— Я не помню. Я действительно не знаю, — я прижимаю свою руку к его щеке. — Может быть, так и лучше, но мне все равно нужно это выяснить. Я… Это не может продолжаться, Влад. Я знаю, что мир — это испорченное место, но мы говорим о детях. Беззащитные дети, о которых некому позаботиться, — у меня перехватывает дыхание, потому что я приняла это слишком близко к сердцу.

В конце концов, я была одной из тех детей.

— Им это не сойдет с рук, — продолжаю, почти задыхаясь от этой муки, в моем сердце открывается глубокая пропасть, когда я понимаю, как мне повезло выбраться живой.

Когда другие нет.

— Не сойдет, — быстро говорит он. — Не сойдет. Одно твое слово, адская девчонка, и я нажму на курок. Вот и все. Не задавая вопросов, — он нежно гладит мои волосы, эмоции в его чертах почти отражают мои собственные.

Потому что мы едины.

— Я твоя машина-убийца. Так что используй меня. Убивай всех, кого хочешь. Ты говоришь слово, и их голов больше нет. Все просто, — продолжает он, и я вижу, что это единственный известный ему способ утешить меня.

— Мы сделаем это. Вместе, — говорю я, более решительно, чем когда-либо.

К тому времени, когда мы заканчиваем фильтровать все, уже ночь. Мы кладем все обратно, а затем направляемся к жилым помещениям.

— Как мы собираемся заставить ее говорить? — спрашиваю я прямо перед тем, как мы заходим в здание.

— Предоставь это мне, Сиси. Я удостоверюсь, что она расскажет нам все, прежде чем я убью ее самым болезненным способом за все, что она тебе сделала.

— Нет, — я останавливаюсь, моя рука на его руке. — Позволь мне, — я поднимаю на него глаза. — Я хочу быть той, кто это сделает. Я…

Он прикладывает палец к моим губам, не давая мне продолжить.

— Я знаю. Я знаю, — он сжимает губы в тонкую линию. — Я помогу тебе во всем, что тебе нужно. Ты знаешь, я всегда прикрываю твою спину, — говорит он, и его сладкие слова согревают меня изнутри.

— Я знаю, что вся цель этого заключалась в том, чтобы найти Майлза, — говорю я ему, прежде чем потеряю мужество. — Но я также чувствую, что наконец-то закрываю болезненную главу в своей жизни. Раскрываются прошлые секреты, и люди, которые превратили мою жизнь в ад, будут наказаны.

— Я рад, — он подносит мою руку ко рту. — Пока ты счастлива, счастлив и я, — говорит он, и я не могу удержаться, быстро вскакиваю, чтобы поцеловать его в щеку.

— Давай сделаем это!

За исключением того, что настоятельницы нет в ее апартаментах. Мы повсюду ищем ее, но нас встречает только пустота внутри.

— Позволь мне быстро проверить камеры, — Влад достает свой телефон, получает доступ к ленте и ищет любые признаки ее присутствия.

— Там, — он находит ее в одном кадре, покидая свою квартиру в полночь. Получив доступ к некоторым другим камерам, нам удается точно определить ее местоположение где-то в районе церкви.

Влад также использует один из своих трюков и умудряется перенаправить все записи с камер наблюдения, поместив их в петлю, чтобы от нас не осталось и следа.

— Она, должно быть, внутри церкви, — замечаю я, когда мы подходим к ней.

— Немного поздновато замаливать свои грехи, ты не находишь? — Влад сухо бормочет, агрессия уже исходит от него.

Он был таким с тех пор, как мы нашли мою медицинскую карту. Хотя он прямо этого не сказал, но я уверена, что это причиняет ему боль даже больше, чем мне, поскольку я ничего не помню. Но он хорошо знает, каково это, когда тебя режут и прощупывают, так что, должно быть, было нелегко услышать, что я была в подобной ситуации.

С самого начала я могла заметить изменение атмосферы вокруг него всякий раз, когда у него менялось настроение, и напряжение становилось все более невыносимым, когда я наблюдала, как он сжимал и разжимал кулаки, когда думал, что я отвлекалась.

По-моему, он не хочет рассказывать мне об этом, опасаясь, что это может вызвать воспоминания, и поэтому я знаю, что он многое скрывает. Но после того, как мы закончим с Матерью-Настоятельницей, я намерена поговорить с ним.

