— Ты хорошая актриса, Кристина, но эта роль точно не твоя. — качает головой, давая понять, что не верит ни единому моему слову. — Когда мы мимо проходили, даже меня ознобом пробрало. И когда ты нас до части подвезла, Дикий задержался, а потом пришёл злее чёрта. И теперь постоянно бешеный какой-то. Или ты думаешь, что никто не заметил укусы, которые вы друг другу понаставили спустя час знакомства? — всё сильнее вскипает Макеев, держа меня не только физической силой, но и суровым взглядом. — Вы взрослые люди, и это ваши дела, но если ты из-за него плачешь, то я не посмотрю, что он мой друг. Что он сделал?

Пламя злости быстро угасает, оставляя пепел сожаления и грусти. Льда нарастает больше.

— Пашка. — шелещу, ткнувшись лбом ему под подбородок и сминая в кулаках идеально наглаженную форму. — Ничего он не сделал. Это всё я. Только я.

— Что ты начудила, Кристинка? — спрашивает полушёпотом, приобняв за плечи.

Шастающие туда-сюда срочники создают гул и гомон. Брошенные ими фразы и вопросы успешно игнорируются нами.

— Затеяла игру, которую не должна была. Специально злю его, потому что… — подворачиваю губы, боясь произнести вслух.

— Говори. — ровно требует Макеев.

— Догадайся сам, Паш.

Он давит на шею сзади, поднимая пальцами подбородок. Глядя чётко в глаза, с очевидным шоком выписывает:

— Ты влюблена в Дикого?

— Молодец, Макеев. Садись. Пять. — поливаю иронией, лишь бы как-то пережить этот факт.

Пока он заторможено обрабатывает информацию, выскальзываю из капкана и сама стараюсь справиться со своей правдой. До тех пор, пока это не было озвучено, не казалось таким реальным. Признаваться себе в мыслях и произнести вслух другому человеку совсем не одно и то же.

Я влюблена в Андрея. Теперь это моя реальность. В парня, которого едва знаю. В парня, которому за короткое знакомство наделала больше говна, чем сказала нормальных слов. В парня, который меня ненавидит. В парня, который грозился меня изнасиловать, ведь я сама его спровоцировала на такую жестокость. В парня, с которым у нас ничего нормального не получится. И дело не только в том, что он меня на дух не переносит, но и в расстоянии, которое нас вскоре разъединит. Вот такая она — моя правда. Жестокая и мрачная. Отношения, зашедшие в тупик раньше, чем…

— Крис. — обрывает Паша мысленный монолог, нагоняя меня на ступенях крыльца.

— Что? — отбиваю, даже не делая попыток окрасить голос хоть какими-то эмоциями.

— Когда? — выдыхает он.

Потеряно развожу руками и пожимаю плечами. Что я могу ему ответить?

— А он?

— Не знаю. Спроси у своего друга, но уверена, он ответит, что я его бешу. А если и нет, то в любом случае это дохлый номер. Просто забудь об этом и всё. Пожалуйста, Паша. — умоляю, остановившись и вперившись взглядом в его глаза. — Я всегда рублю сгоряча, но больше этого не повторится. Пора поумнеть. И начну прямо сейчас. Я буду держать дистанцию, а потом вернусь в Америку. И закроем тему. — обрубаю ускоренно, не давая ему продолжить.

Друг согласно кивает, но недовольство оседает на его лице. Забыв о пицце, прогуливаемся по территории части, где я буквально выросла. Я тут каждый закоулок знаю. Паша рассказывает о службе, но я впервые, наверное, почти всё время молчу. Нет настроения говорить. Даже мысли тают под напором осознания. Мой самый страшный кошмар стал явью.

Когда Макеев уходит, чтобы сменить на посту Андрея, присаживаюсь на лавочку, стоящую в дальнем краю штаба, чтобы не привлекать к себе внимания марширующих на обед солдат. Глаза сами выискивают в ровном строю высокую, точёную фигуру моего помешательства. Словно ощутив мой взгляд, Дикий поворачивает голову и растягивает рот в хищном оскале. Меня перетряхивает, но, скривив рот в улыбке, доброжелательно машу ему рукой. С пустотой, расползающейся внутри, легко улыбаться.

С безразличием наблюдаю за другими ротами, направляющими в столовую. В детстве я обожала бывать у папы на работе и смотреть, как взрослеют мальчики. Как их учат маршировать и петь патриотические песни, как они торжественно приносят присягу. И я восхищалась, когда после дембеля они уезжали совсем другими. Интересно, каким был Андрей в начале службы. Таким же ноющим сосунком, как большинство новобранцев? Почему-то даже представить не могу его таким. Кажется, что он уже родился с мускулами и тяжёлым взглядом обсидиановых глаз.

