— Не знаю. — Павлик и в самом деле не знал, как встретит их брат, и сейчас вдруг впервые подумал, что Игоря может и не обрадовать их приезд. Как он не догадался черкнуть ему письмишко — предупредить! Ведь сколько писал, и все больше о пустяках. Да и на месте ли он?

Его надо застать и уговорить вернуться домой. Пожил тут, и хватит. Здесь Павлик целиком держал сторону отца.

— Ну что вы за люди! — шутливым тоном продолжал отец. — Трудно вас бывает понять, ничего вы прямо не говорите, вечно у вас какие-то свои соображения, расчеты. Куда уж нам, старикам…

— Брось, пап. Не прибедняйся.

— Нет, я вполне серьезно. Вот приедем сейчас, и он меня так отчитает… Ведь для него я чуть помоложе мастодонта. Вот ты для него свой…

Павлик вдруг понял: так вот зачем решил взять его с собою отец! Он должен помочь ему.

Вспомнились проводы на Киевском вокзале. Мать вытирала в вагоне глаза, а отец был подчеркнуто спокоен, оживлен, улыбчив. Все время подшучивал, посмеивался. Когда мать сказала, чтоб он следил за собой и Павликом, ел только мытые фрукты, не разрешал Павлику далеко заплывать и долго лежать на солнце, чтоб сам не сходил с ума со своими этюдами, отец ответил:

— Будь уверена.

Потом они вышли из купе, отошли к умывальнику и долго о чем-то говорили вполголоса. И потом, когда уже совсем прощались, Павлик разобрал слова отца:

— Да что ты… Ерунда. Вернусь со щитом.

Теперь-то Павлик понял, что имел в виду отец.

— Вот мы и дома, — проговорил бородач, и Павлик увидел впереди, за открывающимся поворотом, городишко: два подъемных крана, горы бревен на причале, большую пристань, и за маленьким портом низенькие домишки и, конечно, церковные купола с крестами…

Белый рыбачий сейнер перерезал им курс, вывернул желтую воду и пошел к порту; на его корме виднелись мотки лиловатых сетей. Городок приближался, рос. Уже видны были на пристани люди.

На выходе образовалась маленькая пробка: всем не терпелось сойти на землю. Проход загородили корзины с ягодами и гогочущими гусями. Была суббота, и перед базарным днем крестьяне окрестных деревень завозили в Шараново товар.

— Так, — отец поставил на землю чемоданы. — Вот мы и прибыли. Может, сбегаешь, сынок, за такси?

Павлик улыбнулся.

Мимо них шла целая демонстрация: несли корзины с клубникой, кошелки, мешки, ведра.

— Как ты думаешь, гостиница здесь предусмотрена?

Павлик пожал плечами.

— Должна бы.

— Ну тогда впрягайся в рюкзак и потопали… Восхитительный городок!

Гостиница в городке была совсем не такая, как в Измаиле: в ней было тихо и пустынно. Долго не могли они разыскать ни одну живую душу. Наконец во дворе отец остановил какую-то старушку, и та прошамкала, что заведующая скоро придет. И действительно, ждать им пришлось недолго.

Заведующая явилась, отобрала у отца паспорт, рассчиталась и привела их в небольшую, но светлую и чистую комнату с непросохшими полами. Отец огляделся.

— А как быть с чемоданами? Есть у вас камера хранения?

— У нас это не водится. Оставляйте все в комнате, — сухо сказала женщина и ушла.

Они наскоро умылись и задвинули под кровать вещи.

— А теперь что? — спросил отец.

— Как что? Спать. — Павлик хитро прищурился. — Как в Измаиле.

— Поговори у меня! На улице солнце, а он спать… Пойдем побродим. Да, кстати, и пожуем чего-нибудь местного.

— Пойдем, — безразлично сказал Павлик, а про себя подумал: ясно, почему отец так рвется на улицу!

Они шли, и каждого встречного Павлик принимал за брата. И так было без конца, но он не огорчался: все равно встретятся! Ведь Игорь живет здесь, дышит этим воздухом, пишет ему письма и опускает вот в эти почтовые ящики — они такие же, как в Москве, синие, с белым гербом, только здесь их мало и прибиты они к низеньким домикам.

