— С кем это?

— Некая женщина по имени Дейрдре. — Холли не уверена, в курсе ли отец, что она ждала этого уточнения: некая женщина. С отцом никогда не поймешь, о чем он по-настоящему догадывается. — Короче, режь помельче.

Холли достает нож и устраивается на высоком табурете за барной стойкой.

— Она домой-то вернется?

— Разумеется. Хотя не поручусь когда. Я сказал, что мы не будем дожидаться ее к ужину. Если она успеет, отлично; если застрянет на своем девичнике, мы не будем помирать с голоду.

— Давай закажем пиццу, — улыбается отцу Холли. Когда она, бывало, приезжала на выходные в его унылую квартирку, они заказывали пиццу и поедали ее на крошечном балконе, глазея на набережную Лиффи и болтая ногами, просунув их между перил, — для стульев места на балконе не было. Судя по потеплевшим глазам отца, он тоже все помнит.

— Я тут устраиваю кулинарное шоу, а ты просишь пиццу? Ах ты неблагодарный поросенок. Да и все равно мама сказала, что цыпленка надо приготовить.

— И что же мы готовим?

— Тушеного цыпленка. Во всяком случае, такой рецепт написала мама, — он кивает на листок, прижатый разделочной доской, — а уж что получится… Как прошла неделя?

— Норм. Сестра Игнатиус произнесла прочувствованную речь о том, что мы должны решить, чему хотим учиться в колледже, и что вся наша будущая жизнь зависит от верного решения. А под занавес так разошлась, что отправила нас всех в часовню помолиться нашим святым покровителям, чтобы указали верный путь.

Именно такого смеха она и ждала.

— И что тебе поведала твоя святая?

— Велела стараться как следует и не завалить экзамены, чтобы не застрять с сестрой Игнатиус еще на целый год!

— Какая разумная святая. — Отец сбрасывает очистки в ведро для компоста и начинает резать картошку. — Не слишком ли много монахинь в твоей жизни? В принципе, можно в любой момент переехать из пансиона домой. Ты же знаешь, только скажи.

— Не хочу, — поспешно отвечает Холли. Она так и не понимает, почему отец позволил ей жить в пансионе, особенно после истории с Крисом, и всегда готова, что он в любой момент передумает. — Сестра Игнатиус в целом нормальная. Мы просто подшучиваем над ней. Джулия умеет изображать ее голос. Она однажды весь урок ее передразнивала, а сестра Игнатиус даже не заметила и все не могла понять, чего мы давимся от смеха.

— Вот ведь хулиганка, — усмехается отец. Ему нравится Джулия. — Но все же сестра дело говорит. Ты уже думала, чем займешься после школы?

Последние месяцы Холли кажется, что все взрослые только об этом и твердят.

— Может, социологией, — отвечает она. — В прошлом году к нам на профориентацию приходил социолог, мне тогда понравилось. Или в юристы подамся.

Не оборачиваясь, она прислушивается, но отцовский нож стучит в прежнем ритме, как будто ничего особенного не прозвучало. Мама — юрист. Отец — детектив. У Холли нет братьев или сестер, которые продолжат дело отца.

Она заставляет себя поднять голову, на лице отца только оживление и интерес.

— Ух ты. В прокуроры, адвокаты или поверенные?

— В адвокаты. Может быть. Не знаю, я пока только прикидываю.

— У тебя в любом случае точно есть для этого все данные. Защита, значит?

— Думаю, да.

— А почему не прокурор?

Все еще радостно заинтересован, но Холли чувствует холодок: не одобряет. Она пожимает плечами:

— Просто защита кажется интересной. Это достаточно мелко нарезано?

Холли пытается припомнить все те случаи, когда отец решил, что ей не следует чего-то делать, а она все равно сделала, или наоборот. Пансион — единственный раз, когда ей удалось добиться своего. Иногда он напрямую говорит "нет", но чаще просто само собой ничего не получается. А порой Холли в итоге даже думает почему-то, что он прав. Она не собиралась сообщать ему о своих планах насчет юридического, но чуть расслабишься, утратишь бдительность — и вот ты уже выкладываешь отцу всю правду.

— По мне, так вполне. Сыпь сюда. (Холли соскребает нарезанный чеснок в кастрюлю.) И порежь еще порей. Так почему защита?

