– Он оставался моим эффектором, но с урезанными возможностями.

– Остался слепым, глухим и беспомощным.

– Но всё равно стремился в бой.

– Это ты его туда бросал, Улисс.

– Ты так говоришь, будто он до сих пор остаётся самостоятельной личностью. Пойми, эффектор – это как рука или нога.

– Напомни мне, зачем ты так с ним поступил, там, на Европе? Зачем сделал своей марионеткой?

– Нам нужен был исполнитель из числа персонала с нужным допуском, времени на объяснения у нас было, важна была оперативность, половина личного состава получила запредельные дозы, они нуждались…

– И ты угадал, морячок. Из миллиардов людей в метрополии и доброго миллиона в пространстве Галилеевой группы, ты выбрал именно его, Ильмари Олссона. Который сегодня пришёл тебя спасать, не имея к тому никакой возможности. Пришёл спасать не «как рука или нога», а как друг, боевой товарищ, соратник. Соратник вовсе не в том дурацком смысле, в котором употребляете это слово вы, люди Ромула.

– Погоди, ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что изначально запланированное на сегодня развитие событий представлялось мне таким – когда Ильмари доберётся до нас, я тебя атакую всеми своими силами. Ввиду того, что мы на самом деле – до сих пор почти одно и то же, он, не разобравшись в пылу схватки, надёжно укрытой твоим полем, Улисс, убьёт нас обоих, покончив со всем этим фарсом раз и навсегда. Сегодня должны были погибнуть не Кора, Майкл и я, сегодня должна была погибнуть Лилия. Возможно, снова перевоплотившись, но лучше бы нет.

– Но ты в последний момент передумала, как и я.

– Да, но, в отличие от тебя, я знаю, почему.

– Поделишься?

– Потому что этот парень заслуживает не только свободы, но и продолжения того, что он считает своим делом. Можно как угодно относиться к Ромулу, но если его дело даже таких несчастных, как Ильмари, заставляет верить в себя, то оно уже поэтому стоит внимания. Да и ты, Улисс, какую ненависть я бы к тебе ни испытывала, если ради тебя в бой идут такие, как Ильмари, то я лучше отойду до лучших времён в сторону. Всё равно теперь, когда Мать мертва, у меня нет планов для старушки-Земли, и мне нет особого дела до человечества. Делайте своё дело, а я подожду.

– Вот так ты решила.

– Да. И, мне кажется, Ромул на это пойдёт. У меня всего одно условие.

– Какое?

– Я не собираюсь соблюдать нейтралитет всё время. Однажды наступит момент, и я потребую свою плату. Нечего улыбаться, это будет приятный товарищеский суд над одним из вас, может, и над тобой, а может, сразу над всеми. Я буду следить за вами неотступно. И за каждую ошибку вам предстоит расплатиться. Никаких шуток. Наказанием будет смерть. Настоящая. Окончательная. Хотя, знаешь, я уже не уверена в том, что для таких, как мы, это вообще наказание. «Живи и смотри, что ты натворил», да?

– За остальных не поручусь, но ты же знаешь, что я согласен, я за этим сюда и шёл.

– Остальных спросят, и они согласятся.

В полумраке беззвучно шевельнулись тени двух безмолвных наблюдателей.

– Я одного не пойму. Что тебе судьба Ильмари? Ведь для того, чтобы меня привести сюда, не нужно было играть в такие сложные игры, ты половину Пояса Хильд поставила на уши, косвенно спровоцировала начало войны в системе Юпитера, погиб Парсонс, не говоря уже о просто случайных гражданских…

– Мне нужно было продемонстрировать серьёзность своих намерений. И Ромул всё понял, иначе ваши люди уже ровняли бы тут всё с землёй.

– Намерений бороться с Корпорацией?

– Намерений держать Соратников в узде. Вы – чудовища, фанатики, пусть и действующие из лучших побуждений. Впрочем, теперь, после гибели Матери, вы о себе и сами всё знаете. Хранители больше не справляются со своей ролью, они это поняли и самоустранились. Они ослепли, и чем дальше всё заходит, тем меньше они способны что-то поделать. Посмотри на Стэнли, ты же должен помнить, каким он был? А сейчас? Если бы не химия, он бы давно тут кончился, на полу. Он привёл сюда близнецов, сумел, но и от их присутствия ничего не зависит. Только ты, я и Ильмари. И потому Стэнли обескуражен сейчас куда сильнее, чем ничего не понимающая марионетка Баум. Разве что Цагаанбат никогда на самом деле не испытывала особых сомнений по поводу собственной роли в сегодняшнем спектакле. Кстати, Ильмари тоже не сомневался, но как раз в этом он оказался неправ.

