— Да, мам. Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Угу. — Я искоса смотрю на них обоих, а Энцо игриво кивает Робби, подмигивая. — Ну, мне пора идти, мальчики. Не ешьте слишком много всякой дряни во время игры.

— Мы обещаем не набивать свои лица мороженым и сладкой ватой. — Энцо подмигивает Робби, который только смеется.

Я тихонько смеюсь, глядя на двух мальчиков, которых я люблю больше всего на свете. Глубоко вздохнув, я говорю:

— Веселитесь. — Я наклоняюсь и целую Робби, а затем оставляю один поцелуй на щеке Энцо.

— Я буду скучать по тебе, — шепчет он, хватая меня за челюсть и захватывая мои губы в жесткий поцелуй, задыхаясь от стона, засевшего глубоко в горле.

— Фу! — Робби взвизгивает, и мы оба хихикаем.

— Извини, — говорит Энцо. — Но я вроде как люблю твою маму.

Робби ухмыляется, когда мы начинаем выходить, и вдруг его руки обхватывают Энцо за талию и крепко обнимают.

— Я счастлив, что ты мой отец, — говорит он, его черты искренни, и у меня замирает сердце.

— Черт, чувак, — задыхается Энцо, явно не ожидая такого ответа. — Ты пытаешься разрушить мой авторитет и заставить меня плакать?

Я провожу рукой под глазом. Робби так много пережил из-за этих монстров, что его облегчение от того, что он чувствует себя в безопасности в объятиях родителей, вполне понятно. Его консультант сказал, что у него большой прогресс, а школьный психолог говорит, что он отлично адаптируется в школе. У него уже появилось столько друзей. Как они могли не полюбить его?

То, что Аида была рядом, несомненно, помогло Робби в самом начале. Она была единственной постоянной для него в детстве. Я была в восторге, когда они с Маттео купили дом в этом квартале. К счастью, он был выставлен на продажу не так давно, и они смогли переехать из дома Киары и Дома. Я рада, что Аида и Робби остались близки. Она ему как старшая сестра, и любовь, которую он к ней питает, нужно развивать. В конце концов, она спасла моего сына так, как никто не смог бы. Она любила этого мальчика как родного, и я никогда не смогу отплатить ей за это.

— Ладно, вы двое. Мне действительно пора идти.

— Люблю тебя, мама. — Он машет мне рукой.

— Пока, малышка. Думай обо мне. — Он втягивает уголок губы в рот, и, черт возьми, мне становится больно с новой силой.

— Ты… — Я сжимаю рот, хватаю его за лицо и снова целую, а Робби дарю еще один поцелуй на макушке. — Ведите себя хорошо, мальчики.

— Будем! — восклицает Робби, когда я отхожу.

— Не будем, — бросает Энцо, как только я выхожу за дверь.

Большинству людей, переживших работорговлю, не повезло так, как мне. Если они и выживают, то у них нет никого, кто помог бы им перейти из этой жизни в реальный мир.

Идея пришла ко мне через три месяца жизни с Энцо. Я представляла себе место, которое могло бы предложить пострадавшим все — и жилье, и консультации, и программы, обучающие их жизненным и трудовым навыкам, которые они могли бы взять с собой, чтобы интегрироваться в общество, из которого их вырвали.

Сначала я не думала, что смогу осуществить задуманное. Все казалось слишком большим. Но после того, как однажды ночью я рассказала Энцо о своих планах, он заверил меня, что всегда рядом и поддерживает меня на все сто процентов.

Он убедил меня, что я должна это сделать. Что такое место будет очень полезно для других женщин, особенно если им будет руководить женщина, которая понимает, каково это. Я хотела сосредоточиться на женщинах, потому что многие из них не чувствовали бы себя комфортно в одном спальном помещении с мужчиной, даже если бы он находился на другом этаже. Я хотела обеспечить безопасность, а не страх.

Поэтому с помощью Энцо мы за неделю нашли помещение — трехэтажное здание с кабинетами на первом этаже, где можно было проводить лекции и семинары, и жилыми помещениями наверху.

