Холли тревожно вскидывает глаза, но отец невозмутимо чистит морковку, высматривая в окно маму.
— Что ты имеешь в виду?
— Просто интересуюсь. В прошлые разы, когда она бывала у нас в гостях, то выглядела несколько… отстраненной, я бы сказал.
— Она вообще такая. Ты просто ее плохо знаешь.
— Я достаточно давно ее знаю. Раньше она такой не была. Ее что-то заботит?
— Да ничего особенного. Школа. Всякая фигня.
Отец молчит, но Холли понимает, что он не закончил. Она ссыпает порей в кастрюлю.
— А теперь что?
— Вот, — он перебрасывает ей луковицу. — Я понимаю, что вы с подругами знаете Селену лучше всех на свете, но порой именно близкие последними догадываются, что происходит неладное. В вашем возрасте могут проявиться самые разные проблемы — депрессия, маниакально-депрессивный синдром — как его сейчас принято называть? биполярное расстройство? Шизофрения еще. Я не говорю, что у Селены что-то такое, — предупредительно вскидывает он руку, когда Холли возмущенно открывает рот, — но если у нее есть кое-какие симптомы, даже самые незначительные, то сейчас отличное время, чтобы с ними разобраться.
Пальцы ног у Холли впиваются в пол.
— Селена не шизофреничка. Она мечтательная. И если она не ведет себя, как тупой типичный тинейджер, и не вопит на всех углах про Jedward[48], это вовсе не значит, что она ненормальная.
Глаза у отца ярко-синие и очень спокойные. Это тот покой, от которого сердце Холли начинает колотиться почти в горле. Он уверен, что проблема серьезная.
— Ты же знаешь, что я не об этом, детка. Я же не говорю, что она должна быть постоянно бодрой, как чирлидерша. Я просто хочу сказать, что она кажется несколько менее адекватной, чем год назад. И если у нее действительно есть проблемы с психикой, то нужно срочно заняться лечением, чтобы это не стало в дальнейшем серьезной бедой. Вы и заметить не успеете, как окажетесь в большом взрослом мире. И уж поверь, не стоит выходить в большой взрослый мир с недолеченными психическими заболеваниями. Так можно и совсем жизнь сломать.
Холли чувствует, как новая реальность наступает на нее. Сжимает грудь так, что дышать трудно.
— Селена в порядке, — упрямо говорит она. — Ей нужно только, чтобы ее оставили в покое и перестали доставать. Ясно? Давай на этом сойдемся?
— Согласен, — говорит отец, помолчав. — Я же признаю, ты знаешь ее лучше, чем я, и вы все точно заботитесь друг о друге. Просто присматривай за ней. Вот и все, что я хотел сказать.
В замке нетерпеливо стучит ключ, и в дом врывается облако влажного холодного воздуха.
— Фрэнк? Холли?
— Привет, — отзываются они одновременно.
Хлопает дверь, и мама появляется на кухне.
— Господи. — Мама приваливается к стене. Волосы выбились из узла на затылке, и вообще она вся такая необычная, расхристанная и раскрасневшаяся, совсем не привычная собранная подтянутая мама. — Это было странно, доложу я вам.
— Ты надралась? — ухмыляется отец. — Пока я тут нянчил твоего ребенка, горбатился над плитой…
— Нет. Ну, может, немного навеселе, но дело не в этом. Просто… Боже, Фрэнк. Ты понимаешь, что я не виделась с Дейрдре почти тридцать лет? Как такое вообще могло случиться?
— Но в итоге-то все прошло неплохо?
Мама хохочет, заливисто и беззаботно. Пальто распахнуто, под ним видно элегантное синее платье и золотая цепочка, подарок отца на Рождество. Она по-прежнему опирается на стену, сумочка небрежно брошена к ногам. Холли вновь охватывает легкая тревога. Обычно, едва переступив порог, мама первым делом целует ее.
— Это было великолепно. Я жутко боялась — серьезно, у дверей бара я едва не развернулась и не сбежала домой. Если бы мы просто сидели, болтали о всяких пустяках, как приятельницы… Я бы не вынесла, честно. Ди и я, и еще одна девчонка, Мириам, мы в школе были, ну, как ты с подружками, Холли. Совершенно неразлучны.
