Как-то Андрюшка нашел на берегу против Джубгского маяка мертвого дельфина и предложил Кольке продать его бабке на корм свиньям — своя мать ведь не заплатит. А ему и Кольке позарез нужны были деньги. Продавал дельфина пьянчужка Егоров. Он вечно околачивался возле чебуречной «Светлячок», что у самого моря. Бабка поворчала и после десятиминутного торга купила пятипудовую тушу за шесть рублей. Деньги поделили поровну. Дельфин был разрублен на куски, посолен в большой бочке и выдавался прожорливым свиньям только на закуску.
После этой сделки просто невозможно было плохо относиться к приятелю.
— Зайти к тебе? — спросил Андрюшка.
— Зачем?
До возвращения Дмитрия Колька строгал в глубине сада, в сарайчике, доски для ящиков и думал о нем. Дмитрий явился только к вечеру. В руке у него была большая гроздь винограда. Он отрывал от нее ягоды и небрежно бросал в рот.
— Ну как живем, брат? — спросил он. — Доволен своим бытьем?
— А чего ж нет?
— Мать-то у тебя есть?
— Есть. В «Лайнере» работает. У ее мужа двое детей от другой, и он не хочет, чтобы я у них жил. А мой отец после войны умер. От ран.
— Ясно. А что такое лайнер? Она что у тебя, стюардесса? Ведь туда, по-моему, принято брать девчонок.
— Это кафе такое, — пояснил Колька. — Оно в Адлере, в аэропорту.
— А-а. Она, значит, там, а ты здесь?
— Да.
В это время четыре молоденькие девушки, шушукаясь и хихикая, пробежали мимо и нырнули в другой вход — дом имел, как успел заметить Дмитрий, четыре разных входа.
— Вот таких примерно берут в стюардессы, — сказал Дмитрий. — Впрочем, нет, эти не прошли бы конкурса по красоте. Пассажиры, глядя на стюардессу, должны быть уверены, что полет пройдет удачно, и не думать о гигиеническом пакете… Они кто?
— Студентки. Из Архангельска. Бабка уже жалеет, что связались с ними…
— Это почему же?
— Поселились четверо на двух койках. Для экономии. В кафе пробавляются кашкой или половиной борща без мяса. А шума от них не на два рубля в сутки…
— Слушай, — вдруг перебил его Дмитрий, — у вас здесь нет лодок с сильным мотором, тысячи на три оборотов?
— Как нет? В порту есть глиссер «Вихрь» и моторки есть.
— А покататься на них можно? Ну, нанять на часок?
— Не знаю. Наверно, можно. Об этом надо с Валерой потолковать. У него один брат механиком на маяке, а второй рыбак…
— Я вижу, у тебя немалые связи!
— Да не особенно, — заскромничал Колька, — так, кое-кто есть.
— Значит, насчет моторки можно будет договориться?
— А мы вместе сходим к Валере… Скажите, а зачем вам моторка?
— К лыжам. — Дмитрий пошел в дом.
Колька шмыгнул следом и мастерски разыграл удивление:
— У вас морские лыжи? Потрясающе! Я видел, как на них катаются в Голубой бухте. Вот бы мне разок…
Из-за стенки вдруг донеслось мужское кряхтенье и шлепанье мокрой тряпки.
— Это что еще? — спросил Дмитрий вполголоса.
— Дядя Гена… Он всегда моет полы, а еще кашку для Светки варит.
— Похвально. А теперь оставь меня одного. Быстро!
Колька ушел. Со всех сторон слышались какие-то различные шорохи и звуки. С одной стороны доносились непрерывное шушуканье, смешки и визг девчонок, тех самых, что спят по двое на одной койке. С другой — молодой женский голос кого-то отчитывал:
— Ты ведь обещал, что мы переедем. Правда, Елизавета Васильевна? Отсюда до Сочи вертолетом меньше часа, и стоит всего четыре рубля… Там сейчас музыка, шум, веселье, парки, публика… А здесь что? Глушь. Ни одного прилично одетого человека.
— Какая ты странная, Елена, — сказал старушечий голос, — разве тебе в Ленинграде не хватает суеты?
— Знаю, почему вы так говорите, — не унималась молодая, — вам денег жалко. В Сочи расходы другие.
— Что ты говоришь, Елена! — вмешался мужской голос. — Разве я когда-нибудь жалел на что-либо деньги?
— Надоела мне эта Джубга, — прервала его молодая. — Здесь некуда пойти, потанцевать не с кем. В доме отдыха одно старье! Повеситься можно.
