Как небо.

– Сейчас вы просто уйдете отсюда, – Святослав осторожно прикоснулся к разуму женщины и поморщился. Надо же, какое возмущение…

И обида.

Ей кажется, что происходящее с нею в высшей степени несправедливо. Люди почему-то особенно чутко относятся к несправедливости, когда касается она их самих.

– Уйдете и забудете о нашем разговоре. Не стоит забивать голову всякими пустяками…

Упрямится.

Волевая. Смелая. И сейчас она защищает не себя даже, а сына и его проект… какой проект?

– Рассказывайте, – попросил Святослав.

Женщина стиснула зубы.

Теперь, чувствуя опасность для сына, она подобралась, сосредоточилась… почти вырвалась даже.

– Экая вы… но все равно рассказывайте.

И она заговорила. Ненавидя себя за слабость, за беспомощность, готовая откусить язык, но не имеющая сил это сделать. Слово за слово. И еще…

Святослав слушал.

Спокойно.

Отрешенно даже. И вновь вспомнилось, как его учили этой самой отрешенности, позволяющей оставаться над чужими эмоциями. Да и над собственными, которые он привычно задвинул на край сознания. Потом, позже позволит себе и гнев, и ярость.

И остальное.

Женщина замолчала. Беседа далась ей нелегко. Она вспотела, и согнулась, и дышала тяжело. А изо рта потянулась ниточка слюны.

Она сглотнула, с трудом подняла руку, подбирая эту нить.

– И вы вправду думаете, что у вас получится? – поинтересовался Святослав. – Впрочем, можно не отвечать, это я так… размышляю вслух.

Она дернула головой.

– Не важно. Разберемся и с этим проектом, и с тем… идиотом, которому он в голову пришел, – Свят шагнул ближе. – А что до вас, то вы сейчас пойдете домой и скажете сыну, что возвращаетесь. Что не желаете иметь ничего общего ни с дивой, ни с вашей внучкой. Вы ведь даже не считаете ее своей внучкой, верно? И, если бы она не понадобилась вдруг вашему… ублюдку…

Ее перекосило.

– …вы бы о ней и не вспомнили. Вот и замечательно. Вы просто забудете о ней, ясно…

Ненависть.

Какая чистая, незамутненная, пусть и недолгая. Она понимает, что ничего-то ему, Святославу, не сделает, и это незнакомое ей доселе чувство собственной беспомощности пугает ее до одури.

– А если кто-то вдруг попытается расспрашивать вас о девочке, скажете правду. Что знать ее не желаете. И не знаете. И не хотите иметь с ней ничего-то общего. Понятно?

Она кивнула.

– Вот так… идите… закрывайте глаза и…

Святослав развернул ее к двери и подтолкнул.

– Идите… вы просто проходили мимо и решили заглянуть, но поняли, что зря. Ясно?

На улице шел дождь, мелкий и затяжной. И этот дождь осел россыпью капель на седых волосах.

– Идите. И не стоит возвращаться, – тихо добавил Свят, добавляя к словам еще каплю силы, закрепляя этот ее панический страх. – Вы же не хотите встретиться со мной вновь?

Она не хотела.

И когда дверь закрылась за ее спиной, Святослав ощутил изрядную волну облегчения.

Надо будет Астру предупредить и успокоить заодно. Или… нет, быть того не может, чтобы эту глупость в работу приняли. Скорее всего, речь идет об инициативе одного чересчур рьяного партийного работника. Вот только стоило признать, что выглядела эта инициатива весьма привлекательной.

– Доброго дня, – Святослав толкнул дверь, и к запахам каши и мяса добавился еще один, сладко-шоколадный. Так пахнет какао, то самое, сладкое до слипшихся зубов, с пенкою на стакане, которая жуть до чего противная, и потому пьешь с краешку, осторожно, чтобы не проглотить ее ненароком.

Женщина в белом халате никуда не исчезла.

Она смотрела на Святослава мрачно и руки на массивной груди скрестила.

– Дети спят, – сказала она. – У нас тихий час.

– Еще ведь рановато…

Она ничего не ответила, только губу выдвинула. А из соседней комнатушки донесся тихий смех, который сменился визгом, а затем и плачем.

– Идите, – разрешил Святослав.

Она вздохнула.

– Неугомонные, – прозвучало это устало. – Глаз да глаз за ними… но ребенка все равно не отдам. Не положено.

