Так вот, поднявшись с Замотаевым на Кастель, я заикнулся было об этой новой теории. Здесь с моим спутником сделалось что-то необычайное, совсем на него не похожее. Всегда такой тихий, он вдруг побагровел, и, взмахнув рукой, точно хотел ею что то отбросить, закричал:

— Кастель — вулкан, милостивый государь!

Ошарашенный его топом, я попытался робко возразить, но напоролся на упорство, граничащее с безумием. Замотаев ни за что не хотел согласиться с тем, что Кастель, как он выразился, шишка, опухоль, а не вулкан. Он так волновался и горячился, что можно было подумать, что дело идет о его собственной жизни. Но, выполнив работы, мы должны были вернуться в Алушту, так как Замотаев был совсем вышиблен нашим спором из колеи.

Когда я рассказал о происшедшем товарищам, они весело посмеялись над «отсталым стариком», но скоро обо всем забыли. Через неделю старик пропал и больше его никто не видал. Думали, что он утонул, купаясь в море, искали по берегу одежду и, действительно, нашли ее в кустах под самой Кастель. Немного, как полагается, пожалели и — забыли…

И вот теперь я встретился с ним в такой необычайной обстановке. Значит его приверженность к вулканической теории была не просто причуда, а настоящий психоз? ярко выраженное сумасшествие. И, симулировав утопление, он на самом деле зарылся в гору, чтобы таким «непосредственным» способом опровергнуть уже всеми принятую теорию. Этот безумец надеялся докопаться до сердца вулкана и через свой корридор, пробитый, я не знаю как, сквозь эту толщу пород, выпустить на волю жидкую лаву, заставить гору извергаться. Он хотел в Крыму создать второй Везувий! Поистине, он воздвигал себе не совсем обычный памятник! На мятник, потому что он сам должен был сгореть в своем корридоре, встреть он, действительно, раскаленную лаву.

Не думаю, чтобы существовал когда-нибудь другой ученый, с такой же последовательностью отстаивавший свои взгляды. Для этого нужно быть по меньшей мере таким же сумасшедшим, как Замотаев.

…— Вспомнил. Вспомнил! — кричал он передо мной, — теперь ты получишь доказательства, каких еще никто в мире не получал! Ха! ха! ха! Я заставлю тебя поверить. Ты увидишь вулкан — Кастель или нет! Ты останешься v меня.

Остаться здесь. В этом аду, в этой вонище, (я заметил, что весь пол покрыт слоем гниющих отбросов и всяких нечистот), без воздуха, без солнца одному с сумасшедшим стариком? Нет, ни за что! Я хочу сейчас же уйти. Я, собственно, пришел за одним татарином, но, если его нет здесь, то я уйду и без него. Только поскорей, а то и я тоже рехнусь в этом ужасном подземелии.

— Татарина? Одного? — старик дико захохотал. — Что-ж так мало? Идем со мной, я тебе покажу одного товарища! Ха! ха! ха! Идем, идем! Неистово скребя рукой спину, он повел меня по корридору направо. Через несколько шагов по чему-то липкому и зловонному, старик велел мне зажечь спичку. Говорить тебе, что я увидел? При одном воспоминании у меня стынет кровь в жилах.

Вернувшись в комнату, я долго не мог опомниться и только минут через пять, задыхаясь, смог спросить у злорадно усмехавшегося старика:

— Откуда вы берете… таких?

— Ха-ха-ха-ха! — опять захохотал он. — Таких! Нет, я их беру с земли такими, какие они там есть, как все вы. А потом я им делаю маленькую, совсем маленькую операцию. Простое прокалывание черепа особой иглой и давление на известные мозговые центры. После этой операции они все делаются, ха-ха, послушными, как овечки. Видал? Их у меня 42 штуки и все они рядышком мирно спят. Завтра ты увидишь, как они работают!

Итак, я имею дело не только с одним сумасшедшим, но еще с четырьмя десятками полуживотных, существ, превращенных этим маниаком в идиотов, чтобы они помогали ему рыть его бессмысленный корридор. Подземелье безумцев! Безумцев, обуреваемых одним желанием — взорвать самих себя, сгореть заживо и извергнуться вместе с раскаленной лавой.