Пока Дмитрий пытался уснуть, Колька сидел на лавочке возле дома с Лизкой, слушал ее и смотрел, как горят огни кафе на берегу — оно давно закрылось, а огни не гасили. Вероятно, они помогали Джубгскому маяку, который с горы слал в темноту красные вспышки.
— Ну как этот парень? — спросила Лизка. — Симпатичный? Кто он такой? Наверно, уже не студент?
— Наверно. — Кольке не хотелось разговаривать. — Откопали пушку? — вяло спросил он.
— Полчаса пыхтели. Огромная, почти как у музея в Геленджике… Видал? Ну и смеху было! Ржавая — страшно! Дуло все забито землей. И на кой она нам сдалась? Если б папа не дружил с Иваном Григорьевичем, ноги бы моей там не было. Потом и на школе может отразиться, и вообще… Что идет сегодня в кино, не помнишь?
— Кажется… Нет, забыл, не помню. — Колька понимал: напрашивается в кино. Но сегодня у него не было денег даже на себя — бабка деньги давала ему редко. Да к тому же приехал этот человек с морскими лыжами, которые до сих пор Колька видел только издали. Возле уха продолжал звенеть Лизкин голос:
— А тетя Аня, наша отдыхающая из Волгограда, говорит, что сейчас в моде чешуйчатые ткани и кожа — по́льта, платья, сумочки…
— Интересно. — Колька не мог обидеть Лизку, хотя сейчас ему было не до нее.
Утром против обыкновения Колька проснулся рано. Услышал, как под окном дедушка подметает двор и асфальтированные дорожки. Сколько за эти годы перебывало у них жильцов! От одной худой дамочки остался на память драный зонтик; от другой — непрерывный (с утра до вечера хохотала) смех в ушах; от третьего жильца осталась обмусоленная колода карт без пиковой дамы и червового короля; четвертый забыл у них учебник по электронике, полный мудреных формул и схем — черт ногу сломает!..
Сколько их прошло перед Колькой, скупых и щедрых, злых и добрых, открытых и подозрительных, грустных и звонкоголосых! Он прислушивался, присматривался к ним, помогал доставать лодку на станции — станция официально принадлежала дому отдыха; водил на рынок и в Лермонтово, сопровождал в походах к истокам реки Джубги, что у Полковничьей горы; покупал им самодельные уловистые самодуры у знакомых, у рыбаков колхозной бригады — рыбу; когда они уезжали, делал им ящики для винограда, охотно получал от них деньги, всевозможные гостинцы и улыбки. Потом они уезжали — даже самые лучшие! Всем он помогал относить вещи к портпункту, или к автобусной остановке, или на вертолетную площадку, и они улетали, уезжали, уплывали от него, он махал им, а через минуту бежал купаться, уже позабыв о них… Все они чем-то были нестерпимо похожи друг на друга. Необычные «дикари» встречались редко. Месяц тому назад к ним приехал дядя Гена с золотоволосой Еленой — даже Лизка, наверно, не будет такой, когда вырастет! — с трехлетней Светкой и матерью-старушкой. Колька случайно узнал, что дядя Гена — моряк-североморец, офицер, и у Кольки все сжалось внутри. Но дядя Гена не по годам был толстым и рыхлолицым, и что удивительно — мыл полы, ходил с сумкой за молоком и кефиром. Плавал плохо. На Баренцевом море, говорил он, моряку не обязательно уметь плавать — вода там студеная, как бы ни плавал, через три минуты отдашь концы. Как-то не верилось, что служит он на грозном ракетоносце и его слушаются лихие матросы…
Колька лежал и смотрел на окошко Дмитрия. Ждал, когда тот проснется. Часам к восьми у Кольки заныли от лежания ребра. Он потянулся, встал, нетерпеливо прошелся у калитки, глянул на море и… увидел там Дмитрия с дядей Геной.
Как был, в трусах и драной майке, бросился к пляжу.
— Доброе утро! Здравствуйте! — прокричал он и прыгнул в море.
Дмитрий делал зарядку — это была трудная работа: лицо напряжено, мышцы и мускулы вздуты. Рядом сидел дядя Гена в белой, похожей на гриб шляпе с бахромой, с толстыми складками на животе и у подбородка. Какой-то пухлый, сдобный, с отвисшими щеками. Он смотрел на Дмитрия: руки и ноги того работали четко и безотказно, как паровозные шатуны и поршни. Когда Дмитрий кончил зарядку, они о чем-то заговорили. Наверно, Дмитрий уговаривал дядю Гену следовать его примеру, но тот смущенно пожимал толстыми плечами и, видно, отговаривался.
