В каналах связи царила тишина. Все вымотались. Я даже не мог припомнить, когда в последний раз с кем-то выходил на связь. Только сейчас, когда моя машина спокойно висела бок о бок со штурмовиками Капитанов в самом центре водоворота боя, я ощутил тишину. Здесь нельзя было вообразить, какой огненный дождь изливается на землю в десятке километров отсюда. Снег шипел на раскаленных бронеплитах, да вспыхивали вольтовыми дугами стыки в том месте, где направляющие силовых полей вплотную прилегали к выступающим частям моего «Баньши». Накачку экранов приходилось уже серьёзно беречь, сворачивая кокон до минимума, экономя на касательных попаданиях.

Не веря самому себе, я активирую область контроля связи.

Лишь бы она тоже отдыхала в этот момент…

В тот раз мне повезло.

Капрал Иреннис, на связи КО.

Её лицо, возникшее передо мной, было неестественно напряжено, почти перекошено.

У меня такое же. А может, и похуже.

Как вы там?

Держимся. А вы?

Тяжело ждать. А так, сейчас снова передышка, осталось километров сто пятьдесят.

Готовьтесь, похоже, скоро ваш ход. Береги себя.

Апро, сорр! И тебе счастливо.

Образ погас, напоследок вымученно улыбнувшись.

Я выдохнул и вернулся к текущим делам. Повторный прозвон энерговодов набортного вооружения. Да уж… этот блок готов — прямые попадания для штурмовика даром не проходят. Как глупо — из всего арсенала теперь функционирует всего четыре установки. Бой не пощадил мою «Баньши». Анализаторы систем авторемонта давали «серые» результаты по всем каналам — регенерация лишь на Базе, хорошо, что всё штатно заглушено. В чудовищном пекле сражения не выдерживают даже сложнейшие системы авторемонта. Торчащие оплавленные обрубки насекомообразных конечностей — вот верный сигнал тому, кто считает, что даже самая мощная броня позволяет совершать ошибки.

Третья смена! Вернуться в бой, к нам идут.

Активировать ходовую. Тактику на основную виртпанель.

Я вновь обрел дар управления машиной, по короткой дуге выходя на курс, и поспешил присоединиться к ребятам, находившимся в самой гуще боя.

Продолжим.

Залп, уход, доворот, блок, удар!.. всё в жутком карусельном темпе.

До отупения, до полного исчезновения страха, до океана ярости, плавящего твой мозг.

На момент поступления сигнала к началу движения Отряд потерял двенадцать машин — больше, чем за последние полгода.

Хуже было другое.

Совсем другое.

Девять человек из этих двенадцати уже никогда не увидят свои родные миры. Каждый из них мне был не подчинённым — товарищем. Я знаком с их родными, помню наизусть дни рождения, любимую музыку, пару анекдотов о их родной планете и количество лун вокруг неё. Лун, которые больше не их луны.

Они остались просто набором атомов, подвешенным в пустоте космоса, как и вся остальная неживая, и потому никому не нужная материя.

Атомная дрожь. Бесконечность, возведенная в неизмеримую степень. Мрак-свет, чудесный коллаж фантомов, несущихся из ниоткуда в никуда. Атомы просто существовали. Им не было дела до того странного понятия, которое называется нашей вселенной. Отсюда, изнутри, всё выглядело совершенно иначе. Нет горя, нет радости, боли и счастья. Есть только атомная дрожь и вероятность состояния. Голая математика сгустков энергии не скрывала под собой ничего особенного. Только бесконечность сочетаний квантовых бездн превращала нечто в реальность. Это в нашем мире вакуум космоса был разорван всплеском чудовищных энергий. Распоротое пополам пространство задрожало и на свет появились огромные структуры, порождения нашего и не нашего миров. Все завертелось в эйфории осколков частиц и гибнущих душ. Продукты тысячелетних цивилизаций, продукты миллиардов лет эволюции сражались за право устанавливать свои законы над частицами этого кусочка пространства. И разве атомам не все равно, куда кинет их очередная флуктуация, и есть ли у неё разумное начало. Есть ли у тех фантомов душа…

Да что душа, тот же фантом.