…Не буду передавать всех безумных и полных скрытого ужаса речей старика. Этот кошмар не скоро забудется. Первых людей он ловил при помощи капканов, а потом, сделав над ними свою жуткую операцию, приучил их ловить молодых здоровых парней, неосторожно зашедших на гору Кастель.

Этот безумец не только не сознавал своего преступления, но с гордостью заявлял, что он служит науке и что те несчастные, потерявшие по его вине человеческий облик, — герои науки, после которых останется слава, какой еще никто на земле после себя не оставлял. Но главная честь выпадет, конечно, на долю самого Замотаева.

В то время, как старик бесновался передо мной в красноватом чаду, к двери пещеры подтащился один из тех, кого я видел в корридоре, и сел против выхода. В руках у него был тяжелый лом. Я был не настолько наивен, чтобы не видеть, что я — в плену.

В самый разгар своих излияний, Замотаев вдруг подскочил ко мне, схватил меня поперек туловища и. как какую-нибудь кошку, бросил в угол на кучу сырого тряпья, навалил другое тряпье сверху и, пробормотав: — Спи! — повалился рядом и сейчас же заснул.

Я не имел никакого намерения лежать в этой отвратительной грязи, тем паче спать. Но только я попытался встать, как страж с ломом прыгнул ко мне и, дико ворочая белками, своими лапищами уложил меня на место.

Несмотря на чад, ужасный воздух и гнилую грязь, впечатления дня меня так утомили, что я на несколько часов забылся тяжелым сном. Мне снились кошмары один страшней другого, но все они кончались извержением Кастель.

Разбудил меня поднявшийся вдруг шум. Я сразу догадался, что это начали свою безумную работу сорок два идиота. Приподнявшись на локте, я обвел глазами пещеру и увидел, что старик стоит в дверях на коленях и молится. Он клал широкие кресты и поклоны, а губы его шептали молитву. Изредка доносилось, произносимое с захлебывающимся придыханием «господи, помилуй». Посмотрев по направлению его поклонов, я заметил там маленькую закопченую икону, стоявшую на выступе камня. Под иконой висела лампадка, но она не горела, да и не могла бы гореть в таком воздухе.

Увидя, что я проснулся, старик прервал молитву, низко поклонился мне и, достав из-за пазухи кусок чего то, протянул его мне, со словами:

— На, поешь! Я уже сыт!

Не разобрав как следует в чем дело, я протянул было руку и, вдруг разглядев, в ужасе отпрянул. Это было… Нет, не буду говорить, что это было. От одного названия ты на год лишишься аппетита. И подумать только, что этим питались — и кто? — люди! И были живы. Нет, мне нужно кончать письмо! Я опять все переживаю и, пожалуй, опять мне придется ехать в санаторию. То, что я видел в этой пещере безумцев, может перенести только такой же сумасшедший, как он. Нормальный человек должен был бы там погибнуть.

Не буду подробно рассказывать о тех жутких днях, которые я провел под землей. Я ничего не ел, почти не дышал. Я думал, что лучше умереть, чем вдохнуть полной грудью этот воздух, отравленный мириадами самых отвратительных миазмов. А ведь люди жили там годами.

Я видел работу сорока безумцев. Сверхъестественная работа. Живые существа, превращенные в машины! В свете факелов, они с механической точностью взмахивали ломами и кирками и под их ударами отламывались куски, и восьмую часть которых нормальный человек отколоть не сумеет. Корридор продвигался в глубину, в толщу пород, к несуществующей лаве несуществующего вулкана.

Отломанные куски дробились и утаскивались вверх по корридору. Старик говорил, что их по ночам вытаскивают наружу и сбрасывают в кратер.

Во всяком случае это была работа титаническая, и страшно становилось перед ее бессмысленностью.

Старик сам не работал. Он только кричал на своих «рабочих», которые все с той же механической точностью исполняли его приказания. Сколько я ни наблюдал, я не мог заметить и признака присутствия в них хоть какой-нибудь искры сознания. Операция старика была радикальна.

Несчастного Велли Арифова мне было легко узнать по его еще не успевшей превратиться в лохмотья одежде, по бритому, еще не обросшему лицу. По во всем остальном он был таким же, как и все.