Из двери выглянула Валентина:

— Тебе дурачиться не надоело? Ведь на службе находишься. — И тотчас исчезла.

— А кто это — Сипаткин? — спросил Павлик.

— О-о-о, второго такого в мире нет!

Лодка описала полудугу и с выключенным двигателем ткнулась в причал. Костик пододвинул сразу семь корзин, вытянулся как на параде, приложил к виску ладонь, отдавая честь, и, не успел рыбак снять с рыбы брезент, завопил:

— Досточтимый Сипаткин! Величайший рыбак Дуная! Не мало ли корзин заготовили мы для тебя?

Рыбак стал молча бросать в корзину сомов. Он был сутул, бос, с побитым оспой лицом. Внешне ничем не отличался он от других рыбаков, а если и отличался, так только расхристанным видом. Его руки лихорадочно выбрасывали из моторки рыбу. Рыбы было много, даже странно, как она могла поместиться в такой лодчонке.

— И где ты столько нахватал? — спросил Костик, оттаскивая полную корзину.

— Где все, — буркнул Сипаткин, не прекращая работы.

— Говори! Вон Хомутов на что уж рыбак, а и то в два раза меньше привез.

— Не знаю, не знаю, — скороговоркой выпалил Сипаткин. — Вешайте скорей, есть хочу.

Павлик помог перенести корзины.

— Деньги нужны? — спросила Валентина, взвесив улов.

Сипаткин нервно почесал под засаленной кепчонкой голову.

— В твоем ящике целей будут.

— Слава богу, а то другим может не хватить, любителям тети Полиного учреждения.

В помещении появился Витька.

— Салют единоличнику! — крикнул он Сипаткину. — Опять полненький пришел?

— Где там, Викул, откуда, — завздыхал Сипаткин, — так. Кое-что.

Витька пригрозил пальцем:

— Смотри, выслежу. Кончится твоя монополия на сома и шарана.

— А почему его зовут то Викулом, то Витькой? — шепотом спросил Павлик у Костика.

— Это ты у него спроси, в Витьку решил переименоваться, мальчишек колотит за Викула.

Одет Витька был не по-рабочему: узкие, отлично отглаженные брюки без манжет, небрежно сидящая пестрая рубашка навыпуск, с карманами внизу, узконосые открытые туфли.

Получив квитанцию, Сипаткин еще раз оглянулся, словно кто-то намеревался отобрать ее, аккуратно сложил, спрятал в кармашек спереди штанов. Потом вобрал в плечи голову и быстреньким, нервным, суетливым шагом вышел на причал.

Сел в лодку, точным движением ноги завел мотор, потянул ручку руля, и лодка с оглушительным треском вылетела на середину желоба.

— Ох и рыбак! — сказал Павлик. — Говорят, он чемпион у вас?

— Умеет ловить, — проговорил Костик. — Скрытный, бестия… Никто не знает, сколько у него вентерей и где они стоят. Пробовали ребята выследить, подкрадывались, чтоб не спугнуть, на бабайках гребли. Да где там! Как селезень, не подпускает к себе. А места знает, как никто. Пустой не приезжает.

— Хитер, — сказал Павлик.

— У нас смеются над ним все. Нервная жизнь у него — не позавидуешь.

В весовой раздался хохот, из дверей выскочила Аля, за ней Витька.

— Получишь у меня! — погрозила она ему не очень-то грозными кулачками. Витька догнал ее, схватил за руки, и воздух прорезал визг.

— Тише ты! Мамка в Белгороде-Днестровском услышит, — Витька стал заламывать ее руки назад.

— Отстань! Ну!

Вдруг Витька обхватил ее за талию, с необычной легкостью вскинул, поднес к краю причала и поднял над водой. Аля зажмурилась и заболтала ногами, испустила такой пронзительный визг, что Павлика что-то полоснуло внутри. Он отвернулся. А может, это враки, что Игорь с нею дружит?

Витька отпустил Алю. Быстренько перебирая ногами-спичечками, она ушла в весовую, а Витька сунул в карманы руки, посвистывая, походил по причалу, подумал о чем-то и пошел к строящемуся клубу. У берега против клуба стояла лодка, возле нее по грудь в воде топталась женщина. Она была в платье и платочке, и плечи ее ритмично двигались. Время от времени она сгибалась, руками доставала со дна ил и грузила в лодку.

Павлик уже знал, что ил идет на обмазку стен, и не удивлялся.

Со стороны клуба раздались женский хохот и крики.