После обеда солдат выстраивают шеренгами на плацу, а вскоре подъезжает машина, которую я так ждала. Так как сижу я около дороги, по которой автомобиль проезжает, то не заметить меня невозможно. УАЗик останавливается и из него выпрыгивает папа. Высокий, статный, угрожающий. Бросаюсь к нему, но останавливаюсь в паре шагов, сияя счастливой улыбкой.

— Привет, папочка. — толкаю быстро. — С возвращением тебя.

Папа хмурится. Сощуривает глаза и рубит:

— Что ты здесь делаешь, Кристина?

— Приехала тебя встретить. — голос садится до неуверенного полушёпота.

— Могла сделать это дома. Езжай туда. Вечером поговорим.

— Я скучала, пап. — шепчу, срываясь в конце.

Поворачиваю голову вбок, пряча обиду и разочарование от холодного приёма. Да, мой отец военный, и выказывать чувства на людях не в его стиле, но мы не виделись год и…

— Дома, Кристина. — припечатывает грубо и проходит в сторону строя.

Рёбра будто тисками сжимает. Остатки того, что ещё не замёрзло, схватываются ледяной коркой. Свесив голову вниз, провожаю папу взглядом. Не знаю, как так происходит, что его перехватывает Андрей. Сердце ёкает. Разворачиваю плечи, вытягиваю шею, поднимаю голову и гордо покидаю плац. Словно марионетка на натянутых нитях, вышагиваю, одаривая всех улыбками. На КПП налегке прощаюсь с молодым сержантом так, будто мы ни один год знакомы.

— Я теперь буду частым гостем. — предупреждаю, посмеиваясь, когда молодой человек не знает, куда деть глаза, лишь бы не смотреть на меня.

Бодрясь, добираюсь до машины. Только забравшись внутрь, с тонким свистом выдыхаю. Сжимаю пальцами руль и роняю на него голову. Слёзы обиды наполняют глаза, но ни одна капля не падает вниз. Усиленно гоняя воздух, справляюсь с горечью, забившей горло и отравившей внутренности.

Пассажирская дверь рывком распахивается. Подрываю голову, только чтобы захлебнуться негодованием, когда Андрей садится рядом. Я настолько на грани, что не могу молчать. Мне просто необходимо выплеснуть хоть часть бури.

— Пришёл издеваться, да?! Давай! Вперёд! Скажи, что даже родному отцу я не нужна! Что никто меня не любит! Что такую тварь нельзя любить! Ну же! Чего молчишь?!

— Заткнись, Кристина! — рявкает и, перегнувшись через консоль, прибивает меня к груди, с силой обнимая.

Раз за разом на одни и те же грабли

С откровенным злорадством наблюдаю, как папаша отшивает доченьку. Язык чешется от желания добить стерву. Сделать с ней то же самое, что она делает со мной. Зацепить крюком за сердце, если оно у неё вообще есть, и медленно рвать на куски. Тянуть и тянуть, пока не загнётся от боли, что так явно отражается на её потерянном понуром лице. Тот взгляд, которым Фурия смотрит в спину отцу, говорит: почему ты меня не любишь, папа? Царёв же мгновенно забывает о ней, раздавая команды. Но я, блядь, его не слышу, поймав в поле зрения янтарные глаза. Мне совсем не нравится моя реакция на эту мимолётную связь. Царевишна меняется в лице, выпрямляется, приосанивается, задирает нос и с королевским достоинством валит на КПП. Всего секунду назад, пока она была разбита, мне, мать вашу, хотелось её пожалеть. После всего, что стерва мне сделала, я хотел её успокоить. Новый, здрасьте, пиздец. Но стоит ей вернуть контроль, как мои желания резко меняются. Я мечтаю её добить. Именно сейчас, когда она уязвлённая, слабая, униженная. Усугубить её душевные страдания. Ранить настолько глубоко, что эта рана ещё долго не сможет зажить.

После всего, что она наговорила…

Блядь…

До того, как она открыла рот, была совсем другой. Словно, как и я, не могла обуздать внутренний пожар, спрятать истинные желания, справиться с самой собой. Когда отвечала на поцелуй, когда добровольно целовала, когда умоляла вернуться на хренову тумбочку и не нарываться ещё больше… Как можно так играть? Можно ли?