Ему очень хотелось обернуться и посмотреть, как она будет разуваться и переходить речушку, как будет двигаться ее маленькая фигурка вдоль ревущего моря по направлению к Ежику, но он сдержался.

Дома Дмитрий прилег на койку, вытянул уставшие ноги. Заложив под голову сцепленные руки, уставился в потолок и представил, как идет сейчас Женя по пустынному берегу неспокойного моря, спотыкаясь о камни и коряги, выброшенные волнами. А до Голубой бухты четыре километра.

За стеной вдруг раздался быстрый нетерпеливый шепот Елены:

— Ну, ну? Чего ж ты?.. Да не бойся, они ушли со Светкой на час, а теща — к какой-то старухе. Познакомились здесь…

— А если нагрянут? — с акцентом спросил незнакомый мужской голос.

Дмитрий не двигался. Уйти? Но с какой стати?

— Не думала, что ты такой! — Елена тихонько засмеялась, за стенкой что-то зашуршало, об пол стукнулись сброшенные туфли.

— О ты моя… золотоволосая, — зашептал жаркий, с придыханием, мужской голос. — Давай уйдем туда же. Ты успеешь вернуться…

И Дмитрий услышал слова, которые совсем недавно говорил и он. Внутри что-то царапнуло. Он решительно встал, громко стукнул ногами об пол и радостно сказал:

— Ах это ты, Геннадий, ну входи, входи! Елена? Не видел. Где ж ей быть, как не дома? Ну говори же! Чего ты молчишь! Геннадий! Куда ты уходишь?

Дмитрий замолк. За стеной послышалась судорожная возня.

— Куда ж я, куда? Я говорил тебе… Он сейчас войдет… Он…

— Прыгай в окно! — приказала Елена. — Ну скорей. Ты мужчина или нет? Быстро!

Скрипнуло окно, и раздался стук туфель.

Дмитрий засмеялся, взял со столика «Комедиантов» Грина, раскрыл, глянул на страницу и четко увидел в россыпях разбежавшихся темных букв галечный берег и маленькую бредущую вдоль него фигурку…

В этот вечер Колька выцеливал из пневматического ружья тигра. В тир опять вошла Лизка.

— Ну опоздаем ведь… Уже пускают!

На Лизке было коротенькое платьице, рыжие волосы подняты стожком, а краешки губ были слегка — ни один учитель не придрался бы — подведены помадой.

— Да постой, не говори под руку, — Колька нажал спусковой крючок, но тигр на противоположной стенке и не шелохнулся. — Возьми поешь, — Колька подставил ей карман, набитый орехами.

Лизка сунула руку, захватила такую горсть, что рука не вылезала обратно. Пришлось немного отсыпать.

Колька снова прицелился. И когда стало слышно, как рядом, в открытом кино, заиграла с экрана музыка, нажал крючок: тигр свалился и закачался.

— Видела? — вскрикнул Колька.

Лизка громко защелкала орехами.

— Коль, мы уже опоздали… Началось!

— Погоди, вот собью самолет, и пойдем.

В тире оставался не один он. Человек шесть с ружьями стояли у барьера. Они выбирали мишени и целились. Выпустив все пульки, Колька купил еще — на кукурузе он неплохо подзаработал. Хватило и на кино, и на длинный блестящий фонарик, и еще бренчало в кармане рубля полтора мелочи.

Лизка крутилась за его спиной и ныла.

Сбив наконец самолет, Колька зашагал к двери кинотеатра и протянул контролерше билеты. Все уже сидели на длинных скамейках, а они с Лизкой шли по гремящей под ногами гальке — ее специально завезли с моря, чтоб после дождей не было грязи. Уселись не на свои места, а где поудобней. Шла польская картина «Как быть любимой». Колька бросал в рот орехи, оглушительно щелкал в прислушивался, как в тире звучно хлопали выстрелы и постукивали о стенку свинцовые пульки.

Картина показалась ему скучной и бессодержательной. Какая-то немолодая тетка летела на самолете в Париж. Хорошенькая стюардесса то и дело подавала ей на подносе по рюмочке коньяку. Тетка вспоминала прожитые годы: театр в Варшаве, свои роли, любовь к актеру, игравшему главного героя. Потом случилась война, в город явились нацисты, и этот актер, кажется, убил одного из их прислужников. Несколько лет актриса прятала актера у себя, а он все был чем-то недоволен, кричал, что она виновата, потом выпрыгнул из окна и убился. Муть какая-то, ничего не поймешь!

