Подскочив, рассекает воздух тыльной стороной ладони. Прикладывает к щеке, словно и сейчас больно. Убираю её руку и накрываю своей. Ласково касаюсь ртом дрожащих губ.

— Не говори, если не хочешь. — прошу негромко. И не хочу, чтобы она вспоминала, и самому слышать мучительно. Но ей надо кому-то рассказать. — Решай сама, Крис. Или всё, или ничего.

— Скажи, что любишь. — требовательно шепчет.

— Я очень сильно тебя люблю.

— Мы же справимся?

— Вместе — да. Я с тобой.

Она падает обратно. Зажмуривается.

— Он так тихо говорил, но от этого ещё страшнее было. Угрожал, что если отменю помолвку, которую наши отцы решили не откладывать надолго, то он меня с лица земли сотрёт. Ленка Миговская сидела на кровати и улыбалась. Думала, что растоптала меня. А нет. Я отомстила ей, раз Саше не могла. Старалась делать вид, что всё хорошо, но папа приласкал и не выдержала. Всё рассказала, выплакалась. Он сам помолвку отменил. Той же ночью Саша пришёл в мой номер. Я как раз собирала вещи. Мы решили уехать раньше. Он подготовился. Доказательства принёс. Я всё равно старалась отбиться, но он сильнее. Пока он… — поджимает губы, а слёзы всё текут. — Пока делал это, я просто в потолок смотрела и плакала беззвучно. Он кончил. Слез с меня. Снял презерватив. Опять пригрозил, что если кому-то расскажу, то посадит папу, а я останусь одна. И он меня тогда своим друзьям отдаст. Он ушёл, а я всё так же лежала и смотрела в потолок. Грязная, измучанная. Не отмыться было. На лице слёзы высохли, а душа кровавыми рыдала. Я даже не видела, была ли кровь. Всё тело болело. Несколько часов так пролежала. Потом в душ пошла. А когда вышла оттуда, уже другим человеком была. Тем, которого ты и узнал. Озлобленным, жестоким, холодным. Думала, что живого ничего не осталось. Только страх перед Сашей. Вскоре сбежала в Америку. Знала, что если не сделаю этого, он не отпустит. Продолжит делать это снова и снова, и снова, и снова…

— Всё… Всё… Тише… Он больше никогда тебя не обидит. — сменяя позицию, укладываю умывающуюся слезами и давящуюся рыданиями Кристинку на постель и прижимаю к груди. — Теперь я буду защищать тебя. Этот пидор и пальцем тебя не коснётся.

— Только не рассказывай никому. Никому… — ревёт Фурия, хватаясь за футболку.

— Не скажу.

Всё равно никто не поможет так, чтобы выйти без потерь. Чтобы убить, мне союзники не нужны. А я убью. Теперь уже наверняка.

Любить до дрожи

Тишина между нами затягивается. Пока меня бомбит от всей ситуации, собственного дерьма и признания Крис, Манюня моя старается успокоиться и взять себя в руки. Колотит обоих ещё долго. У меня внутри всё клокочет от бешенства, но стоит только посмотреть на её осунувшееся, заплаканное лицо, как там всё замирает от нежности к девочке-женщине. К моей девочке. И к моей женщине.

Исправить нихера уже не выйдет. Только постараться стереть последний час нашей жизни. А как стереть то, что натворил? Никак уже. Поздно. Раньше думать надо было. Правильно Кристинка подметила: от неё требовал, а сам, блядь, поддался эмоциям и наворотил дичайшей хуйни.

Молодец, Андрюха. Пиздец, какой молодец.

Пробурчав что-то невнятное и шмыгнув носом, Кристина трётся щекой о моё плечо. Задирает голову и пробегает губами по шее.

— Что, Манюнь? — шепчу, стянув на неё рассеянный взгляд.

— Перестань грузиться, Андрюш. — просит тихонечко, прижавшись губами к месту, где под ними отбивает кривой пульс. Всё уже… Случилось… — как-то безразлично толкает.

И очень хуёво всё случилось.

Осторожно столкнув Фурию с плеча на подушку, приподнимаюсь и свешиваю ноги с кровати. Она подскакивает следом и, не давая встать, обнимает со спины за шею. Закрыв глаза, громко перевожу дыхание. Надрывисто вздыхаю. Сжав пальцами переносицу, плотнее зажмуриваюсь.

— Куда ты? — трещит напряжённо прямо в ухо.

— Таблетку выпью. Башка трещит. — медленно поворачиваюсь к ней, кончиками пальцев касаясь такой же шишки на лбу, как и у меня. — И тебе принесу. Блядь, надо было лёд приложить. — рычу злобно.