«Витька забавляется», — подумал Павлик, и ему почему-то стало неуютно.

От зноя и впечатлений гудела голова. Павлик побрел разыскивать отца.

Отец сидел во дворе домика на бочке и углем рисовал деда Тамона. Трое мальчишек обступили его и таращились, как на чудо. Восторженный шепот их смешил Павлика. Он присел на перевернутый казан и стал наблюдать за Тамоном.

Занятный был у Игоря учитель! Низенький, коренастый, с темно-русой в рыжинку бородой и такими же усищами, он сновал по двору. Возле домика на деревянных вешалах висели связки пеньковой снасти с крючками. Тамон снимал связку за связкой, подходил к большому казану с кипящей на огне смолой, переламывал каляную связку на колене и опускал в смолу, держал так, ожидая, пока лишняя смола стечет в казан, и неторопливо шел к вешалам, навешивал снасть и брал сухую связку.

Работал он как заведенный, размеренно, точно и беспрерывно говорил отцу:

— Около крючков покоя нет: то надо просмолить, чтоб снасть не попрела, то крючки точить — вечно тупятся о разный сор. Да и сердце ест жало, и морская вода…

— Вы сказали «сердце»? — спросил отец.

— Ну это медуза по-рыбацки. Такая, знаете, скверная штука, подагра ее разбей, ест жало — хоть плачь. А потом с самоловом дело такое: две недели можно возвращаться пустому, а потом как зацепит одна или две коровы — в лодку не вместятся. Пятый день ходим в море проверять ловушки — пусто, едва-едва на юшку набираем… Эй, Ананька, правду я товарищу говорю?

Ананька, мужчина в замасленной милицейской фуражке, лет под шестьдесят, не по-рыбацки тучный, толстощекий, багровоносый, сидел неподалеку на бревне и напильником точил крючки.

— Пусть сходят с нами, увидят, — ответил Ананька, — даже юшкой угостить сегодня не сможем. Хоть поллитру ставьте — не сможем.

— Плохо, — сказал отец, — а я думал, рыбак без рыбы не сидит.

— Идешь одалживать у вентерщиков, у них дело более ровно… Особенно густо у них не бывает, зато постоянно идет улов. У тех, кто с сетями, тоже всегда рыба, не то чтоб очень, но голодные не остаются.

— Ясно, — сказал отец, — а я думал, Дунай кишит рыбой.

— Было, — сказал Тамон, — еще на моем веку, когда и Широкого-то не было, на этом месте море плескалось, густо шла. Девать некуда было. Горы. Купцам сдавали. Да и сами, кто половчей, палатки при румыне открывали. Со всего мира сюда приезжали разные. Интересовались. Хо́тель для них срубили на два этажа. Может, видели — он и сейчас стоит. Такие чистенькие господа были. Ой-ой. Икру ложками черпали в этих палатках. Уху им из живой рыбы тут же готовили. Жарили, варили. На лодках по Дунаю катали, в ерики возили. Шутки, смех. Ох-ах. «Счастливые, — говорили, — в такой красоте живете, невиданная на земле красота». Оставались бы здесь пожить, ил помесить ногами, порыбалить. Так нет. Все почему-то уезжали.

Рыба тогда шла получше. Пузанок был — вкуснейшая рыбица, так совсем исчез. Плохо. Моторы пораспугали, и рыбаков развелось невесть сколько — за одной селедкой пятеро гонятся. Да и снасти стали хитрей. А рыбка-то ведь не до бесконечности…

На Тамоне были мятые хлопчатобумажные штаны, кирзовые латаные сапоги и солдатская гимнастерка с петельками от погон.

Он работал непрерывно и ни на минуту не умолкал.

— Вот вы спрашиваете, откуда я родом. Не знаю. Издаля, словом. Одни сюда бежали с нижней Волги, до сих пор одну сеть зовем «астраханкой», другие с Кубани, третьи из-под Твери, и бежали в то время, когда за старую веру гонениям подвергали народ. Помню, был малым, дедушка говорил со слов своего дедушки: когда воевали с турком, Суворову нужно было войска перевозить через Дунай, может, под Измаил, может, еще куда — не знаю. Позвал он наших рыбаков, вмиг перевезли на своей посуде русскую армию. И потом в благодарение за это царь спросил у нас: что хотите — деньги или что еще? Рыбаки других посадов попросили деньги, а мы нет. Мы сказали, дайте нам воды, чтобы ловить в них безналогово рыбку.