Останавливаясь перед церковью, я делаю глубокий вдох, готовая встретиться лицом к лицу со всеми своими прошлыми демонами. Кивнув Владу, я открываю дверь.

Он позади меня, и я чувствую, как его глаза изучают каждый дюйм нашего окружения, поэтому знаю, что ничто не может навредить мне. Когда Влад рядом со мной, я действительно чувствую себя непобедимой, и поэтому одариваю его последней улыбкой, прежде чем изменить свои черты.

Расплата настала.

Когда мы идем по проходу, то я вижу съежившуюся фигуру матери-настоятельницы. Она стоит на коленях, низко склонив голову перед алтарем, с ее рук свисают длинные четки. Ее голова резко откидывается назад в тот момент, когда она слышит шум позади себя, ее глазам трудно различить, кто это нарушает ее личное время.

— Разве ты не знаешь, что сейчас комендантский час? — спрашивает она, и ее голос действует мне на нервы, когда я внезапно вспоминаю каждое оскорбление и каждую насмешку, произнесенные этим самым голосом.

Я не отвечаю, шагая дальше вглубь церкви.

Мой собственный рыцарь в сияющих доспехах плетется позади, сливаясь с тенью, и просто наблюдает, позволяя мне делать то, что мне нужно. И его безоговорочное доверие — это единственное, что делает меня способной довести дело до конца.

Единственный свет внутри церкви исходит от алтаря, где горит дюжина свечей в небольшом кругу, мерцание света ограничено небольшим участком.

И только когда я оказываюсь в нескольких шагах от нее, то Мать-Настоятельница понимает, кто я, ее глаза расширяются, а рот открывается от шока.

— Ассизи, — бормочет она взволнованно. — Что… что ты здесь делаешь?

— Мать-настоятельница, — говорю я мрачно, и мне приходит в голову злая мысль поиграть с ней, — я пришла, чтобы отдать вам должное, — продолжаю, очень медленно переставляя одну ногу за другой.

— Как ты здесь оказалась? Ты не можешь быть здесь? — Она встает на ноги, глядя на меня в замешательстве.

— Разве это не то место, куда мы все идем, где мы бесцельны? В место, которое мы знаем лучше всего? Дом? — слово «дом» горит на моих губах, и осознание того, что это действительно был мой дом так долго, мало что может утолить жажду разрушения, назревающую внутри меня.

— Что… Я не знаю, о чем ты говоришь, — немедленно возражает она, хотя я замечаю легкое подергивание в ее глазах, когда она оглядывается в поисках выхода.

— Ты знала, что они сделали со мной? — спрашиваю я, сдерживая улыбку, когда мать-настоятельница, прищурившись, смотрит на меня. Несмотря на ее кажущуюся браваду, я вижу легкую дрожь в ее руках, бусины четок двигаются взад-вперед и звенят друг о друга. — Как они забирали часть моего тела, пока ничего не осталось? И ты позволила это, — произношу я нараспев, вкладывая всю силу в свой голос и наслаждаясь тем, как звук эхом разносится по церкви. Я поднимаю палец вверх и указываю на нее, и, наконец, получаю от нее ту реакцию, которую так долго ждала.

Ее лицо пустое, ее маска падает, когда она понимает, что я имею в виду.

— Что… — шепчет она, медленно отступая от меня. — Ты не настоящая, — она качает головой.

Так, так, но я думаю, что моя призрачная речь, похоже, работает. И поэтому я давлю, желая увидеть страх, запечатленный на ее лице.

— Это твоя вина, — говорю я, делая еще один шаг к ней.

Она продолжает качать головой, закрывает глаза и осеняет себя крестным знамением, ее губы тихо шепчут молитву.

— Теперь ты боишься? Боишься взглянуть в лицо своим грехам?

Мой тон остается неизменным во всем, и я прилагаю все усилия, чтобы не выдать себя, разразившись криком, требуя точно знать, что она со мной сделала.

И это, кажется, работает, поскольку она продолжает отступать, пока не спотыкается на маленьких ступеньках алтаря и не падает на задницу.

Глаза этой женщины дико озираются в поисках выхода, ее рука тычет четки мне в лицо, как будто это может защитить ее от меня.

Опускаясь перед ней на одно колено, я выхватываю их из ее рук, швыряя на землю.