— Скажи… а ведь ты и барон… — он смутился, — довольно отличаетесь…

— Это так, — кивнула Алейн, поворачиваясь к нему и сверкая бусинками своих красных глаз. — И что же?

Фелинну почему-то сделалось неловко. Несомненно, он стремился слыть нахалом больше, чем был им в действительности, но никогда не думал, что спесь ему может сбить существо, имеющее с ним так мало общего.

— Ну… Кем была твоя мать?

— У меня не было матери, — непринуждённо ответила Алейн. — Семя моего отца принесли в дар Черногрибу, и я появилась на свет из его спор. Понимаешь ли, я — плод и символ присяги Фаар-Толи его священному началу.

«Любима своим народом, любима отцом, — пронеслось в голове у Фелинна. — Имеет признание, в некотором роде — даже власть… Не то ли это, чего я всегда хотел добиться?»

И снова вместо слов обходительной похвалы или хотя бы сдержанной зависти язык его пожелал выдать совсем другое:

— Но ведь ты не просто какой-то там символ! Разве нет у тебя иных желаний, кроме как приносить себя в жертву? Я не верю, что ты по доброй воле отказалась от них. Отказалась от себя!

Бледных, нежно-голубых в сравнении с остальным телом губ Алейн коснулась лёгкая улыбка. Фелинн покраснел. Неужто приняла сказанное за беспокойство о ней? Как бы не так!

Девушка шагнула к нему и подняла голову, чтобы видеть лицо Фелинна из-под чашеобразной шляпки. Спокойным, отчётливым голосом, в котором было нечто завораживающее, она произнесла:

— От себя я не отказывалась. Благополучие Фаар-Толи и его народа, сохранность наследия, за которое рдел мой отец, — всё это моя собственная мечта, а не чья-то навязанная прихоть. Я слышала, как живёт знать в остальных городах Тартарии… Заложники власти, дворцовых интриг, деспотичных традиций. — В её красных глазах появился отблеск страха, вибрирующий голос задрожал. — Могу ли я желать чего-то иного, когда мой народ стоит на пути отречения от этих мерзостей? Нет, никак, никак не могу! Я горда тем, что моё бремя несёт Фаар-Толи спасение.

У Фелинна едва не отвисла челюсть. В то время как он, проклятый отпрыск, позор правящей династии, стыдился и бежал от своей бесчеловечной природы, жители Фаар-Толи почитали Алейн и надеялись на неё. Что за невероятное, полное непостижимых странностей место… Возможно ли, что всё это трюк, искусно подстроенный бароном Грзубом в политических целях? Гораздо проще было заподозрить обман, чем поверить, насколько сильно нравы Фаар-Толи отличались от гроттхульских.

Алейн вдруг приблизилась вплотную и мягко коснулась его руки. Прикосновение было тёплым и влажным, и по спине Фелинна пробежали искорки необъяснимого наслаждения, которые больше испугали его, чем удивили.

Но руки он не отнял.

— Надеюсь, твой дар принесёт столько же пользы твоему народу, сколько я рассчитываю принести своему, — добавила она.

ㅤ

Невзрачная комнатушка на втором этаже гостевого дома Фаар-Толи освещалась единственной жестяной лампой, поставленной на дощатый пол. Помещённый внутрь лампы свет-камень был очень стар и выполнял свою задачу нехотя, словно делал этим большое одолжение. В его слабом свете Несса видела только плащ адепта, висящий на спинке кровати, и очертания его плеча, которое подёргивалось всякий раз, когда Арли в очередной раз видел кошмар. С самого ухода Друзи он только и делал, что безуспешно сражался со сном, а затем, чуть смежив веки, вновь вздрагивал, начинал надрывно дышать — и всё повторялось по кругу.

Арли упрямо отказывался проронить хоть слово. Было похоже, что он смирился и выбрал страдать в одиночестве. Первая попытка Нессы заговорить с ним разбилась о резкую и, как ей показалось, довольно вымученную грубость.

— Ты что-то недоговариваешь о случившемся в Железных Норах, — начала она. — О какой такой нечеловеческой крови упоминал Грзуб? По-вашему, мы с Друзи не заслуживаем знать правду?

— Не похоже, чтобы Друзи это волновало, — буркнул Арли в стенку. — И тебя тоже не должно.

— Друзи убит горем. — Её голос стал резче. — Он к стае рудомолов готов прибиться, если это позволит ему отомстить за брата. Не нужно держать меня за дуру, ладно?

