Я даже не понимаю, когда она убирает его. Не чувствую, когда расстегиваются путы на моих ногах и запястьях.

Я лежу там, голая, страдающая и одинокая.

Девочки давно ушли, но я едва нахожу в себе силы встать и натянуть одежду на свое ноющее тело. Время словно остановилось. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, чтобы прийти в себя, и как я вышла из церкви, направляясь в свою комнату. Я крепко держусь за то, что осталось от моих волос, и прячу их в сумку.

Затем, прихрамывая, возвращаюсь в общежитие.

Совершенно случайно вижу сестру Селесту на обратном пути и пытаюсь заговорить.

— Сестра Селеста, — начинаю я, мои губы дрожат, пока я не начинаю рыдать, рассказывая ей все, что со мной произошло. — Почему? Что я сделала, чтобы заслужить это? — спрашиваю я, икая от избытка слез.

Подняв на нее глаза, встречаю неодобрительный взгляд. Совсем не тот понимающий, на который надеялась.

— Ассизи, — начинает она, ее тон суров, — не могу поверить, что ты придумываешь такие странные истории о своих сестрах, — она качает головой, озабоченно постукивая ногой. — Ты всегда попадаешь в неприятности.

Я? Я всегда стараюсь избежать неприятностей. Почему это я виновата в том, что все меня ненавидят?

Я открываю рот, чтобы сказать именно это, но сестра Селеста говорит первой.

— Я не хочу этого делать, но тебе нужен урок. Ты не можешь обвинять своих сверстников в таких отвратительных вещах. Именно поэтому ты всем не нравишься.

Я смотрю на нее в замешательстве, и до меня медленно доходит, что это я виновата.

— Пойдем, — сестра Селеста похлопывает меня по спине, направляя в западное крыло.

— Но это не мое общежитие. — шепчу я, почти вздрагивая, когда она прикасается к моей нежной коже.

— Сегодня ты не будешь спать в своей комнате, — говорит она, и я хмурюсь.

Я не успеваю задать больше вопросов, как она ведет меня к зданию, в котором я никогда раньше не была. Оно выглядит старше, чем остальные, и у меня возникает странное чувство, когда мы заходим внутрь. Мурашки пробегают по коже от прохладного воздуха или от страха, не знаю.

Ведя меня по узкой дорожке, она отпирает дверь ключом и заталкивает меня внутрь. В комнате нет ничего, кроме стола у окна.

— Я уже не первый раз слышу о том, что ты создаешь проблемы, Ассизи, — обвиняюще смотрит она на меня.

— Я ничего такого не делала, — я пытаюсь защищаться, но прежде чем успеваю это сделать, ее ладонь касается моей щеки, и я падаю на землю, быстро смаргивая слезы, вызванные жгучей пощечиной.

— Сестра Селеста… — прошептала я, потрясенная таким поворотом событий. Разве она не должна быть той, к кому я могу обратиться?

Но когда я смотрю на нее, такую самодовольную, то вижу в ней выражение Крессиды и понимаю, что она просто еще одна хулиганка.

А я — самый ненавистный человек в Сакре-Кёр.

Подтащив меня к окну, она швыряет меня туда-сюда, пока берет какие-то предметы со стола.

Я отшатываюсь назад, испугавшись того, что она собирается со мной сделать.

— Ассизи, — начинает она, и я замираю, увидев, что у нее в руках.

Мыло.

— Ты должна научиться не говорить плохо о своих сестрах. — повторяет она, опускаясь передо мной на колени, мыло в ее руке угрожающе смотрит на меня.

Это происходит со мной не в первый раз, и, вероятно, не в последний.

Но когда она заставляет меня открыть рот, проводя мылом по губам, чтобы промыть рот, я не знаю, что хуже: моя рана, покрытая волдырями, или пузырьки во рту, химический вкус, который не проходит часами.

Она с восторгом наблюдает, как мое лицо искажается, наполовину от боли, наполовину от отвращения, продолжая впихивать в меня все больше мыла.

Все больше и больше, пока я не плюхаюсь на пол. Сплевываю и сплевываю, но вкус не исчезает.

— Неблагодарное отродье, — говорит она, ее слова задевают. Встав, она кидает мыло на стол и бросает на меня последний взгляд.

