письменности цвергов. Цвергские технологии применяются в строительстве, в хозяйстве, в военном деле, и до сих пор нашим нуждам служат многие их сооружения. Цверги верили в Первичную Твердь, на их языке — Бростенгард, и считали, что каждый цверг, отдавая жизнь общему делу, закладывал камень в её исполинскую кладку. Уж не знаю, с какой целью эта Первичная Твердь существовала, но то, что цверги были самоотверженным и суровым народом, не вызывает сомнений...

Вирл немного помолчал, подготавливаюсь заключить свою мысль общеизвестным, но от того не менее досадным фактом. Баронесса терпеливо ждала, внимательно всматриваясь в лицо архивариуса, — она хорошо понимала, куда клонится разговор.

— И всё-таки цверги вымерли, — тихо сказал Вирл. — Находки дают повод заключить, что их исчезновение связано с войной… или, скорее, с истреблением.

— Наталкивает на весьма конкретные догадки, не правда ли? — настойчивость баронессы сообщала, что ей интересен даже не сам ход мыслей архивариуса, но то, как усвоенное отзовётся в нём.

— Я не хочу в это верить, — Вирл замотал своей белобрысой головой, надеясь вытрясти из неё одну единственную идею — идею о том, что его орден мог быть причастен к уничтожению целого народа. — Доказательств слишком мало, чтобы утверждать подобное!

— Ваши наставники, конечно, не рассказывали, как они боролись с врагами раньше, — прохладно заметила Эддеркоп. — А вот жители Подгорья и пары других деревень со Срединных ярусов имеют на этот счёт иное представление. И методы, которые Служители применяли в ещё более дремучие времена, чтобы сохранить влияние… — она многозначительно покачала головой. — Трудно поверить, что орден, которому ты клялся служить, не такой белый и пушистый, каким представлялся. Но я бы нисколько не удивилась, случись мне узнать наверно о причастности Служителей к цвергскому вымиранию.