Я не переживу этот день! Не переживу! Да у меня сердце остановится раньше, чем мы за стол сядем!

Пашка берёт главную роль на себя. Разулыбавшись всем и каждому, протягивает руки и здоровается.

— Надеюсь, вы не против, что я к вам заскочил? Мы с Андрюхой ко мне ехали, а родителей дома нет. Решил к Кристинке заехать. Извините, не знал, что у вас гости.

— Павел, какие проблемы? Я всегда тебе рад. А ты?.. — вопросительно смотрит на Андрея.

Ну всё, моё сердце этого не выдержит. Я умру прямо здесь и сейчас!

— Андрей Дикий, товарищ генерал. Извините за вторжение. Макеев не сказал, куда мы едем. Если бы знал, то не стал бы беспокоить.

— Выдохни, солдат. — добродушно отмахивается папа. — Он любит сюрпризы всем устраивать. С детства с Кристиной и меня, и своих родителей чуть до инфаркта не доводили. Это мой друг — Георгий Григорьевич.

— Рад знакомству. — прохладно обмениваются рукопожатиями.

— А это Саша, его сын.

В тот момент, когда их пальцы смыкаются на запястьях, перестаю дышать, потому что уверена: Андрей всё понимает.

Прошлое и настоящее не должны переплетаться

Следующий час моей жизни превращается в ещё больший кошмар, чем был до этого. Кажется, что я должна вот-вот проснуться, но этого не происходит. Уже и щипала себя, и царапала, и незаметно дёргала за волосы, но сидящие рядом Саша и Андрей не растворяются в дымке морока. Я даже для вида не ем. Пью только воду, стараясь сохранить ясную голову. Глазами изучаю содержимое своей нетронутой тарелки. Беседу поддерживать не в состоянии. Максимум бубню какие-то невнятные короткие ответы на вопросы задаваемые лично мне.

С осторожностью, пытаясь не выдавать себя, пробегаю взглядом поперёк стола, чтобы увидеть натянутые сухожилия и выпирающие вены на руках Андрюши. Внешне он полностью спокоен, ест, улыбается, но то с какой силой сжимает вилку, выдаёт и его внутреннюю борьбу. Я должна что-то сделать. Пора заканчивать эту пытку.

Толкаю Пашку локтем под столом. Он смотрит на меня и без слов понимает, чего я от него жду.

— Дядя Вова, спасибо за вкуснейший обед, но нам с Андрюхой пора. — поднимается из-за стола и протягивает мне руку. — Извините, но Крестика я похищаю.

Подмигнув, делает ещё глоток вина. Я вскакиваю, как стянутая пружина. Дикий спокойно поднимается и вытирает губы салфеткой.

— Спасибо за гостеприимство, товарищ генерал. — благодарит ровно, но я всё равно замечаю полный презрения и ярости взгляд, которым задевает Савельского младшего.

— Ты так быстро нас покинешь? — высекает едко Саша, вцепившись своими глазами в мои.

Дикий всем корпусом подаётся вперёд. Макеев сдавливает мои пальцы. Только я расплываюсь в улыбке и со всей стервозной сладостью выливаю:

— Если бы не папа и дядя Гоша, то я бы и минуты с тобой в одной комнате не провела. Надеюсь, во Владивостоке ты не задержишься. Good lack, freak¹. — выплёвываю ему в лицо и, не оборачиваясь даже на папин злой оклик, выхожу из комнаты.

Медленно, словно в заторможенном восприятии времени, поднимаюсь по лестнице и вхожу в спальню. Сбрасываю одежду и натягиваю бежевые хлопковые шорты в стиле Лары Крофт и тёмно-зелёную майку на тонких бретельках. Забираю со стола телефон и ключи от Танка. Крепко зажмурившись, до рези в лёгких всасываю кислород.

Неужели мои мучения на сегодня окончены? Или они только начнутся, когда останемся с Андрюшей вдвоём?

А мне ещё предстоит уговорить папу больше никогда не впускать в наш дом Савельского. Или, как минимум, не вынуждать меня находиться с ним в одной физической плоскости. Поднимаю сопротивляющиеся ресницы и толкаю дверь, но предательски пячусь назад, оказавшись в нескольких сантиметрах от насильника. Собрав в кулак всю силу воли, останавливаюсь и вскидываю на него лицо. Сжав челюсти, выцеживаю:

— Какого хрена тебе от меня надо? Свали, Савельский, пока ноги целы.

— А ты, смотрю, осмелела. Дерзить стала направо и налево. Гордая шлюшка.

Шагнув ближе, сдавливает пальцами подбородок. Каким бы мерзким не было его касание, не отталкиваю. Я всё выдержу.

— Я тебя не боюсь, урод. — продавливаю на частице «не». — Лапы убрал.