– Раз не положено, то и не надо.

Святослав улыбнулся и, заглянув в глаза, пусть и не такие красивые, какие-то грязновато-бурые, в мелких зеленых крапинах, велел:

– Отдохните.

– Я…

– Отдохните, – сейчас он старался действовать мягко, аккуратно. – Вам нужно отдохнуть. Всем нужно отдыхать… спите.

Святослав подхватил это неудобное чересчур тяжелое тело и усадил на пол.

– А что вы делаете? – поинтересовался кто-то. Из двери торчала лысая голова с оттопыренными ушами. – А она потом ругаться будет?

– Всенепременно.

Рядом с этой головой возникла другая, тоже лысая. И третья. И… кажется, зря Святослав обвинял почтенную женщину в предвзятости. Профилактикой педикулеза она охватила не только Розочку, но и всю группу.

– Она всегда ругается, – веско заметил мальчишка в растянутом свитере, надетом поверх старой рубашки. И вытер рукавом нос. Шмыгнул. – И есть заставляет. Все. А я не хочу все. Не лезет.

Он хлопнул ладонями по тощему животу.

– Есть нужно, – Святослав прижал пальцы к толстой шее. – А Розочка где?

Дети зашумели, кто-то кого-то толкнул, кто-то пискнул, но стоило Святославу сделать шаг, как все они разом смолкли, уставились круглыми глазенками, в которых было равно опасения и любопытства.

– А Наталья Питиримовна велела говорить, что ее нету.

– Совсем нету? – Святослав наклонился, но мальчишку это не испугало.

– Совсем, – бодро соврал он.

– И даже в кладовке?

Из-за мальчишкиного плеча выглянула еще одна голова, тоже лысая, пусть и с легким полупрозрачным пухом отрастающих волос.

– В кладовке есть! – радостно сказала девочка.

Во всяком случае, Святославу подумалось, что это именно девочка. А вот парень не обрадовался.

– Дура!

– Сам дурак! – девочка пихнула локтем, но получила по носу.

– Тише, – Святослав удержал парня. Однако тот отступать не собирался, попытался пнуть вражиню, которая, правда, от пинка увернулась весьма ловко.

– Ябеда!

– Сам такой!

И язык показала.

– Веди уже, – попросил Святослав. И добавил. – Девчонки порой вредные…

В кладовке обнаружились двое, Розочка и еще одна девочка, хрупкая, какая-то полупрозрачная. Она сидела, забившись в угол, втиснувшись между какими-то пыльными ящиками и тряпками, и держала Розочку за руку. И дрожала.

И страх окутывал ее плотной пеленой.

– Тише, – Святослав присел.

Девочка задрожала еще сильнее.

– Это Машка. Она боится. Всегда, – сказала Розочка и погладила подружкину руку. Рука была тонкой, покрытой красными пятнами и полосами расчесов. – И нет у нее никакого лишая. И вшей нет.

– Нет, – согласился Святослав, окружая чужой страх, растворяя его. – Она просто боится.

– Ага…

– Потому что не понимает, что происходит, так?

В огромных полупрозрачных глазах Машки читался уже не страх, а ужас.

– Слышишь их, да? – Святослав протянул руку, и тончайшие пальцы после минутного колебания легли на ладонь. – Людей? Их так много, и они разные?

Девочка посмотрела на Розочку, но потом кивнула.

– Это называется эмпатия. Редкий дар. Сейчас я немного его приглушу, но мне нужно будет поговорить с твоей мамой.

Машка судорожно вздохнула.

– Нет у нее мамки, – ответила за подругу Розочка. – И тятьки нет. И не было никогда. А бабка говорит, что мамка Машкина шалава. И Машка тоже. Кто такая шалава?

Святослав даже несколько растерялся, не зная, как ответить на подобный вопрос.

– Бабка Машку молиться заставляет. И на горохе стоять. Говорит, что мамашка ее свихнулась, и Машка дура.

– Не дура, просто маг, у которого дар проснулся. Ясно… тогда, дорогие мои, придется вам пойти со мной.

Святослав почесал ухо.

Вот и как быть?

Оставить их здесь, понадеявшись, что стойкости Натальи Питиримовны, тихо посапывавшей в углу, хватит, чтобы не отдать Розочку внезапно объявившемуся отцу? А с этой вот, Машкой, что вцепилась в палец и дышать-то старалась через раз? Ее тоже оставить?