Мальчишка исчез в помещении. К причалу подошла моторка, и громадный рыжий рыбак принялся выгружать рыбу. Он бросал ее не на доски причала, а в огромные плетенные из лозы корзины, в такие же, в которых возят клубнику. Скоро обе корзины были доверху наполнены.

— Эй, кто там есть! — крикнул рыбак и почесал небритую рыжую щеку. — Тару!

Из помещения выскочил рыжий мальчишка.

— А я тебя все жду, батя! — крикнул он. — Костик, тащи корзины!

Узкоплечий парень в резиновых сапогах и грязной тельняшке вынес горку вставленных друг в друга корзин и ногой подогнал несколько штук к краю причала. Узкие азиатские глаза его смотрели хитро и весело. Двигался он быстро и легко.

— Хватит?

Громадные, заросшие ржавым волосом руки продолжали выбрасывать из лодки рыбу; щуки летели в одну корзину, сазаны — во вторую, сомы — в третью, серебристая мелочь — в четвертую. Павлик подсел ближе. Его не гнали, и он переместился еще шага на три.

Рыжий мальчишка, как две рыбьи чешуйки похожий на гиганта, влез в лодку и помогал отцу — ни одна рыбина не шлепнулась мимо корзины. Потом гигант достал из носа лодки мешок из частой рыбацкой дели, кишащий раками, подал мальчишке и буркнул:

— Снеси в хату.

Затем, взявшись с Костиком за ручки, понес корзину к двери, в полутемное помещение: там Павлик разглядел большие весы и двух девушек. Одна, совсем девочка, тоненькая, с челочкой на лбу, подошла к корзинам.

— Еще четыре, так, сомы и щуки, — вслух подсчитывала она, увидела Павлика, и зеленовато-лучистые глаза ее загорелись. Присев к одной корзине, взялась за ручку и сказала Павлику: — Подсобь!

Павлик с усердием так высоко поднял свой край корзины, что три щуки выскользнули на причал и одна полетела в воду.

— Ой! Как это я!

— Ничего, и Хомутову хватит, и в Дунае больше останется.

— Вы думаете, она будет жить?

— На то она и щука! Это мелкий частик сразу засыпает, чуть попал под солнце, потерял чешую — и готов, а щука… Ну, потопали.

Павлик был выше девушки и шел, сильно сгибаясь, чтоб корзина была в горизонтальном положении.

— Ну куда ты, Алька, ушла! — сердито сказала вторая девушка, более взрослая, полногрудая, со строгими глазами. — Здесь надо вешать, а ты Костика замещаешь… Костик!

— Иду-у-у, — гулко донеслось из глубины рыбоприемного пункта; оттуда веяло январским холодом — видно, там был ледник.

— Аля, записывай.

Тоненькая села за стол к большому журналу — совсем как учительница. И вдруг Павлик замер: «Аля, Аля… Так это ж та самая Аля, с которой его Игорь… Аля… Конечно, это она! Ведь тот, в черной рубахе, говорил, что она работает «на пункту» помощником мастера… Она!»

Павлик притих и сжался, не спуская с нее глаз.

— Фамилия? — спросила Аля.

— Хомутов, — гигант повел рыжей бровью, взвалил на платформу весов первую корзину и стал пристально смотреть, как палец второй девушки передвигает по металлическому стержню гирьку.

— Записывай. Пятнадцать кило.

Хомутов вздернул голову.

— Откуда пятнадцать? Здесь больше.

— Округляем, — сказала Аля, — по инструкции. Граммы не записываем.

— А вы в бо́льшую сторону округляйте.

— Один раз в ту, Другой раз — в эту.

Но Павлик ничего уже не слышал. Он стоял и смотрел на нее. Аля, Аля, та самая Аля…

У нее было узенькое личико, глаза смотрели живо, несерьезно, совсем по-детски. На худеньких ногах-спичечках болтались огромные мужские боты. Лиловое платьице, грязное, перештопанное, короткое, было тесноватым. Аля давно выросла из него и, видно, донашивала на работе. На спине и рукавах блестела рыбья чешуя.

Аля писала, склонив голову набок и приоткрыв рот.

— Сомы, семнадцать килограмм, — опять продиктовала старшая.

И снова склонилась над журналом голова с шаловливой челочкой на лбу. Маленький, в веснушках носик морщился, на щеке прыгала ямка. Хороша она? Дурнушка? Павлик не думал об этом. Он был уверен в одном: она была не той, ну совсем, совсем не той, какая могла понравиться Игорю.