Она стоит, чуть согнув одно колено, и теперь, даже на своих изящных шпильках, похожа на нескладного дерзкого подростка.
— Как получилось, что вы не встречались? — спрашивает Холли, а в голове вертится: тридцать лет, нет, никогда, мы бы никогда…
— Когда мы закончили школу, родители Дейрдре эмигрировали в Америку. Там она поступила в колледж. Тогда было иначе, никаких тебе и-мейлов, телефонные разговоры стоили бешеных денег, а письма шли неделями. Но мы не сдавались — она до сих пор хранит все мои письма, представляешь? Она их принесла с собой, все эти глупости, о которых я и думать забыла, мальчишки, гулянки, ссоры с родителями… У меня ее письма тоже где-то хранятся — может, на чердаке у мамы с папой, надо будет поискать, не могла же я их выбросить. Но это ведь колледж, и у нас было столько разных дел, а потом — раз! и мы совершенно потеряли друг друга из виду…
На милом мамином лице так легко все прочесть, мысли проносятся по нему, как осенние листья на ветру. И она совсем не похожа на маму Холли, да и вообще на чью-либо маму. Впервые в жизни Холли смотрит на эту женщину и думает о ней: это Оливия.
— Но сегодня — боже, мы как будто расстались всего месяц назад. Мы так хохотали, я не помню, когда в последний раз так смеялась. Раныне-то мы всегда веселились. Вспоминали всякое — как переделали школьный гимн, жутко смешно, со всякими похабными шуточками, — и спели его, прямо там, в баре. Все слова вспомнили. Тридцать лет я думать не думала об этой песенке, готова была поклясться, что ни слова не сохранилось в памяти, но только глянула на Ди — и пожалуйста, все вернулось.
— Буянить по кабакам в твоем возрасте… — качает головой отец. — Да тебя в другой раз туда не пустят.
Но он улыбается, широко и весело, и от этого тоже кажется моложе. Ему нравится такая мама.
— Ой, нас, наверное, слышали все вокруг? Я и не заметила. И знаешь, Фрэнк, в какой-то момент Ди говорит: "Тебе, наверное, пора домой?" И я такая: "Зачем?" Когда она сказала "домой", я представила родительский дом. Свою спальню, где я жила, когда мне было семнадцать. И я подумала: "С какой стати мне туда торопиться?" Я настолько глубоко погрузилась в 1982-й, что полностью позабыла, что существует настоящее.
Она улыбается, смущенно и восторженно, прикрывая ладошкой рот.
— Наплевала на ребенка, — кивает Холли отец. — Запиши на случай, если надумаешь настучать на нее.
А в голове у Холли: поляна, Джулия, давным-давно еще, иронично приподнятый уголок рта: это не навсегда. Дыхание перехватывает: она ошибалась. Они — навсегда, навсегда недолговечны и смертны, это "навсегда" пронизывает их до костей и сохранится внутри, когда все закончится, целое и невредимое.
— Она мне подарила… — Мама роется в сумке, достает фотографию с пожелтевшими краями, кладет на барную стойку: — Смотрите. Это мы: я, Дейрдре и Мириам. Это мы.
Голос срывается. Одну секунду Холли с ужасом думает, что мама собирается заплакать, но потом видит, что она закусила губу и улыбается.
Три девушки, на год-другой старше Холли. Школьная форма, герб Килды на лацканах. Юбки длиннее, мешковатые блейзеры уродливы, но если бы не это и не взбитые прически, они вполне могли сойти за девчонок из их старшего года. Они дурачатся и выпендриваются — надутые губки, кокетливо отставленные бедра — на фоне старинных чугунных ворот. Холли несколько раз судорожно моргает, прежде чем узнает задние ворота школы. Дейрдре посередине, растрепанные кудри падают на лицо, изящная фигура, пышные ресницы и озорной взгляд. Мириам — маленькая, светленькая, с пушистыми волосами — мило улыбается сквозь брекеты. А справа Оливия — длинноногая, голова откинута назад, руки подняты к волосам, то ли изображает модель, то ли просто дурачится, на губах бледно-розовый блеск. (Холли представляет себе, с каким отвращением посмотрела бы мама, накрась Холли губы таким блеском.) Она просто красавица.
