Задвинуть даже одному оказалось чуть легче. Поправив матрас на кровати, Гай запрятал лишь немного прогоревшую свечу. Что он ещё мог сделать?

Пройдясь вдоль стены, взгляд остановился на сложном окне. Там за мутным стеклом меж силуэтов, словно оживших, налившихся чернотой деревьев ещё просматривался проклятый остров. Как он мог ничуть не измениться после случившегося? Оборвалась жизнь одного из величайших рыцарей королевства, а в клочке земли ни пса не изменилось, сколь ни таращи глаза. Рука Гая чесалась. Проклятый остров!

Тихий стук по притолоке заставил юношу вздрогнуть.

– Можно?

Женщина, чуть полноватая, с завязанными в плотный узел на затылке волосами, в которых блестело серебро.

Нечто мягкое и тёплое таилось в её больших глазах, и от этого оруженосцу сразу полегчало.

«Дочь совершенно не похожа», – не иначе подумал юноша, но виду не подал, а лишь улыбнулся. Сложно было не улыбнуться, смотря в эти глаза.

– Это ж ваш дом, как я могу запретить?

На небольшой столик, или, быть может, полку из бука, так как провести черту было весьма непросто, легла горбушка. В свете угасающего дня стала тарелка с похлёбкой, и по соседству кувшин, из которого заманчиво тянуло молоком.

– Тебе выздоравливать нужно, – ответила на незаданный вопрос женщина и, глянув на повязку, покачала головой. – Завтра бабка Вера со свежими травами придёт, перевяжет, а пока постарайся ей лишний раз не двигать.

И вновь нам остаётся лишь догадываться о мыслях юноши, так как лицо его неожиданно переменилось. Чёрные слипшиеся волосы, кожа тонкая и сухая, будто пергамент, и неожиданно растянувшиеся в улыбке губы.

Гай почувствовал запах молока и только после этого до конца осознал, как пуст всё это время был его желудок. Заросший по-юношески редкой щетиной кадык дрогнул. Оруженосцу потребовалась вся его сила воли, чтобы не наброситься на еду сейчас же.

– А, сколько, говорите, я был без сознания?

– Да три дня почти, – не замедлила ответить женщина, и голос её как будто чуть надломился. – Ты прости Ивеса. Он перенервничал, когда Зое за тобой нырнула.

Гай застыл. Моргнул, хоть этого и не заметил. Ладонь его чесалось, но всё вдруг встало на свои места. Острые гладкие камешки, упёршиеся в спину. Угасающее ядовито-зелёное солнце и чёрные на его фоне волосы, невесомые под водой. Гибкий девичий силуэт, тянущий его за руку. Тёплая и шершавая во тьме кожа.

– Дракон чуть не убил тебя, да и её мог откровенно, если бы захотел, – проговорила тем временем женщина. – Ты ешь. Силы нужны. Куда без сил.

Гай не слушал. Молоко как-то сразу ушло на второй план, в то время как взгляд обернулся к окну. Невидимая сосна сейчас не иначе уже не серела, полностью выгорев, погрузившись в ночную тьму.

– Проклятый остров, – прошелестели сухие губы. – Не прощу его. Никогда не прощу!

[1] В самом деле впихнув. Гаю не хватило ума поберечь плечо, так что боль последовала более чем ощутимая.

«Быстрое сообщение – худшее, что может случиться с миром», – скажет однажды под гнётом романтизма далёкий наш потомок.

«Быстрое сообщение, его бы нам сейчас», – вздыхали деревенские сейчас и содрогались при одной мысли о Бараньем остове. Те, кому было куда уехать, покинули свои дома, прочие же остались, опутанные цепями хозяйства.Все обвыклись. Смирились с мыслью об опасном соседе и теперь даже почти не посматривали в сторону островка, на котором вяз скоро перерастал прочие деревья.

К зиме кривотолки пошли по равнине. Сплетни. Россказни о страшном звере, будто по ветру перекидывались из деревни в деревню, вместе со скрипучими телегами, становясь из раза в раз всё причудливее. Огромный, аки дом? Со стальными когтями, перепонками-водорослями и глазами, сияющими под водой, точно лампы?! На подобное «чудо» не отказался бы посмотреть даже сам змей.