Ответа не последовало. Несса до боли сжала в кулаках края позеленевшей от времени перины. Она была зла. Зла и несчастна.

Трагедия на Цверговом мосту подкосила Арлинга, пусть он старался этого не показывать. Если и был в жизни адепта хоть кто-нибудь, кто пытался воспитать его нрав, этим кем-то был наставник Грегори. Несса знала, что именно он привёл Арлинга в Раскалённую Цитадель, но до Пламенного Шествия не подозревала, как сильно наставник заботился о школяре.

Грегори был для него лучшим отцом, чем для Нессы — её собственный. Страшно думать, но если бы не гибель наставника, Арли, быть может, и не убил бы Махо в порыве скорбной ярости...

Арли защитил её честь, защитил её жизнь — а она не сумела найти лучшего способа остаться рядом, чем шантажировать его. Словами не выразить, как Несса корила себя за это, невзирая на то, что и не думала выдавать его преступление ордену. В Железных Норах, после их с Арли разговора, она по крайней мере смогла заставить себя поверить, что поступила правильно. Он позволил ей поверить. Позволил — но зачем? Ради простого, недвусмысленного обмана, ради каких-то туманных сплетен с Фелинном. И теперь, когда по всем правилам приличия злиться пристало Нессе, он сам обращался с ней как с мусором!

— Ты жесток! — вырвалось у неё. — Ты несправедлив! Поведай, чем я тебе так насолила!? Чем заслужила всё это!?

— Оставь меня! — Арли вдруг повернулся, и в свете лампы Несса увидела его побледневшее от злости лицо. — Дважды повторять не стану… Отцепись, иначе я поговорю с тобой на языке Пламени!

К глазам Нессы подступили слёзы. Она вдруг почувствовала себя так, словно неимоверное количество сил истратила на подъём по отвесной скале, а теперь камнем летела вниз, сметённая плевавшим на все её старания ледяным потоком. В довесок кто-то заставил её проглотить горстку битого стекла, а после этого, когда она уже не могла думать, что будет хуже, ещё и попрыгал у неё на животе, превращая её внутренности в кровавое месиво.

Это была боль мнимая, бесплотная, но осязаемая до такой степени, что хотелось причинить себя боль настоящую, чтобы только на мгновение позабыть о ней.

— Зачем ты притворялся? — слабым голосом спросила она. — Всё то, о чём мы говорили в Железных Норах… Это ведь не могло быть иллюзией! — она снова сорвалась на крик. — Никаких штратов, никаких наваждений — только ты и твоя ложь! Только ты и твоя безжалостная слабость! Мне ведь только хотелось помочь… О, Жерло, зачем только я пошла с тобой!

Несса прикрыла глаза рукой, пальцами утирая слёзы. Арли медленно приподнялся на койке и одарил девушку самым озверелым, самым злорадным и чудовищно-ледяным взглядом, какой ей только доводилось видеть. Он был безумнее взгляда Махо, когда тот пытался изнасиловать её. Он был темнее замогильного взгляда тени на Цверговом мосту. Он был высокомернее, чем взляд её матери, а уж большего высокомерия Несса отродясь не знала.

Ни один из школяров Цитадели, как бы сильно он её не презирал, никогда не смотрел на Нессу так. Теперь уже боль уступила место страху, но страху не порывистому, не беспорядочному, но самому глубокому и вечному из всех.

Провал. Бездонный колодец из сна Нессы обрёл личину и теперь обратился к ней рычащими от слепой злобы устами Арлинга.

— Все твердили тебе, глупая, что ты не к месту в этом походе, — сквозь стиснутые зубы выдавил Арлинг. — Тебе стоило остаться в Хальруме, глотать парфюм и принимать горячие ванны в покоях изнеженной баронессы, чтобы в конце концов превратиться в такую же безмозглую, шлюховатую даму, как она. Или сбежать в Цитадель, поджав хвост, вместе с трусом Джошуа, где тебя сделали бы свиноматкой одного из Служителей, и до конца дней рожать ему потомство.

Он вдруг уронил голову, схватился за неё ладонями и до дрожи в пальцах впился ногтями в кожу. Прежде чем Несса успела понять разрушительный смысл его слов, он поднял к ней лицо, бледное, как у мертвеца, и поспешил нанести по её чувствам решающий удар.