По крайней мере, так всем казалось.

Грегори не молвил ни слова против, когда Великий магистр наносил на тело Боннета метку Наставника. Формально у него было право высказаться, но он оставил его при себе. Принимать решение следовало в Подгорье, когда он был во власти Пламени и доверял судьбу его проведению. На Браассе судьбу ордена решали сильные — те, кого он уважал и даже боготворил. Если Великий магистр сочтёт нужным возвысить Неугасимого Боннета, так тому и быть. Грегори упустил свой шанс воспылать — и теперь подчинялся.

Превозмогая боль, Боннет с самодовольным видом запахнулся в робу и занял место возле других наставников. На его лице выразилось торжество; Грегори уже готовился к выходкам, которые предпримет его соперник, оказавшись выше в иерархии ордена. Ликовал и Гэллуэй — наставник, получивший место из-за родства с Овелунгом и тоже имевший на Грегори зуб. Ох и невесёлое же предстоит время…

— Грегори, — твёрдый голос Овелунга вырвал его из размышлений.

Грегори выступил из толпы адептов и замер перед Великим магистром.

— Тебя я также желаю наделить званием наставника, — Овелунг выражался коротко, но всегда безоговорочно и по делу.

Боннет напыжился и злобно прикусил губу. Гэллуэй недоуменно завертел головой.

— Кузен! — вскрикнул он жалобно-возмущённым фальцетом. — Но, при всём уважении, Грегори имеет большие проблемы с повиновением… Он не подходит для этого сана!

— Для чего он подходит, я решу сам, — ответил Овелунг, даже не смотря на него. — А теперь на колени, Грегори. Я нанесу метку.

Попустительство вознаграждалось. Грегори опустился ниц, безотчётно повинуясь приказу Великого магистра. Всё происходящее казалось ему чем-то выдуманным, сценой из небывалой, давно забытой легенды. Раскалённые Пламенем пальцы Овелунга коснулись его шеи — глаза наполнились слезами.

Он сделает всё, чтобы их смерть не была напрасной. Он сделает для этого всё.

ㅤ

Вспоминая церемонию, Грегори всегда возвращался мыслями к тому мигу, когда Овелунг наносил на его тело метку. Великий магистр обычно держался бесстрастно, не позволяя себе сострадания или иных чувств, которые могли бы повредить его авторитету. И всё же, когда магистр приблизился к Грегори, глаза его говорили, что он, хотя не мог открыто занять сторону ученика, во всяком случае понимал его. Новая эпоха вступила в свои права, однако старым идеалам по-прежнему находилось в ней место. Великий магистр назначил Грегори наставником, потому что хотел уберечь в его лице традиционный уклад и противопоставить его укладу новому в лице таких Служителей, как Боннет.

Грегори не предаст доверие, оказанное ему Овелунгом. Если будет нужно, он помешается на Катехизисах, без остатка посвятит себя обучению послушников и адептов. Он вернёт Служителям Пламени былое величие. Пусть не завтра и, быть может, не через год, но он обязательно оправдает надежды Великого магистра.

Месяц после Браассы проходил в разъездах. Грегори, как почтенный наставник ордена, был назначен в дипломатическую миссию, призванную сгладить углы в отношениях Служителей и владык Тартарии. Работы было невпроворот. За время Раздора Служители многих разозлили, многих настроили против себя, многим задолжали. Грегори как раз свозил в Хальрум большую партию Пламени, сотворённого самим Великим магистром, когда на Верхних ярусах прогрохотало землетрясение.

Эддеркоп не любила ждать. К концу Раздора орден испытывал серьёзную нехватку продовольствия, и баронесса согласилась помочь — разумеется, не безвозмездно. Грегори был одним из тех, кто вёл тогда переговоры, и, признаться, его отношения с Эддеркоп зашли чуть дальше, чем позволяли догматы Служителей. Он этим не гордился — но тогда шла война. Орден, как и все его идеалы, трещал по швам. Ныне Служители поднимались с колен, поэтому Грегори не хотел вспоминать о допущенных в прошлом ошибках. Он стремился покончить с этим: доставить Эддеркоп обещанное Пламя и впредь никогда больше её не видеть.

Вьющийся тракт оказался перекрыт. Обвал вскоре расчистили бы, но время поджимало, так что двинулись в обход. Грегори вёл караван, следуя за провожатыми. Рядом шёл Джошуа.

