Чуткий слух уловил стук посуды и скрип печной дверцы, когда в огонь забросили новые дрова. Этот обыденный, почти домашний звук, на миг согрел душу, и легкая, едва заметная улыбка скользнула по ее измученному лицу. Но радость исчезла так же быстро, как и появилась. Заставив себя подняться с постели, Иви почувствовала, как тяжело дается каждое движение.

Она задумалась — всегда ли она была такой? Или просто забыла, какой была до всего этого? Когда усталость становится не просто состоянием, а частью тебя — ты привыкаешь к ней, как к старой одежде. Может, дело было не только в этом. Чем дольше внутренние раны остаются без должного лечения, тем сильнее прорастают глубже, впитываясь в кровь, оседая скорбью в костях, расползаясь по легким шипами смуты. Иви чувствовала, как эти незримые шрамы стягивают ее изнутри, мешая дышать, двигаться, жить.

Нужно было всего лишь сделать шаг. Один простой шаг. Сев на кровати, Иви прищурилась, когда алые лучи Игниса безжалостно ударили в глаза. Ее Мир ушел, оставив ее одну, но этот мир продолжал вращаться, будто ничего не случилось. Время не остановилось, и от этой мысли становилось только тяжелее. Как бы ей хотелось, чтобы все застыло в той последней секунде, когда его сердце еще билось.

Пошатываясь, она встала, ноги казались ватными. Шнурки на ботинках, как назло, все время выскальзывали из пальцев. То ли пальцы одеревенели от усталости, то ли дырки в ботинках стали уже, что вряд ли возможно. На миг ей захотелось сесть обратно и разрыдаться прямо тут, в этой чужой комнате. Легкая дрожь в руках заставила ее окончательно сдаться. Запихнув шнурки внутрь ботинок, Иви медленно побрела вниз по скрипучим ступеням.

— Доброе утро, — пробормотала она, завидев Вина.

Он стоял у печи, спиной к ней. Его длинные, вьющиеся волосы были небрежно заплетены в косу, а зеленый фартук висел на голом торсе, завязанный кривым бантом. Жар от печи делал воздух горячее, и от этого влажный блеск на коже Винсента только подчеркивал рельеф спины. Иви вдруг поймала себя на мысли, как сильно она скучает по другому силуэту — стройному, знакомому до боли. По его аристократическому профилю, серым глазам, в которых отражалась нежность, и теплым ладоням, что всегда согревали ее в самые темные дни. Ей не место здесь. Сердце в груди сжало когтями. В глазах защипало.

— Доброе, — непринужденно ответил Винсент, вытаскивая из печи что-то румяное и горячее.

Аппетитный, тягучий аромат выпечки быстро наполнил кухню, заставив желудок Иви болезненно сжаться и заурчать. Кухня была маленькой, явно рассчитанной на прислугу, но здесь, похоже, никого, кроме них, не было. Столовую по дороге Иви тоже не приметила — гостевая выполняла сразу две роли.

— Я могу чем-то помочь? — нарушила тишину Иви.

— Да, — коротко бросил Вин.

— Чем?

— Молчанием.

От такого ответа дьяволица захлебнулась воздухом. Щеки налились кровью, сменяя бледность на раздраженную красноту. Сложив руки на груди, она фыркнула, чувствуя, как внутри все закипает. Не удостоив его больше ни словом, девушка отправилась к столу и тяжело плюхнулась в кресло.

Вскоре в дверном проеме появился Винсент, словно самая прилежная хозяюшка. Поставив на стол дымящийся пирог, он ловко разделил его на куски ножом. От пирога сразу потянуло пряностями и жареным мясом. Не теряя времени, Иветта схватила самый большой кусок, мгновенно обжегшись и торопливо перекидывая его из одной ладони в другую.

— Какой срам, — усмехнулся Вин, элегантно перекладывая себе скромный кусочек.

— Слушай, — неожиданно серьезно начала Иви, шумно проглотив пирог.

— Решила наконец меня поблагодарить? — подначивал он, не поднимая глаз от своей тарелки.

— Нет. Нортон жив. И он в этом кристалле.

Винсент замер. Кусочек пирога застыл на полпути ко рту, а через секунду соскользнул с вилки, глухо шлепнувшись обратно на тарелку. Мужчина не шевелился, его взгляд потускнел, а лицо будто окаменело. Лишь спустя несколько долгих мгновений его физиономия сменила весь спектр эмоций — от недоверия до боли и удивления. Мужчина медленно опустил вилку и, почти не веря собственным словам, выдавил:

— Могу я… поговорить с ним? — его голос дрогнул.