Мы быстро нашли еще одно помещение, намереваясь обеспечить оба места жильем и программами. Через полгода после этого родилась «Рука помощи» — некоммерческая организация, которая за эти несколько месяцев выросла больше, чем я могла себе представить. Благодаря связям Кавалери, финансированию их богатых коллег и друзей, организация стала процветающим убежищем для многих пострадавших.

Сидя за своим столом, я сканирую инвентарь на ноутбуке, а затем заказываю еще несколько ящиков шампуня и кондиционера, а также другие вещи, в которых так нуждаются женщины. Количество наших спонсоров исчисляется милями. Женщинам приятно осознавать, что есть люди, которым они небезразличны.

В дверь постучали.

— Войдите, — говорю я, и дверь медленно открывается. Я вижу семнадцатилетнюю Елену.

— Мисс Джейд, я… неважно. — Она выходит так же быстро, как и вошла.

— Елена, пожалуйста, входи. — Я поднимаюсь на ноги и иду к ней, возвышаясь над ее маленькой фигурой. — Ты меня не беспокоишь. Что бы это ни было, я здесь, чтобы выслушать.

Она робко поднимает на меня взгляд, откидывая светло-каштановые волосы с лица, круглые черно-синие круги вокруг ее голубых глаз больше не видны. Она пришла к нам три месяца назад. Сначала она не хотела оставаться.

Она дважды уходила, прежде чем вернулась к своему сутенеру, избитая и в синяках. Тот самый человек, который продал ее за тридцать долларов за штуку, позволив мужчинам делать все, что они хотят, в течение тридцати мучительных минут. На ней остались следы, которые никогда не исчезнут. Ее бедра, спина покрыты шрамами. Но шрамы на ее душе — это те, за которые она крепко держится.

На групповой терапии она почти не разговаривает. Это трудно. Не каждый может рассказать о том, что пережил.

У Елены никого нет. Отец бросил семью, когда она была еще слишком мала, чтобы помнить его, а мама предпочитала наркотики и мужчин ей и ее старшему брату. Джейсон, ее брат, уже много лет сидит в тюрьме. Ей не к кому возвращаться. Поэтому нет ничего удивительного в том, что она вернулась к такому мужчине.

Ее обидчик арестован, и она должна дать против него показания, но я переживаю за нее, ведь ей придется заново переживать свою душевную травму.

— Давай присядем, — говорю я ей, направляясь к моему ярко-желтому дивану. Девчонки меня за это дразнят, но мне он нравится. Его выбрала Аида. Она сказала, что он напоминает ей о солнце. А нам всем здесь нужно немного солнца. — Хочешь воды или чая со льдом? — спрашиваю я, поворачиваясь к Елене, которая устроилась в самом дальнем углу.

Она качает головой, смотрит на свои колени и ковыряется в ногтях.

— Я в порядке.

Она молчит долгие минуты, и я оставляю ее в покое. Она найдет свой голос, когда будет готова, а я здесь, чтобы выслушать ее. Может быть, я и не являюсь официальным консультантом, как те двое, что работают у меня, но я разговариваю с женщинами при каждом удобном случае — в группе, на лекциях, которые мы проводим. Я не уклонялась от своей истории. Я рассказала им все до мельчайших подробностей, чтобы они знали, что они не одиноки в этом, и что если я смогла пройти через все это, то и они смогут. Мне физически больно, когда некоторые из них уходят. Я хочу найти их и сказать, чтобы они вернулись. Что они достойны большего, но мои слова ничего не изменят. Они должны сами этого захотеть.

Насильники умеют разрушать самооценку своих жертв. Они знают, как надавить на их внутреннее смятение и содрать кожу, которая уже болит от их демонов.

Многие из них приходят из жизни, которая была наполнена ужасами, и, найдя человека, который обещает им лучшую жизнь, они цепляются за него.

Других, как и меня, похищали средь бела дня или в кромешной тьме. Некоторых нашли правоохранительные органы, другие были арестованы и попали к нам из тюрьмы, или их направили к нам организации, не обладающие всеми теми ресурсами, которые есть у нас. В любом случае, я рада, что они здесь, все пятьдесят человек.

— Неужели… — Наконец она заговорила, и слова застряли у нее в горле, прежде чем она попыталась снова. — Это когда-нибудь проходит?