Когда глаза его различили линию пола, он слегка поднял голову и посмотрел.

Был ли это Онгль?

Вдали, за полосой темноты, такой глубокой, что Энгус удивился, как он мог заметить свет, — горел слабый ночник или свеча, поставленная в большой ящик. Быть может, это был жестяной ящик из-под чая, повернутый открытой стороной к стене так, что из него едва пробивался свет. На полу возле ящика лежал человек. Лицо и плечи его были едва освещены. Он был в таком расстоянии от Энгуса и свет был так скуп, что узнать этого человека было бы невозможно. Но Энгус различил резкий шрам на его большом бородатом лице и уже не сомневался, что это был Онгль.

Энгус стал размышлять.

Если бы он охотился на тигра, он бы знал, что ему делать, потому что оружие его было бы заряжено. Но так как и в заведомого убийцу нельзя стрелять с первого взгляда и револьвер, очутившись в руках отчаявшегося человека, может сыграть скверную штуку, то Энгус и не зарядил его. Обдумав хорошенько положение, Энгус решил, что лучше всего взять Онгля неожиданностью.

Онгль лежал спокойно, ничего не подозревая, видимо читая какую-то истрепанную газету.

Крадучись, как кошка, Энгус бесшумно приближался к нему. Он не мог сдержать волнение и это лишало его уверенности.

Он прошел уже половину расстояния, когда Онгль перевернул лист газеты, приподнялся и бросил взгляд в сторону Энгуса.

Тот остановился и задержал дыхание в мучительной нерешимости. Он не подошел еще достаточно близко, чтобы броситься на Онгля, страшная зверская наружность которого обещала мало хорошего.

Вглядываясь внимательно, Энгус увидел, как на лице Онгля появилось выражение злобы, как напряглась его шея. Что-то, — быть может, слабый блеск револьвера во мраке, — выдало его присутствие. Энгус кинулся вперед.

— Стой, Онгль, или я стреляю! — громко крикнул он.

Онгль хотел вскочить на ноги. Но он сделал ошибку, желая одновременно потушить свет, и Энгус успел подскочить и повалить его на пол.

Он был ловчее Онгля и когда они катились на пол, схватил его левой рукой за горло и щелкнул револьвером у самого уха.

— Не стреляйте! — сдавленным голосам, почти не сопротивляясь, прохрипел Онгль. — Дайте мне встать, — вы меня все равно поймали. Дайте мне встать!

— Да, я тебя поймал! — прошипел Энгус, — и стоит мне только выстрелить, как сюда прибегут двенадцать человек. Но мне надо сначала поговорить. Стой смирно!

В это мгновение из правой руки Энгуса, сжатой противником точно клещами, выпал револьвер. Онгль вскочил и поднял Энгуса на воздух.

— Один из нас — поймал другого! — задыхаясь, пробормотал он, стараясь перебросить Энгуса через плечо. Но тот крепко обнял коленами его бедра и, точно прилипнув к нему всем телом, высвободил правую руку и ударил Онгля по голове.

Удар был не очень сильный, но Онгль покачнулся, и Энгус едва не бросил его снова на пол. Но он вывернулся и, отклонившись назад швырнул Энгуса об стену.

Невольный стон вырвался у Энгуса, когда его стройное тело ударилось об стену, прижатое плечом Онгля. Инстинкт самосохранения придал ему силы, и он снова изловчился и хватил противника по голове.

Онгль откачнулся, потом упад на четвереньки, низко опустив голову, — удар оглушил его.

Не теряя времени, Энгус быстро связал ему ноги и, пока тот еще не пришел окончательно в себя, повернул его на спину и связал руки.

Дело было сделано; Онгль был в его руках и как это оказалось просто!

Он отступил назад и, глубоко вздохнув, вытер пот с лица. В бессильной злобе, Онгль осыпал его ругательствами.

— Перестаньте! — угрожающе перебил его Энгус. — Вы теперь в моих руках. Но прежде, чем я передам вас полиции, мне нужно с вами поговорить… Мне нужно…

Поток бессмысленных проклятий и ругательств не дал ему продолжать. Энгус отодвинул чайный ящик от стены так, чтобы свет, открытый теперь, падал прямо на пытавшегося освободиться человека и присел отдохнуть.