— Он сам этого и хотел, — тихо ответила Иветта, снимая подвеску с шеи.

Бережно взяв кристалл в руки, Винсент долго смотрел на него, проводя дрожащими пальцами по пульсирующей поверхности. Как так получилось? Почему никто не знал? Или знали? Он не понимал этого, не мог разгадать, но одно было ясно — у него появился шанс вернуть своего брата.

— Что мне нужно дел… — слова застряли в горле, и в следующий миг сознание Винсента потонуло в ослепительном свете.

Глаза болезненно защипало, вынуждая его зажмуриться. Он стоял среди ослепительной белизны, словно погребенный под тоннами снега. Холод не ощущался, но сама обстановка была давящей. Его взгляд метнулся вперед. Где-то вдалеке, среди этого безмолвия, расплывалось красное пятно. Чуть ближе — темный силуэт. Сердце забилось в груди с удвоенной силой. Он бы узнал его среди тысячи.

— Норт… — хрипло пробормотал он, не веря глазам.

Его лицо побледнело, а затем налилось краской. Карие глаза наполнились слезами, руки задрожали. Еще миг — и он бросился вперед, почти спотыкаясь на ровном месте. Винсент врезался в кузена с такой силой, что едва не сбил его с ног, крепко обхватив руками.

— Ты жив! Черт возьми, ты жив! — захрипел Вин, вцепившись в спину брата. Его плечи подрагивали, а пальцы, казалось, вросли в чужую одежду.

Но Нортон не ответил. Он не спешил прижимать Винсента к себе, не стремился утонуть в этом порыве эмоций. Его взгляд был печален. Вскоре он аккуратно, но уверенно отстранил кузена.

— Тебе к лицу бородка, — наконец произнес он, скрестив руки на груди.

Винсент моргнул, пытаясь прийти в себя. На миг он замер, словно не понимая, что его только что оттолкнули, а затем, будто осознав это, рухнул на колени.

— Я столько всего хотел тебе сказать… — его голос сорвался, но он заставил себя продолжить. — Прошу, прости меня!

Они никогда не были близки. Просто кузены, просто семья, связанная кровью, но не судьбой. Винсент не обращал на него внимания, не думал о нем, не искал встреч. Тогда, в детстве, все казалось простым: Нортон был тем, кто всегда смотрел из окна, а Вин — тем, кто играл с Марианной во дворе. Он знал этот взгляд — стеклянный, застывший, полный тихого молчаливого ожидания. Но тогда он не задавал вопросов.

Он должен был защищать их. Винсент был старшим, был тем, кто знал мир, кто мог повести за собой, уберечь, спасти. Но он испугался, как жалкий трус. Не оглянулся, не вернулся, выбрал себя, выбрал лучшую жизнь. И какова же оказалась эта «лучшая» жизнь? Наполненная сожалением, выстроенная на страхе, на выборе, который теперь вонзается в его сердце хуже любого кинжала. Лишь потеряв, Вин осознал, что самым дорогим порой оказывается не тот, о ком думаешь каждый день, а тот, кого всегда считал само собой разумеющимся.

— Я должен был быть рядом! Должен был хоть что-то сделать! — он сжал пальцы в кулаки, упираясь ими в пол. — Ты ведь мой брат! Как я мог оставить тебя? Как я мог даже подумать, что ты этого заслужил?

Он зажмурился, не в силах смотреть на выражение лица Мессии.

— Проклятие забери этот мир… — прошептал он, тяжело дыша.

Но кузен продолжал смотреть на него с той же неизменной печалью. Ни злости, ни осуждения, ни радости воссоединения. Только усталость.

— Встань, Вин, — тихо сказал он.

Винсент не двигался.

— Встань, — повторил Нортон, но не с приказом, а с мягкостью.

Но Винсент не мог. Он не имел права. Боль оседала в груди тяжелым комом. Мужчина пытался проглотить его, но он только рос, сдавливая ребра. По его лицу текли крупные соленые слезы. Он вытирал их тыльной стороной ладони, но они не останавливались.

Перед ним была рука. Открытая ладонь, чуть вытянутая вперед. Белая кожа, длинные пальцы, неестественно аккуратные. Вин знал эти руки. Когда-то они цеплялись за перила поместья, хватались за рукав Лоренса, пытались дотянуться до плеча кузена, когда тот гордо шествовал по дому. Тогда он и не думал их замечать. Винсент задержал взгляд на ладони. Пальцы дрогнули и он медленно, словно боялся, что прикосновение прожжет его, взялся за нее. Его рука казалась грубее, шире, сильнее. Мессия легко потянул его вверх, помогая встать.