А какой она должна быть? Ну, конечно, совсем иной. Эта, наверно, даже имени Ван Гога не слышала! И не так должна быть одета — грязнуля! И уж конечно, должна быть не приемщицей рыбы… Да она и не приемщица, а только помощница ее!

И все же она ничего — смешливая, быстрая, легкая…

Получив квитанцию на сданную рыбу, Хомутов потоптался у весов:

— Деньги дашь?

Валентина — так звали старшую приемщицу — нырнула в свою конторку, где стоял несгораемый ящик. Тщательно обмусоливая каждую бумажку, рыбак пересчитал деньги, кашлянул, спрятал во внутренний карман задубевшей брезентовой куртки и вышел в весовую.

— Скажите, пожалуйста, у вас много вентерей? — выступил вперед Павлик и заглянул Хомутову в глаза.

— Хватает.

Рыбак вышел на причал.

Павлик покраснел, сник и отошел к стенке.

— Ну что, съел? — спросила Аля. — Не задавай глупых вопросов.

— А чего такого я спросил? Тип! Молчун, а смотрит зверем…

— А как бы ты смотрел, если б у тебя умерла жена и оставила на руках семерых? Мал мала меньше. Васька у него старший — рыжий такой — видел? Да ты, говорят, купался с ним…

«Все уже знают!» — и Павлик проворчал:

— Купался… А чего ж он так смотрит: живьем готов проглотить… Жмот! С весов глаз не спускает.

— Ох какой ты быстрый! — отозвалась Аля. — «Жмот», «зверь», «молчун»! А куда ему с такой оравой? Каждого одень, накорми, на ноги поставь… Двоих женина сестра взяла, остальные на нем. И спит когда, не знаю, все на лову — денежки нужны. Ведь и жениной сестре приплачивать за ребят надо…

Павлику было неловко — она говорила с ним, как с маленьким.

Однако долго говорить не пришлось: к причалу подходили все новые и новые лодки. Рыбаки сгружали улов, тащили к весам, Аля записывала в журнал. Костик окатывал из ведра испачканный слизью и чешуей причал. Нестерпимо жгло солнце, и Костик стащил тельняшку, натянул на голову носовой платок с узелками на уголках. Он едва поспевал носить корзины, и этому не было конца.

Павлик снял курточку и понес ее в конторку. Там на подоконнике стоял телефон. Он закатал рукава ковбойки, вышел и принялся таскать корзины вместе с Костиком.

Все уже знали, кто он и откуда, и ничего не надо было объяснять.

Рыбаки жаловались, что мало рыбы, а Павлику казалось, что больше и быть не может! Она лежала в корзинах еще живая, била хвостами, двигала жабрами. До чего же бедным казался ему теперь шарановский рынок: там бабы тщательно взвешивали и торговались из-за каждой рыбешки!

Скоро приняли всю рыбу и отнесли в огромные чаны в леднике. Павлик расслабленно опустил свои натруженные, не привыкшие к такой работе руки.

Костик встал у края причала с удочкой, надел на крючок шарик хлеба и забросил.

Поплавок запрыгал. Костик подсек, выбросил из воды плотвичку и весь засверкал:

— Видал? Видал — какая?

Малек был тоненький, жалкий, без нескольких чешуек на боку.

— Здор-р-ровая! — прорычал Павлик. — Ни одной такой не приняли сегодня!

Узкие глаза Костика хитровато блеснули.

— Точно — ни одной.

К Костику подошла женщина в сатиновых шароварах под платьем и белом платке — одна из мазальщиц, приехавших с Павликом из Шарапова.

— Дай, миленький, льду немного, а то рыба стухнет.

— Откуда у тебя рыба?

— Хомутов принес. Вечером юшку соорудим. Заходи… Дай трошки.

Костик принес из ледника кусок голубовато-сизого льда.

— Держи… А на юшку не приду: терпеть не могу рыбу. Как только люди в рот ее берут? А ты ешь? — спросил он у Павлика.

Врать Павлик не хотел, хотя Костика больше б устроило вранье.

— Ем.

— Пожил бы здесь с месяц — видеть бы не мог.

— Может быть, — сказал Павлик, но в душе сильно сомневался: первый раз ел он такую уху и такую рыбу, как сегодня с унгаровским звеном!

Со стороны Дуная затарахтел мотор.

— Не все еще? — Костик козырьком приложил к глазам ладонь. — Ой, да ведь это Сипаткин, как я забыл? Сам Сипаткин жалует нас вниманием! Ребята! — крикнул он в дверь пункта. — Сипаткин на подходе!