— Ну как ты себя чувствуешь? — спрашивает Оля, кивая на стул напротив себя. — Садись, ужинать будем.

— Аппетита нет, — вымученно улыбаюсь я, опускаясь на стул и обхватывая пальцами кружку с горячим чаем.

— Слушай, я вот думаю… Ну, может, Миша это специально так? Я, конечно, понятия не имею, что у вас там за страсти, но он тебе уже раз двадцать, наверное, позвонил, пока ты в ванной была.

— Плевать, — отзываюсь тихо. — Любящий мужчина никогда не причинит боль жене. И уж тем более не при человеке, который горит желанием, чтобы наш брак разрушился.

Оля хмурится.

— Ну вот… Получили ответ на свой вопрос. Саш, это точно для того, чтобы вытащить тебя из этой ситуации. Иначе зачем взрослому и умному человеку устраивать сцену при Денисе? Может, всё-таки выслушаешь Михаила? Вон, он снова звонит. Вибрацию чувствуешь?

— Не хочу я его слушать, — отбиваюсь резко. — Чтобы вытащить меня из дерьма, не нужно унижать и растаптывать. Я не тряпка, Оля.

Она фыркает. Потом встаёт и сама идёт за мои телефоном. Кладет его на стол передо мной и садится.

Семь пропущенных от мужа. Один — от адвоката.

Набираю юриста.

— Здравствуйте, Мирослав Дмитриевич, — здороваюсь, едва он берет трубку.

— Александра, здравствуйте. Я освободился. Можем встретиться через час? Где скажете.

Выдыхаю, глядя на Олю. Откидываюсь на спинку стула и прикрываю глаза.

— Мирослав Дмитриевич, вы не могли бы оформить документы о разводе? От мужа я ничего не хочу. Делить нам нечего. Просто подпишем бумаги и разойдемся.

В трубке повисает тишина. Напряжение разрастается. А я не дышу, лишь жду, не желая открывать глаза.

— Конечно, Александра. Вы… уверены? Неожиданное решение.

— Уверена. — Я сглатываю, чувствуя горечь во рту. — Но, пожалуйста, пусть это останется между нами. Родители не знают. Я им сама все расскажу.

— Конечно. Тогда… до завтра? Я вам позвоню.

— Буду ждать.

Положив трубку, пялюсь на потолок.

— Блин, Саш, — шепчет Олька и сразу же вскакивает с места.

Кто-то стучит в дверь. И стучит так, будто пришел нас убить. Я вздрагиваю. Сердце колотится, потому что стук в дверь не прекращается.

— Откройте! — доносится крик.

Распахнув дверь, вижу мальчишку лет десяти. Рыдая, он бьет носком ботинка в другую дверь и зовет на помощь.

Босыми ногами подбегаю к нему и, сжав плечо, заставляю повернуться ко мне.

— Что случилось?

Глаза у него красные-красные, будто давно плачет. Трясется, будто торчал на морозе несколько часов.

— У меня… мама! Ей плохо! Помогите, пожалуйста!

Из соседней двери выходит соседка. В руках сковородка, словно собралась как минимум на войну.

— Чего вы хотите?! — кричит она.

— Ничего! Матери мальчика стало плохо, сейчас мы разберемся. Извините, — говорит Оля. — Мы не хотели вас беспокоить.

— Мама где? — спрашиваю я.

— Внизу!

Мы спускаемся на этаж ниже. Мальчишка открывает дверь и показывает, куда идти. Мы заходим в квартиру. Женщина лежит на полу на кухне. Она такая бледная… как неживая. На нее страшно смотреть.

— Скорую не вызывал?

— Нет. Я телефон как назло потерял, а у мамы она на блокировке, включить не могу. А у нее сердце больное. — Он вытирает слезы рукавом олимпийки.

— Хорошо, сейчас вызовем скорую помощь. — Я достаю мобильный. — А ты перестань плакать. И скажи, как тебя зовут?

— Матвей. Сначала брату сообщите, пожалуйста!

Вызываю медиков и только потом набираю номер брата и передаю трубку ребенку. Мальчик разговаривает максимум минуту. Коротко объясняет ситуацию и просит брата приехать. Тот, кажется, обещает, что скоро будет.

— У нее впервые такое? Твоя мама лекарства пьет?

— Пьет! Ей операция нужна! Братья днями и ночами работают, чтобы денег накопить!

Матвей снова начинает реветь, а у меня сердце в груди сжимается. Опустившись на колени рядом с женщиной, дотрагиваюсь до ее плеча, слегка сжимаю. Ноль реакции. Наклоняюсь, чтобы проверить пульс, но не могу его прощупать. По коже бегут мурашки, внутри все холодеет. Олька спокойно стоит у двери. Она всегда была такой — хладнокровной.

Скорая помощь приезжает быстро. Помимо нас, к квартиру заходит еще пара соседей. Мальчик не успокаивается, все плачет, говорит, что боится потерять маму. Взяв его за руку, прошу выйти со мной. Он поспешно кивает.

Медики обследуют женщину, я же тяну Матвея к окну.

— Не переживай, слышишь? Все с твоей мамой будет хорошо. Не плачь, — вытираю слезы с его лица.

Створки лифта расходятся. Из него выходят два парня лет двадцати, второй кажется мне чуть старше. Они тяжело дышат.

— Матвей! Что с мамой? — спрашивает один из них.

— Там врачи! — тычет тот пальцем в сторону квартиры.

Второй из парней скользит по мне заинтересованным взглядом. Останавливается на моих ногах, удивлённо вскидывает брови и я только сейчас понимаю, что так и не обулась.

Маму Матвея увозят в больницу, а я киваю соседям и парням и возвращаюсь домой.

— Мне так жаль их! — говорит Олька, резво несясь вверх по ступенькам. — Три сына. Старшие пашут как ненормальные, чтобы мать прооперировать. У них, оказывается, и папаша есть. Вполне себе обеспеченный. Но не помогает. Бросил…

— Откуда знаешь?

— Услышала, как они говорили. Младший старшему сказал, что надо отцу позвонить и попросить помощи, а тот огрызнулся… Мол, захотел бы помочь — давно помог бы. Смысла идти к нему нет, потому что по-любому пошлет далеко и надолго. Короче, я в шоке.

Теперь я тоже.

Иду в ванную и принимаю душ. Я испугалась за соседку, хотя совершенно их не знаю. Но воспитать трёх сыновей, тем более таких, которые из кожи вон лезут, чтобы помочь матери, может не каждый. Она достойна уважения, как и те парни.

Ночь тревожная. Я очень устала, хочу спать, но мысли в голове не дают покоя. Я все думаю, как быть. Рассказать Мише о беременности надо при любом раскладе. Какими бы ни были наши отношения, он обязан знать правду. Потому что это и его малыш.