Холли возвращается на свою табуретку.

— Потому. На стороне обвинения — сотни людей. — Отец заинтересованно ждет, и она вынуждена продолжить: — Просто… ну, не знаю. Детективы, оперативники, экспертиза, прокуроры. А на стороне защиты только человек с его жизнью — и адвокат.

— Хм. — Отец задумчиво разглядывает кусочки картофеля. Холли понимает, что он сейчас очень тщательно обдумывает ответ, с разных точек зрения. — Знаешь, малыш, на самом деле все не так несправедливо, как кажется со стороны. Если подумать, то в конечном счете система склоняется в сторону защиты. Обвинение обязано выстроить дело, которое выдержит любые сомнения и возражения, а защите достаточно выдвинуть сомнение. Клянусь, положа руку на сердце, гораздо больше виновных оправдывают, чем сажают невиновных.

Холли вообще-то не об этом говорила. Отец ее не понял, и она не уверена, что именно чувствует по этому поводу — раздражение или же скорее облегчение.

— Ну да, — соглашается она. — Наверное.

— Это хорошее намерение. — Он бросает картошку в кастрюлю. — Только не спеши, не строй конкретных планов, пока не будешь на сто процентов уверена. Ладно?

— Почему ты не хочешь, чтобы я пошла в защитники?

— Я был бы только в восторге. Именно там делают большие деньги, и ты сможешь обеспечить мне роскошную старость, о которой я всегда мечтал.

Увиливает от ответа.

— Пап, я серьезно спрашиваю.

— Все представители защиты меня терпеть не могут. Думал, ладно, сейчас ты меня ненавидишь, готова вычеркнуть вообще из своей жизни, но когда станешь постарше, все у нас опять наладится. Но похоже, облом. — Отец роется в холодильнике. — Мама велела обязательно положить морковку. Сколько штук, как думаешь?

— Пап.

Отец выпрямляется, прислоняется к дверце холодильника.

— Хорошо, давай я тебя спрошу. Представь, к тебе приходит клиент и хочет, чтобы ты его защищала. Его арестовали — и не за какую-нибудь фигню, речь идет о действительно жутких вещах, по ту сторону добра и зла. Чем дольше ты с ним беседуешь, тем больше убеждаешься, что он виновен, чертовски виновен. Но у него есть деньги, а твоим детям нужны брекеты, и за их обучение нужно платить. Что ты будешь делать?

— Вот тогда и решу.

Она не знает, как объяснить отцу, да ей и не очень-то хочется объяснять, что именно в этом вся суть. Само положение обвинителей, отношение общества, собственно система, безопасная убежденность, что они-то и есть хорошие парни, — есть в этом что-то липкое и вязкое, сонное и малодушное. Холли хочет быть среди тех, кто сам для себя решает, что хорошо, а что плохо. Среди тех, кто находит неожиданные окольные пути, приводящие каждую историю к справедливому финалу. Это честно, это и есть отвага.

— Можно и так, конечно. — Отец вытаскивает пакет с морковкой. — Одну? Две?

— Положи две. (У него рецепт под рукой, зачем спрашивать.)

— А твои подруги? Кто-нибудь из них задумывается о юридическом факультете?

Ноги сводит от вспышки досады.

— Нет. У меня вообще-то своя голова на плечах. Забавно, да?

Отец с улыбкой возвращается к столу. По пути гладит Холли по волосам, рука у него ласковая и сильная, в точности как надо. Он уступил — или просто решил сделать такой вид.

— Ты станешь отличным юристом, если все же выберешь этот путь, — говорит он. — По ту или иную сторону зала суда. Не волнуйся, малышка. Ты примешь верное решение.

Разговор окончен. Такая тщательная разведка, такие глубокомысленные рассуждения, а она ускользнула, не позволив ему даже слегка коснуться того, о чем на самом деле думает. Короткий приступ торжества и неловкости. И Холли еще старательнее режет порей.

— Так что все-таки интересует твоих подруг?

— Джулия собирается в журналистику. Бекка еще не решила. Селена хочет поступать в Школу искусств.

— Думаю, получится, у нее прекрасные работы. Я все хотел спросить: как она сейчас?