Филька проснулся от царившей вокруг могильной тишины и непривычного ощущения тепла, насыщенного женскими духами.

Вспотел. Неизбалованное теплом тело немилосердно чесалось. Поскреб себе под мышками.

«Бельишко бы сменить… Рубах, поди, нету тут»…

Обнюхал развешенные кругом, пахнущие духами платья, ощупал картонки. Сбросил оттаявшие в тепле рваные опорки, вытер ноги чем-то мягким и ласковым. Вытряхнул содержимое двух-трех картонок. Что-то с рукавами. — За подштанники сойдет. Напялил на тонкие ножки — коротковато. А это? Никак чулки? Длинные какие. Ну ничего, загнуть можно.

«Какие приятные, должно — паутинка. А это замест рубахи»…

Обрядился с головы до ног. Натянул сверху остатки своих штанов. Лохмотья пальтишка в шкафу оставил. Высунул голову наружу, прислушался. Тихо, как в могиле.

«Дрыхнут»…

Попробовал сообразить, что дальше делать? Прежде всего пошамать, а там — видно будет. Чиркнул спичку и, мягко ступая по полу шелковыми чулками, отправился на разведку.

Раз, два, три… шесть дверей… Две маленьких.

Заглянул в первую — уборная. Повернул выключатель. Полюбовался на красную полировку. Задругой дверью— мраморная ванна, холодом несет. А вот и кухня: понюхал в приоткрытую дверь — пахнет съестным. Хотел войти— вдруг мысль: «А если кухарка спит?» Не дыша, долго стоял в дверях, прислушивался. Наконец, осмелел, чиркнул спичку — никого. На плите два зеленых уголька горят. Попятился назад. Угольки поднялись кверху… Кот, да черный какой! Подошел поближе, погладил. Кот выгнул спину и замурлыкал.

Отыскал огарок свечки, зажег, в уголке за дверью на полу поставил, полез в духовку — пусто. На полке котлетки в котелке, крышкой прикрыты. Присел на плиту, сам пошамал, кота накормил.

Молоко в кринке — давно не пробовал молочка. Кисель клюквенный — даешь кисель! Между окнами половинку рулета высмотрел. Достал, покрошил ножечком, пожевал ветчинки.

Благодать! Сидеть на плите — теплынь. Кот около трется, мурлычит. Надо будет окорочек с собой прихватить.

Где-то часы захрипели. Прислушался — пять пробили. Скоро рассветет. Рано-ли поднимаются? Часика через два надо смыться по черному. К этому времени ворота дворники открывают. Никто и не узнает, что в квартире новый жилец ночевал.

Жилец без жилплощади.

Где-то, кто-то хрипло закашлялся — затяжным генеральским кашлем. Что-то грохнуло… Щелкнула дверь… Тяжелые шаги, — половицы гнутся…

Филька метнулся в угол, задул свечу, притаился, трясется ни жив, ни мертв.

«Пропал. Сейчас накроют. Убьют на месте!..

За каким дьяволом в квартиру затесался»?..

Шаги остановились около, по ту сторону двери. Вчерашний носорог хрипит:

— Анафемы!.. Целыми ночами электричество жгут… А ты — плати!.. Черти!..

Сопя и задевая за косяки, носорог полез в уборную. Филька вспомнил — это он зажег, когда полировкой любовался.

«Царица небесная… Пронеси… буду осторожней!!!» Подумал и сам себя язвительно поймал:

«А! Царица небесная!.. Видно подошло к гузну узлом! А то так и бога нет!.. У, шкет слюнявый!..

Сам себя выругал и, пользуясь потемками, украдкой перекрестился, — как мамка когда-то учила. Когда? А кто его знает, может быть пять лет прошло, а может и больше, — без календаря живет.

Носорог долго шумел в уборной, наконец, ушел досыпать, и все утихло.

Чтобы скоротать время, Филька обревизовал все полки и горшки. Пожевал сухих макарон, хотя есть не хотелось, — нашел гороху — набрал в карман, послонялся по корридору, прислушиваясь у дверей к дыханию спящих.