Некоторое время Онгль с искаженным от злобы лицом, на котором резко выделялся полузаживший шрам, еще пытался высвободить руки.

Но все усилия его не привели ни к чему, и он упал на пол, совершенно обессилев.

Энгус встал и, подтащив Онгля к стене, посадил его.

— Теперь слушайте меня, Джэмс Онгль, — сказал он, по-турецки усевшись возле Онгля. Потом он вынул записную книжку и карандаш. — Надеюсь, вы не отрицаете, что вы Онгль? Эго было бы напрасной потерей времени, которое вы можете использовать гораздо лучше. Если вы мне подробно расскажете свою карьеру так, чтобы я мог поместить ваш рассказ в газете, мы выплатим сто фунтов любому лицу, которое вы укажете.

Налитые кровью глаза Онгля злобно смотрели на Энгуса.

— Вам это не может повредить, зато даст вам возможность облагодетельствовать кого-нибудь. Я думаю, что даже у вас есть кто-нибудь, кому вы хотели бы оставить сто фунтов? Ведь, вы стоите лицом к лицу со смертью; надежды на спасение нет никакой; никакое запирательство вам не поможет. Но вы можете еще заработать сто фунтов, поговорив со мной немножко, прежде чем я вас передам полиции. У вас, ведь, кажется, есть где-то мать? — и перед смертью вам, наверно, захочется сделать ей что-нибудь приятное? Подумайте только, какая для вас сумма сто фунтов! Ей, верно, тяжело живется, может быть, она больна…

— Нет, кажется так с вами не договоришься. Попробуем иначе. Я думаю, что еще ни одному убийце не делали такого предложения. Человек в вашем положении должен был бы гордиться, что может оставить старухе матери кругленькую сумму.

Энгус недоумевал, почему вдруг изменилось выражение лица Онгля. Он все еще глядел затравленным зверем, но губы его точно дрогнули от лукавой усмешки. Энгус подозрительно оглянулся и сейчас же вскочил на ноги. Он поднял с пола револьвер, не спуская глаз с закутанной в платок головы, поднимавшейся в отверстие винтовой лестницы.

Это была женщина и при виде Энгуса она торопливо вылезла наверх. Маленькая, невзрачная фигурка, с таким худым и бледным лицом, что оно точно светилось во мраке. Она взволнованно пробежала мимо Энгуса и крикнула:

— Джим! Неужели ты попался! Ох!..

— Вы его, мать? — спросил Энгус, чувствуя глубокую жалость, но заграждая ей дорогу. — Если да, то ваш приход…

— Да, я его мать! — яростно крикнула она, угрожающим жестам запахиваясь платком. — И я никого не боюсь! О, Джим, как это случилось, как это случилось?..

— Бей его, мать! — хриплым от злобы голосом приказал Онгль.

— Господи! — в отчаянии разражаясь слезами, простонала женщина, — как же я могу его бить!..

— Конечно, вы не можете, — спокойно сказал ей Энгус. — Вам же было бы хуже. Рано или поздно его все равно поймали бы. Я тут втолковывал ему, как он мог бы раздобыть для вас сто фунтов, которые вам, конечно, пригодились бы. Что это у вас под платком? Еда?

— Да, — грубо ответила она, — что же, вы думаете, мать даст ему умереть с голоду?

— Бей его, дура! — закричал Онгль, — вырви у него револьвер! Чего ты зеваешь!

Она торопливо положила на коробку из-под чая краюху хлеба и жестянку с рыбными консервами, точно собираясь исполнить приказание сына. Но Энгус подошел к ней, грозя револьвером.

— Слушайте меня. — внушительно произнес он. — Хотя мне вас и жаль, но у сына вашего нет уже никакой надежды на спасение. Но он еще может помочь вам. Если он мне расскажет о себе всю правду, то издатель газеты, в которой я работаю, выплатит вам или тому, кого он укажет, сто фунтов. И деньги вы можете получить хоть завтра. Подумайте — сто фунтов!

Ее худое, бледное лицо оживилось, а в провалившихся глазах блеснул огонек надежды. — Сто фунтов! — задыхаясь, пробормотала она, — мне?!

— Да, — с увлечением подтвердил Энгус, — и ему это нисколько не повредит.