— Ты чувствуешь, какой воздух? — Отец остановился и глубоко вздохнул. — А какая тишина! Совсем как в деревне. Здесь, в сущности, и есть деревня…

Они дошли до моста и увидели неширокий канал, а точнее, канаву; вдоль нее тянулись домишки с заборчиками и деревянными тротуарами. Кое-где канал — по-здешнему он назывался ериком, как писал Игорь, — зарос травой и ряской, и по воде бегали тонконогие комарики и жучки.

— Смотри — гондольер! — кивнул отец, и Павлик увидел, как из другого канала, впадавшего в этот, — здесь, видимо, была целая система их — на лодке выехала девушка в синем сарафане. Стоя на корме, она отталкивалась веслом и двигалась в их сторону. В лодке на рогоже стоял полированный радиоприемник.

Павлик прирос к перилам мостка. Девушка улыбнулась ему и пропала под мостом.

Они пошли дальше. По дороге попался магазинчик со странной надписью «Буфет». Заглянули туда, отодвинув марлевую занавеску от мух. Прилавок, столики со стульями и огромная темная бочка с краном.

— Сухое? — спросил отец у буфетчицы.

— Ага. «Гибрид» и «Европейское».

— Почем?

— Двадцать копеек стакан.

— Дайте один. — Отец положил на мокрый прилавок монету.

Буфетчица стала наливать из чайника темно-вишневое вино. Вина не хватило. Она подошла к бочке, наполнила чайник и долила в стакан.

За столиком сидели небрежно одетые мужчины — очевидно, рыбаки. Один с хрустом ломал крупного вареного рака, другой сосал селедочный хвост, трое других сидели у пустых стаканов и возбужденно спорили о каких-то вентерях, магунах и бабайках. Когда Павлик с отцом вошли в «Буфет», они умолкли и, как по команде, уставились на них. Видно, не так-то часто приезжают сюда новые люди.

Отец отпил маленький глоток вина и воскликнул:

— Ого, это и среднему школьному возрасту можно!.. Пожалуйста, еще один.

Буфетчица налила.

— Бери, — разрешил отец.

Павлик поднял холодный граненый стакан.

— А у Игоря, оказывается, губа не дура, — заметил отец, — райский уголок выбрал… Я-то думал, прозябает в какой-то бездарной дыре. Для художника здесь сущий рай, и к полинезийцам на острова сбегать не нужно…

Павлик знал все о жизни крупнейших живописцев мира, и отцу не пришлось объяснять, что он имеет в виду бегство знаменитого француза Гогена на тропические острова Тихого океана, подальше от европейской цивилизации.

— Давай за этот городок, за эти каналы…

— Ерики, — поправил Павлик.

— Хорошо, за эти ерики, за этих гондольеров и гондольерш и за парней из столицы…

— С удовольствием.

Вино было приятно-кисловатое, холодное. У Павлика было такое ощущение, точно он пил из тяжелой кружки привычный хлебный квас.

— Сходим к Дунаю, что ли, — предложил Павлик, когда они вышли из «Буфета».

Они зашагали в сторону реки.

Вот, окинув их взглядом, мимо прошагал молоденький пограничник — автомат на плече дулом книзу. Вот, колыхаясь и судача о чем-то, проплыли две дородные краснощекие бабы с громадными белыми хлебами под мышкой — в московских булочных такие не купишь! Вот проследовали четыре бородача в шляпах разного цвета — от соломенной до зеленой велюровой в дырочках: видно, моль постаралась.

— Это что, униформа старообрядцев? — спросил отец.

Павлик захохотал. Ему вдруг стало весело и легко. Щеки пылали, голова немного кружилась.

Старики на его смех обернулись.

Отец толкнул Павлика под бок:

— Да ты, браток, пьян…

— Нисколечки! С чего бы это?.. — У Павлика стал заплетаться язык, и, чтоб не опростоволоситься перед отцом, он начал следить за каждой фразой и говорил медленно, твердо и правильно.

— И меня немного ударило в голову. Какое коварное, оказывается! Ну, это в последний раз. Еще сопьешься здесь у меня… Даже за старшего немного боязно…

— Это за Игоря-то? А ты не бойся за него! Он что надо…

И тут же спохватился: чуть-чуть не ляпнул лишнее. Так и крутилось на языке! А сам подумал: «Не знаешь ты его, папа».

Наконец они вышли к Дунаю, сошли с мостков на твердый песок пляжа и добрели до реки.