Светало. Слабый свет пробивался в корридор через оконца над дверьми комнат. На вешалке висело несколько пальто, около валялась целая груда калош. Филька мысленно прикинул, какое одеяние ему будет, более к лицу. Облюбовал высоченные белые дамские ботинки, примерил, — сразу стал выше на целую голову. Показалось занятным. Засмеялся. С улицы донесся звук скребков, — дворники чистили панель. Прогромыхал грузовик, сотрясая весь дом. Город просыпался.

«Ворота, наверно, открыты», — учел Филька и начал готовиться к отлету.

На парадной — целая машина из запоров, что и как — ни в жизнь не разобраться.

Деранем по черному!

Облачился в коротенькое, по широченное пальтецо, — второпях не сообразил, что дамское. Забрал белые ботинки под мышки, шмыгнул на кухню… И обомлел…

Удар в самое сердце! На двери, перекрещенной железной накладкой, висит огромный замок. Висит и ехидно поблескивает новенькой никелировкой. Филька чуть не разревелся от злости.

Сломать? Да разве такого чорта сломаешь!

Пошарил глазами по стенам, ища ключ. Не тут-то было. Не иначе, как носорог под подушкой у себя держит.

Под самым потолком — нары. Только сейчас Филька обратил на них внимание. Вроде полатей, на железных болтах к потолку привинчены. Сплошь, заставлены разным хламом: корзинки, ящики, погнутые буржуйки.

Как хороший полководец, в момент составил новый план действий.

Пальто и боты отнес на место, захватил свое барахлишко в, рискуя сломать шею, полез на верхотурку. Пыли — на палец. Тем лучше, значит, сюда никогда не заглядывают. Очистил себе уголок, огородился баррикадой из рухляди, обосновался, как на долгое жительство. Совсем рассветало. Посмеялся над своим одеянием: из прорех штанов выглядывают кружевные воланы, а вместо рубахи— кремовая бабская кофточка с розовыми лентами надета, — и грудь голая.

Первым вылез из своей берлоги носорог. Долго полоскался под краном, шмыгая носом и отхаркиваясь. Вытерся мохнатым полотенцем. Поднял с полу потерянную Филькой мокрую, грязную портянку, долго и внимательно разглядывал ее у окна, — как будто загадочные письмена разбирал.

Появилась его половина в полосатых чулках.

— Что это? — повернул к ней взлохмаченную рыжую голову.

Женщина напряженно осмотрела портянку и в испуге покачала головой.

— Откуда эта мерзость?

— Кот, наверно, откуда — нибудь вытащил.

— Чорт тебя знает, везде у тебя грязь. Сколько раз говорил, чтобы хлам с полатей на чердак выкидать.

У Фильки спова защемило под ложечкой.

Носороги поставили самовар и скрылись из кухни.

«Смыться бы скорее», — тоскливо думал Филька.

Неслышными шагами появилась необычайно высокая женщина, сухая и тонкая, как жердь, с постным выражением бескровного лица. Женщина перекрестилась на иконку в углу и полезла на полку за котелком с котлетами. Дальнейшее похоже на бешено прокрученную кино-картину. По крайней мере, Филька впоследствии лишь с огромным напряжением внимания мог восстановить стремительно развернувшийся ход событий.

Как от укола иглы, тощая женщина неожиданно завыла, завизжала и, воинственно размахивая пустым котелком, открыла шлюзы своего красноречия:

— Дармоеды! Шаромыжники! Богохульники окаянные! Все котлеты слопали, мазурики! А фарш — сорок копеек полкило!.. Чтоб гвоздями обернулось у вас в животе мое трудовое добро. Мышьяку в другой раз подсыплю, а ли булавок натычу — кушайте на здоровье, жулье замореное!..

— Что за нарушение порядка? Да в моей квартире? Да в неурочное время? — выпрыгнул вдруг разъяренный носорог.

— Знаю я!.. Твои это штуки, рыжая обезьяна! — визжала тощая женщина. — Окромя вас некому! Известные воры и мошенники! Паразиты трудящих масс… Чем живете? Нашей трудовой кровушкой питаетесь!..

— Заткнись! — рычал носорог. — Какое вы имеете такое полное право оскорблять равноправных граждан? Милицию сюда!..

— Наплевала я в твои котлетки, моща смертенская! — захлебывались тут же полосатые чулки. — Сама слопала, хочешь другие заработать! Па-ка, выкуси вот это!..