Растянув рот в жестокой улыбке, склоняет своё лицо к моему почти впритык. От хмельного дыхания голова кружится, а тошнота становится удушающей массой поперёк горла. Стискиваю в ладони ключи, готовясь нанести удар, если придётся. Больше я никогда не дам ему себя сломить.

— А ты, красотка, прихуела. Забыла уже, что твой папаша, а вместе с ним и ты, у меня в кулаке? Одно моё слово, и ты будешь принадлежать мне. — почти касается к губам. Поджимаю их и сверлю его взглядом. — Напомнить тебе, что случится, если не будешь послушной?

— Лучше я напомню тебе о Лене Калининой. — шиплю, не разжимая зубов. Хватка на подбородке становится крепче, но сам урод на несколько мгновений теряет спокойствие и поддаётся страху. — Или о Илоне Диоевой. А может быть, мне встретиться с Линой Авельевой? Сколько ей сейчас? Шестнадцать? Чем ты запугал этих девочек? Угрожал посадить их родителей? С одной, возможно, это и проканает, но не со всеми сразу.

— Ты хреново блефуешь. — рычит приглушённо, до боли вжавшись лоб в лоб.

— А ты рискни хоть пальцем меня тронуть и узнаешь, блеф это или нет. И поверь, Саша, я не только о них знаю. У меня год был, чтобы все твои трупы выкопать. И от них за версту несёт дерьмом. Как думаешь, поможет ли тебе папочка, когда узнает, что его драгоценный сыночек маньяк-насильник? И если с большинством из них ещё есть шанс выкрутиться, то что скажут правоохранители, когда всплывут связи с несовершеннолетними без их согласия? — прошипев это ему в лицо, с силой отпихиваю от себя, но не сбегаю, а дожимаю до последнего, чтобы у него не осталось ни малейшего желания приближаться ко мне больше, чем на сотню метров. — Если ты попытаешься навредить мне, моему папе или кому-то из этих девочек, то я всю твою подноготную солью в ФСБ и Следственный комитет по России.

— Ах ты тварь! — рявкает, готовясь к прыжку.

— Только, блядь, коснись её, и я тебя закопаю, пидор! — гремит Андрей с другого конца коридора. Сердце замирает на достаточное время, чтобы реанимация не помогла. Мужчина широкими быстрыми шагами подходит к нам и отшвыривает Савельского в стену. Поворачивает на меня голову через плечо и командует холодно: — Крис, жди в машине.

— Андрей, не надо. — цепляюсь пальцами в его предплечье и поднимаюсь на носочки. — Пойдём отсюда. Пожалуйста. — шепчу ему в затылок.

Он судорожно вдыхает, но отпускает Сашу. Хватает меня за руку и буквально волочёт к лестнице. Останавливается у крайней двери и заталкивает меня в комнату. Сдержано притягивает её за спиной и застывает, окутав тёмной аурой всё пространство. Даже шевельнуться боюсь, не говоря уже о том, чтобы хоть что-то сказать. Только сердце разбивается о рёбра, как волны о скалы — неумолимо и безвозвратно.

— Андрюша, пойдём на улицу, пожалуйста. — лепечу, протянув кисть к его сжатому до побеления кулаку, но коснуться так и не решаюсь.

— Это он, Кристина? — скрипит, не открывая глаз.

А голос такой пустой, безжизненный, убитый.

До крови вгрызаюсь в щёку и молчу. Наблюдаю за тяжёлыми подъёмами и стремительными спусками грудной клетки, обтянутой зелёной футболкой.

— Ответь, Кристина.

— Что?

— Это, блядь, он?

— Что он, Андрей?! — воплю в отчаянии.

— Твою мать, Кристина! — гаркает, впившись пальцами в плечи и с силой встряхнув меня. Голова болтается из стороны в сторону. Прикусываю язык. Кровь тонкой струйкой стекает в горло. Только когда перестаёт трясти меня, могу вдохнуть. — Это он тебя изнасиловал?

Не успевает отчаянный вопрос раствориться в воздухе, как встречаются наши не менее отчаянные взгляды.

Мне не хочется ему врать. Даже не так. Я не должна врать Андрею. Обязана рассказать правду, иначе эта тайна всю жизнь будет стоять между нами. Но сделать этого я не могу по той же причине, по которой хранила молчание целый год, и почему сейчас не несу всю накопанную информацию в полицию. Возможно, Савельский сядет надолго, но пока будут идти разбирательства, он успеет уничтожить мою семью. Но теперь я боюсь не только за папу, но и за мужчину, которому открыла своё сердце. Саша тот тип людей, который действует через твои слабости. Он будет методично и расчётливо рушить всё, пока я не останусь совсем одна. Пока у меня не будет ничего, кроме воспоминаний и боли.