— Надеюсь, после этого ты выучишь урок, — она ждет моего ответа, и я могу дать ей только то, что она хочет.

— Я больше не буду говорить плохо о своих сестрах, — шепчу я.

— Что это значит? — она просит меня пояснить, и я поясняю. Слезы уже высохли, и я произношу слова, которые она так ждёт.

— Хорошо, — злорадствует она, — теперь, чтобы ты это запомнила, — она поднимает бровь, — ты проведешь здесь ночь.

Не дожидаясь моего ответа, она выходит из комнаты, звук закрывающейся двери дает мне понять, что выхода нет.

Я ползу на коленях, пока не добираюсь до мыла, мое лицо скривилось от отвращения, вкус все еще на языке.

Но за годы пребывания в Сакре-Кёр я кое-чему научилась. Раны гноятся и заражаются. И выжженный крест на моей груди ничем не будет отличаться от других. Я даже не уверена, что мыло поможет, но ведь мы им моем руки, верно? Оно должно очистить и раны.

Я обхватываю его пальцами и, опустив форму, подношу к ране, медленно растирая его по ней.

— Ахххх, — мой голос вырывается болезненными рывками, ощущения пронзают насквозь и приближаются к моему болевому порогу. Но я терплю, зная, что, если в рану попадет инфекция, мне никто не поможет.

Стискиваю зубы и сдерживаю слезы, промывая рану, чем могу.

Когда я закончила, все силы покинули меня, и я рухнула на пол.

Темно… так темно и холодно.

Клацая зубами, поворачиваюсь на бок, обхватываю руками колени и сворачиваюсь калачиком, чтобы сохранить тепло.

Боже… неужели я проклята? Неужели я такая злая?

Кажется, все думают, что это так…

Глава 3

Влад

Прошлое

Двенадцать лет

Затачивая нож, я краем глаза смотрю на произведение искусства Марчелло. С неохотой должен признать, что он знает толк в таких вещах. В то время как моя конечная работа часто бывает грязной, его — аккуратной, каждая деталь на своем месте, как будто все было продумано заранее. И так оно и было. Марчелло не склонен к импульсивности — в отличии от меня. Его работа изысканна до мелочей.

— Ты закончил?

Его инструменты с грохотом падают на землю. Он кивает, вытирая рукавом кровь с лица.

Марчелло всего на пару лет старше меня, он сын итальянского дона — соратника нашей семьи.

С самого первого нашего совместного задания несколько лет назад взрослые решили, что мы лучше всего работаем вместе, и неоднократно объединяли нас в пары, чтобы мы могли выполнять самую неприятную работу.

Со скучающим выражением лица рассматриваю работу Марчелло. Мертвец был крысой, которую мой отец поймал, чтобы передать информацию албанцам.

Я наблюдал достаточно, чтобы понять, что наша позиция была самой стратегически важной. Имея доступ ко всем крупным портам, мы первыми узнавали, когда прибывал специальный груз. Конечно, за такую информацию боролись все, что делало нашу организацию идеальной мишенью для проникновения.

В прошлом наказанием занимался мой отец. Но после того, как он увидел, какие увечья мы с Марчелло можем нанести заключенному, он решил оставить крыс нам.

Порез проходит от шеи до лобка, разделяя человека на две части. Его руки и ноги были красиво сломаны и сложены внутрь в гротескной манере. Все это было ради зрелища, поскольку его тело проведет в большом зале по меньшей мере пару дней.

Напоминание о том, чтобы никто никогда больше не связывался с Паханом. В конце концов, ни один человек не хотел, чтобы его тело было осквернено и выставлено на всеобщее обозрение в нездоровом зрелище.

Я знаю, что буду наслаждаться собственным времяпровождением, когда экспозиция будет закончена, так как смогу провести тщательный осмотр его останков.

Ваня уже возбуждена, думая об этой возможности.

За последние несколько лет я научился лучше контролировать себя и дал обещание отцу, что от моей руки будут умирать только те, над чьей головой висит смертный приговор. Взамен он будет предлагать мне любые тела, которые сможет найти, чтобы удовлетворить мое болезненное любопытство.

Но он не понимает, что это не только мое любопытство, но и Вани. У нас одинаковая одержимость тем, как все устроено… что заставляет организм людей функционировать. И мы с удовольствием проводим время, препарируя и обсуждая внутренности трупа.