Опять накрывает от собственного поступка. Мразота, блядь!

Крис трогает сначала свой лоб, морщась, а потом и мой. Деликатно это делает, но и я хмурюсь. Но Фурия только улыбается и приглушённо смеётся.

— Боевая травма. Не думала, что ты такой твердолобый. — чуть растягиваю губы. Поймав её пальцы, опускаю ниже. Целую каждый из них, подушечки под ними, ладонь, запястье. Её дыхание срывается. Юркий язычок проходит по губам. — Считай, в одном бою побывали. — смеётся громче и свободнее. — Теперь оба контуженные.

Я уж точно контузию охеренную поймал.

Как ты смеёшься, Кристина? Как улыбаться можешь?

— Фурия. — выдыхаю, повернувшись вполоборота и схватит за талию, перетаскиваю к себе на колени. Зажмуриваюсь, ткнувшись лоб в лоб. — Прости меня. Я так виноват перед тобой.

Помню, что извинения ничего не изменят, но и молчать не могу.

— Да, Андрей, виноват. — серьёзно отсекает Царёва. Сдавливает ладошками лицо. Водит своим носом по моему из стороны в сторону. — Потому что не веришь мне. Я бы никогда не стала врать о таком.

— Я знаю. — выдавливаю сквозь болезненные спазмы в груди. — Знаю, Кристина. Башню снесло. Прости.

Нос сменяется губами. Они сползают ниже к моим губам. Мягко прижимаются.

— Не прощу. Не сейчас. Только тогда, когда верить будешь. — шумно вздыхает. — Но я не хочу больше об этом говорить. Давай забудем, Андрюш.

Пальцами гладит мою голову. Проводит ладонью до затылка, возвращает на лоб — и обратно. В какой-то маниакальной зависимости трётся губами о мой рот. Я просто обнимаю. С нежностью. Не давлю, не прижимаю. Просто держу, как самую дорогую драгоценность в мире. И очень хрупкую. Пусть с другими она стальная, а для меня хрустальная. Чуть неправильно возьми — разобьётся.

— Я люблю тебя, маленькая моя. — хриплю ей в рот. Крис застывает. Влажно вдыхает. Жмётся к губам. Сдавливаю немного крепче. — Я очень сильно тебя люблю. И жизнь положу, чтобы исправить свой косяк.

Женщины любят ушами. Моя ими просто обожает. Девочка, которая в детстве недополучала нежностей, сейчас тает от любого милого слова. А я хочу отдать ей их все. На всех языках и диалектах. Хочу, чтобы они у неё были.

— Моя малышка. Красавица. Ласковая моя девочка. Тигрёнок. Солнышко. Хорошая моя. Любимая. — хриплю всё, что приходит в голову. Ощущаю, что её сердце начинает сильнее колошматить мне в грудину. — Манюня. Моя колючая роза. Нежная и острая.

— Ну и фантазия у тебя, Маньячело. — фыркает Фурия весело.

— Милая Колючка. — бубню ей губы.

И не понимаю, в какой момент невинные соприкосновения перестают в нежный поцелуй. Она как-то неуловимо прихватывает губками мою нижнюю. Я в ответ провожу языком по её верхней. И мы плывём. Оба. Её изящные пальчики с длинными острыми ногтями скатываются вниз по шее, легонько царапая кожу на затылке и задней части шеи. Она полулежит-полусидит поперёк моих ног на бёдрах. Удерживаю за спину. Размашисто глажу языком опиумные уста. Но стоит Фурии скользнуть в ответ своим, усиливаю давление и отворачиваю лицо. Она вопросительно смотрит на меня огромными тигриными глазами.

— Нет, Крис. Наигрались. Хватит.

— Почему? — шуршит, пройдя губами вдоль подбородка. Смыкаю веки так плотно, что в темноте расползаются неравномерные круги и мелькают яркие вспышки. — Ты возбуждаешься, да?

Дёргано сглатываю ставшую комом поперёк горла слюну. И молчу.

Конечно, меня это возбуждает. Что бы не происходило, я в любой ситуации хочу её. Я сказал ей, что так устроены мужчины. Но не сказал, что такая реакция только на СВОЮ женщину. Все мои радары на неё настроены. Даже несмотря на то, что координаты я не задавал. Один глупый орган дал направление на Царёву, и я пошёл вслепую. Доверился. А что делает Крис? Так же слепо верит мне. Даже после всего. Верит. Наверное, пора найти себе другой ориентир. Перестать думать и анализировать. И довериться ей.