— Могу я поинтересоваться? — вежливо спросил он.

После того, как Грегори стал наставником, его товарищи отдалились, стали куда более формальными. Ничего не поделаешь, просто таковы правила. Дружбу сложно сочетать с подчинением.

— Спрашивай.

— Что будем делать, когда рассчитаемся с долгами? Если, конечно, мне позволено знать.

— Отчего бы и не позволено, — снизошёл Грегори. — По пути ты сам видел: в Тартарии нас уже не жалуют как раньше. Произошло много всего плохого — междоусобица обошлась дорогой ценой, притом не только для нас... Боюсь, на какое-то время придётся сосредоточить наши усилия на Цитадели и не вмешиваться в дела баронов.

— Значит, вернёмся в Цитадель и позаботимся о себе? — Джошуа был равнодушнен. Уж этот никогда не спорил с вышестоящими.

— Верно, — подтвердил Грегори. — На какое-то время.

Через час пути произошёл ещё один толчок. К счастью, своды над караваном оказались достаточно прочны, но Грегори молился Жерлу, чтобы дальше по пути они не наткнулись на завал. Из бокового тоннеля тянулось облако пыли — провожатые стали кашлять, и Грегори велел обождать.

В этих пещерах обитали люди-без-огня. Может, их здесь жило немного, но стоило оставаться настороже.

Случившееся далее Грегори всегда объяснял не иначе как Волей Пламени. Других причин тому странному предчувствию, что повлекло его в затянутый пыльной дымкой тоннель, попросту не могло существовать. Протестующие оклики Джошуа и кашель разведчиков остались позади, а Грегори медленно углубился в мутно-коричневую пелену. Золотистый свет Пламени, колыхавшегося в руке наставника, окрашивал в жёлтый медленно оседавшую на камни пыль, а он всё шагал и шагал вперёд, как ошалелый, на шорохи последних опадавших камушков. Тогда он и увидел их.

Тяжёлый обломок диорита раздавил женщину. Из-под камней торчали только её ноги, перекошенные в посмертной судороге, и ручейки крови струились по углублениям в породе. Запачканный пылью мальчик, на вид лет четырёх, с грязными, скатавшимися волосами сидел рядом, обхватив колени руками. На голове у него виднелся кровоподтёк, оставленный упавшим камнем.

Мальчик сидел не двигаясь, безучастно глядя вперёд, и не шевельнулся, даже когда Грегори подошёл к нему. Наставник наклонился и попробовал взять его за плечо, но мальчик стал кусаться, отполз в угол и спрятался за телом матери.

«Бедняга, — думал Грегори. — Совсем маленький, но уже злобный, как слепыш. В одиночку ему не выжить».

Милосерднее было прервать страдания этого мальчишки, дабы ему не пришлось стать добычей других людей-без-огня или познать ужас голодной смерти. Даже убивая, Пламя могло нести спасение. Так решил бы Боннет — но Грегори не хотел опускаться до детоубийства. Он должен был наставить Служителей на другой путь, с чем и получил своё почётное звание. Коль скоро Воля Пламени привела его к этому ребёнку, нельзя просто забрать у него жизнь. Даже если подобные ему, вырастая, обычно сеют зло, Жерло может согреть его своим теплом, и тогда даже он сгодится для благих — если не великих — свершений.

Грегори схватил мальчика за обе руки, не давая тому царапаться. Обездвиженный, мальчишка перестал дрыгаться и замер — только поза его выражала враждебность, пока взгляд был неподвижен и пуст. Чрезвычайно пуст. Его зелёные, с тёмным отливом глаза почти не шевелились. Он только вертел головой да принюхивался — видно, зрение у него было развито плохо, как и у многих не знавших света дикарей.

Но его глаза… В них не было совсем ничего, никакого выражения — и сколь многое узрел в них Грегори...

Он узрел города, сверкавшие в зените своего величия, и города, лежавшие в руинах. Он узрел неведомые империи, что погибали в страшных муках, и всё новые и новые, выраставшие на их останках для того только, чтобы тоже истлеть и стать удобрением для грядущих. Он узрел глубокие озёра, скрытые в самых отдалённых, неизведанных никем пещерах, которые питали реки, пронзавшие от края до края всю Тартарию. Он узрел, как черепа плывут по этим рекам — цвергские, человеческие, драконьи, саламандровы — все вперемешку, несомые неотвратимым течением упадка, что не прекращалось от начала времён.