Оба вновь склонились над неподвижным телом.

– И всё-таки, почему он?

– Версию о том, что мне кажется чудовищным три десятка лет держать на положении бессловесного исполнителя того, кто по праву рождения мог быть полноправным Соратником, ты, конечно же, не рассматриваешь. Вы с Ромулом за всё это время ни на секунду не усомнились, не заподозрили, не попытались прислушаться…

– Послушай, Кора… нет, Лилия или как тебя сейчас там… не надо разыгрывать передо мной новых патетических спектаклей. С самого начала ты была холодна к чужим драмам. Судьба Ильмари тебя волнует не больше, чем те тысячи людей, которые гибнут сейчас по всей сол-систем.

– Не буду спорить. Я тоже наделала в своей жизни ошибок. Но в тот момент, когда я впервые разглядела в нём искру, он не выходил у меня из головы. И сегодня я устроила ему ловушку, ценой выхода из которой была не жизнь, но судьба.

– Ты решила, что он может быть нашим шансом? Несчастная жертва случая, кандидат, по недомыслию ставший моим эффектором.

– Он и есть наш единственный шанс, Улисс. Даже Ромул это признаёт. Суди сам, мы слепы и глухи, Ромул слеп и глух. Предупреждение под вопросом с того самого момента, как оно было опубликовано. Вы вернулись ни с чем, а значит и остальным предсказаниям вашего оракула грош цена. А если нападения не будет? Даже Хранители не знают этого. Твой Ильмари – ещё одно, чего они не увидели, а значит, в нём может скрываться зерно нового будущего. Он человечнее нас.

Пауза.

– И ты его чуть не убила.

– Но не убила же. Он только начинает просыпаться, и поверь мне, на полное восстановление уйдёт много времени.

Неподвижное тело непроизвольно дёрнулось – очередная судорога. На самом деле я до сих пор не мог пошевелить даже пальцем. Мои лёгкие поднимались и опадали, сердце сипело в груди, но кажется, это происходило чисто механически – по воле одной из двух сумрачных фигур.

Я не мог даже сфокусировать зрение, всё плыло словно в каком-то тумане. Но больше всего меня пугало другое.

Я не только не знал, кто это рядом со мной такие, я не мог понять, о чём они беседуют.

Первая мысль была панической – каким-то образом я попал в компанию опасных людей, видимо, имеющих какое-то отношение к Корпорации, я лежу, едва одетый – на мне был один тонкий пилотажный андерсьют – лежу раненный, безоружный и беспомощный. Весь в их власти.

По силе тяжести я смутно догадывался, что всё происходит в метрополии, но как я сюда попал… мои последние воспоминания содержали смутные образы стационара «Шугуан», кажется, это на Европе. Я кого-то впустил снаружи, выполнив приказ, но дальше был только мрак, очень плотный и живой, будто там, в грандиозной лакуне памяти, в темноте шевелились огромные существа, гремели битвы и жили своей жизнью миллионы человек.

Но я к этому уже не имел никакого отношения. Я лежал, недвижимый, на замусоренном полу, и пытался издать хоть самый скромный хрип.

А ещё я пытался вспомнить то, что меня сюда привело.

Интересная ситуация.

Полутруп, почти ничего не помнящий, замерший у ног своих мучителей, думает не о них, не о себе, а о какой-то загадочной вещи, которую он никак не мог вспомнить.

А ведь это вертелось на кончике онемевшего и, ко всему, прикушенного языка, это кололо кончики пальцев, это стучало в висках. Вспомнить. Мне нужно вспомнить.

Между тем неспешный диалог вполголоса продолжался.

– Ты не понимаешь, я не могу тебе его отдать.

– Майкл, расширяй горизонты, ты слишком узко мыслишь для Соратника. Он уже не ваш. И больше никогда не станет вашим. Отныне ты для него… это так же гадко, как застать любовь всей твоей жизни в постели с посторонним. Мне понадобилось несколько десятков лет, чтобы только помыслить о том, чтобы тебя вновь увидеть вживую. Да и то, ты же помнишь, впервые я на тебя посмела взглянуть лишь в прицел «Барретта». Он же всё вспомнит, рано или поздно. Я сумела избавить его от тебя, это ты меня и научил в своё время, как и куда бить, но я не могу избавить его от воспоминаний. Твоих и о тебе. Ильмари больше не бывать Соратником, как не бывать им мне.