Что бы ни происходило в макрокосме, здесь от него оставалось лишь дрожание атомов. Говорят, и оно когда-нибудь прекратится, но, между нами, это будет нескоро, а до тех пор…

Симах Нуари зябко повел суставами крылий, преодолевая последствия сгущения. Тяжело чувствовать себя буквально смертным. Неприятное ощущение возникло сразу после беглого взгляда на план сражения. Кандидат как всегда оказался в самом пекле, при существенном превосходстве сил врага. Однако он умело руководил своим Легионом и успел значительно продвинуться в глубь чужой территории. Он добился своего и теперь, когда силы его всё же иссякли, а они всегда кончаются, рано или поздно, ему следовало отступить, перегруппироваться, отремонтировать парк машин и ринуться дальше делать своё дело, пусть не сразу, но победа была близка. Всё грамотно, расчётливо и чётко. Но судьба подчас губит даже лучшие таланты, будь они хоть сколько гениальны в своих планах.

Сегодня она приготовила им обоим такую проверку на талант и везение воина, что не пожелаешь и последнему ракшасу, кажется, так в террианской мифологии звали демонов-людоедов.

Нельзя сказать, чтобы Симах Нуари привык о чём-то жалеть или что-то просить у судьбы, нет. У Тсауни в словаре не было такого понятия, как «сожаление».

Просто сегодняшний день может многое изменить в истории Метагалактики, а ему, Симаху Нуари, не дано и толики сил, с помощью которых на эти последствия можно было бы хоть как-нибудь повлиять… От него сегодня ничего не зависит, разве что от Кандидата.

Повинуясь сухой команде, флот Тсауни ринулся на врага.

— Дядя Вано, ты мне скажи, почему на Изолии так мало дней с плохой погодой. Мне здесь постоянно чего-то не хватает. Маленькой грозовой тучки у горизонта. Эти красоты кажутся приторными, источенными сотнями лет спокойного любования. Сюда бы грозу, бурю! Чтобы мы не сидели вот так, свесив ноги, не рыбачили, тихо переговариваясь, а кричали бы в голос посреди штормящего моря.

— Ох уж мне эти молодые да скорые! Всё вам шуму подай, тишина их не устраивает.

Голос дяди Вано пронизывал его собственный, колоритный юмор, но я почувствовал, что он доволен, мало того, откровенно дожидается хорошего, мужского разговора.

— Шум шуму рознь. Просто… ну, так не бывает, даже на базовых мирах Терраформеров ГИСа заведены сезоны, всякие погодные неожиданности, что природа любит выкинуть. Что тут хорошего, когда столетия подряд одно и тоже?

— Рэд, ты ж сам понимаешь. Вся, что ни возьми, Изолия — есть декорация. И только. А уж во что её Творцы завтра возжелают превратить… Они и сами не знают. Вот будет Премьера, так они в тот день ещё не такое устроят. А может, возьмут, и ничего трогать не станут, оставят как есть.

— Говорят, «Изолия-Мейджор» уже отправилась в полёт?

— Да, полетела, милая, теперь подопечные пуще прежнего меня кушать примутся. А всё-таки, почему, как сам считаешь, тебе спокойствие здешнее не нравится? Только ли потому, что всё так предсказуемо?

Будто я знаю. Вот уж, это вопрос, на который толком не ответишь.

— Не по мне это. И всё тут.

— Хе, это в тебе говорит солдат, ему странно наблюдать, как людей десятки лет окружают тишина да спокойствие, хочется крика, надрыва, сражения. А здесь все не такие. Буря в душе, борьба идей, всплеск эмоций. Сидит иной такой Творец в своей келье, может полжизни просидеть, в поисках верного слова. А потом выйдет, и всем тут покажет. Или не выйдет и не покажет. Всяко бывает.

Я решил не отвечать. Всё равно толком не смогу сказать.

— Ведь всё это дорого и тебе тоже, но — оно слишком уж много сил отнимает, Изолию можно просто и инертно любить, за неё не нужно бороться, если ты не Творец. А ты не Творец, я знаю.

— Ох, дядя Вано.

— «Нельзя рисковать собой, не поняв до конца, что именно ты хочешь этим защитить»? Не это ли ты мне в прошлый приезд декламировал? Вот ты и принял свою жизнь как само собой разумеющееся, как единственно возможный вид существования. Ты не должен быть прост, как те вояки, которых встретишь в любом порту. Так неужели я не прав? Только не обижайся за своих братьев по оружию, их жизнь действительно проста и безыскусна, они сражаются, жертвуют своими жизнями. И всё. Штатский вынужден придумывать куда более прозаические оправдания своему существованию.