Во время сеанса в лучах киноаппарата то и дело вспыхивали ночные бабочки, и Колька вдруг подумал, что о ни очень похожи на самолеты, схваченные в ночи светом прожектора. Он щелкал орехи и жалел, что истратил на кино деньги и не сбил в тире еще утку.

— Раскуси, Колечка, — попросила Лизка и достала изо рта орех. — Ну никак… Зубы, боюсь, поломаю.

Колька кинул в рот мокрый орех, раскусил и протянул ей:

— Кушай.

Лизка вкусно захрустела орехом.

— Ну как тебе? — спросил он, когда картина кончилась и они вышли.

— Чепуха на постном масле. — Лизка усмехнулась. — Ничего нельзя понять. Какие-то все ненормальные…

— Не говори…

Над маленькой темной Джубгой высоко горели августовские звезды.

Колька взял Лизку под руку, и она немного придвинулась к нему. Когда Колька ходил с гурьбой ребят, он любил показывать свое превосходство: то дернет Лизку за платье, то ущипнет. Лизка била его по рукам и говорила, что он ведет себя неприлично. Мальчишки завидовали — не всем хватит смелости на такое. А девчонки сердито поглядывали на Лизку и с полнейшим равнодушием на Кольку. Он-то отлично знал истинную цену этому равнодушию. Но теперь, когда знакомых мальчишек поблизости не было, странно было бы щипать. Хорошо было идти с ней под руку и чувствовать теплый ее бок. Жаль только, никто в темноте не видит, какие у нее красивые рыжие волосы и голубые глаза. Хоть бы фонариком кто осветил и посмотрел, что ли, на ее серебристое, выше коленок платьице!

— А знаешь что? — сказал Колька на прощанье у Лизкиной калитки. — Мы с владельцем моторки договорились, послезавтра Димка будет на морских лыжах кататься… Три рубля в час… Приходи.

— Ужас как дорого! — воскликнула Лизка. — Это какой Димка?

— Ну Дмитрий… Который у нас живет… Если только море успокоится…

«Не пойду больше в Джубгу, никогда не пойду, — твердо решила Женя, приближаясь к Голубой бухте, уже затихшей, без музыки, без привычного гама туристов. — Не мог проводить. А что, если бы мне повстречался нехороший человек? Ему все равно, что будет со мной, нет у него ничего ко мне. Ничего нет…»

Женя шла вдоль моря очень быстро, будто за ней кто-то гнался. Ей все время чудилось, что из-за больших камней за нею кто-то следит, подсматривает и вот-вот набросится. Два раза она подвернула ногу и, прихрамывая, летела дальше. Слева от Жени клокотало море, справа — кромешная тьма гор.

Быстро поужинав в столовой, она пришла в свою палатку и сразу села за письмо Инке. Однако написать она смогла только половину странички, потому что глаза слипались от усталости, тело ломило и душила обида, что Дмитрий оказался не таким, как она думала. Она спрятала письмо в чемодан и замкнула его на ключик.

Соседки по палатке где-то бродили. Женя разделась и со слезами на глазах забралась под тонкое одеяло. Она вытерла краем простыни лицо, натянула до подбородка одеяло, уставилась в брезентовый потолок и стала вспоминать прошедший день. Сто раз была права Инка, когда говорила, что с нынешними «мужиками» надо держать ухо востро, заставлять их уважать себя, уметь настоять и постоять за свои интересы.

Почему, например, она, едва познакомившись, должна бегать к Дмитрию в его Джубгу за четыре километра? Разве он не мог прийти к ней или на худой конец встретить ее на полпути? А то пожал на прощанье руку: «Завтра жду тебя к девяти», — и ушел не оглянувшись. Нет, надо выбросить все из головы и спокойно отдыхать — ходить в маршруты, купаться, сдружиться с соседками по палатке и забыть обо всем и всех. Ведь впереди второй в ее жизни, и очень нелегкий, учебный год с напряженной программой, со сложными, требовательными ребятами…

Женя не слышала, как вернулись в палатку ее соседки и долго шептались. А утром, едва проснувшись, вдруг заволновалась — не опоздала ли? В смятении посмотрела на часы и успокоилась. В купальнике вышла из палатки, искупалась в море, потом позавтракала и по знакомой каменистой тропинке помчалась в Джубгу.