Посмотреть, а после пожрать с костями и роговой кожей, ибо отсутствие крупной добычи являлось главным недостатком этих земель. Дракон это знал. Ему не нужно было покидать пещеру, чтобы чуять, чувствовать всё, что происходит вокруг.

В мире зелёной мглы свирепые личинки стрекоз у самого берега охотились на мелких рачков, в то время как старшие их собратья разрезали воздух над медной водой. Жизнь! Жизнь была повсюду, куда не обращался его взор, и лишь в сырой пещере, на острове был он один. Его пещера. Его мир. Мир, в котором не было место ни для кого другого. Да и кто бы мог быть настолько смел или настолько глуп, чтобы разделить с со зверем это прибежище.

Сомовье мясо слышали ноздри, и предвкушала требуха. Какой же из них тот самый? Даже когда дракон уже не будет нуждаться в подводной охоте, он всё равно продолжит рыскать. Он не пропустит. Не простит и не забудет ничего. Никогда.

Набухнув, прозрачная, точно слеза, капля сорвалась с корня. Зависла на мгновение, отразив алого зверя, и ударила по чёрной глади. Вода разошлась бирюзовым кольцом, но уже спустя мгновение вновь захлестнула, в недовольстве выгнувшись дугой. Глаз зверя закатился. Очередной даритель приближался. Не стоит того, чтобы подниматься.

Еще прошлой осенью, на самом крае островка была поставлена чаша.

И каждый полдень, когда солнце стояло в зените и змей лежал, грея обширным брюхом землю, кто-то из деревни, помолившись, отплывал и наполнял её парой вёдер свежего, ещё тёплого молока. Никто из них не видел, выползал ли зверь из своего убежища. Никто не знал, куда девается принесённое в дар, но больше коров с тех пор не пропадало. Да и людей, по счастью, тоже. Дракон это знал.

Сегодня и ранее. Не все время. Не каждую восъмицу и даже не каждый месяц, но в деревню начали заезжать дальние родственники и торговцы. Погостить. Они стояли у самой воды, смотрели и говорили многозначительно:

– Да, дела.

Не было у семьи Зое родственников по соседним деревням, так что и факт этот девчонку не особенно волновал. Подставляют шею – их дело, главное – чтобы стаду пройти не мешали… хотя этим захочешь, не помешаешь. Поздоровавшись с Коумом, который, судя по улыбке, уже и так на сегодня наздоровался, Зое присвистнула, загоняя чёрную с белым ухом во двор Вильен. Да, она вновь занималась этим «исключительно мужским» делом[1], но тут уж ничего не попишешь[2].

Приподняв поля «исключительно мужского» головного убора, она поздоровалась с вышедшей встречать рогатую хозяйкой дома. Подмигнула Обэ – карапузу девяти лет, который при этом по-детски обиженно надул щёки, и тут же покинула двор, сторонясь шипящих, будто медные чайники, гусей. Никогда их Зое не любила! Три горделивые, злые и косолапые серые птицы жили во дворе прекрасной Вильен, на её же собственном дворе с весны так же случилось прибавленье. Утки. Маленькие чёрные комочки с солнечным пятном под горлом и ярким отливом на крыле. Горластые. Завсегда голодные и готовые пожрать всё, до чего позволяла им добраться ограда. Траву и корм. И листья, на которых они повисали, махая в воздухе пепельными лапками. За день они съедали больше, чем весили сами, а поскольку всё это внутри не оставалось, во двор лучше было не входить.

– Д*рьмо.

Нога Гая стронулась и, чуть проскользив, упёрлась в порядком общипанный желтоватый и колючий пучок. «Чвак» – смачно пропела подошва, и звук этот сложно было отнести в разряд приятных.

– Ну сказал же, – не без нотки удовлетворения в голосе прокомментировал Ивес. По рукоять воткнув вилы в сено, мужчина отряхнул ладони. Выпрямился. На запылившемся лице его отразилась честнейшая улыбка.

– Ну и что? Зато впредь глядеть будешь.

За последние полгода выработавший поистине титаническое терпение Гай промолчал.

Великое благо терпение, но, увы, к достоинствам Зое оно не имело ни малейшего отношения:

– Пап!

Удивлению мужчины не было предела. Вытаращив жёлтые глаза, утки и не подумали отреагировать, когда хворостина прошла в опасной близости.