По пути в "Корт", под пышно, уже по-летнему, зеленеющими деревьями, Холли предлагает:

— Сегодня ночью?

— Чего? — возмущается Джулия. — И нарваться прямиком на дюжину приятелей твоего папаши, дожидающихся как раз таких отмороженных недоумков? Ты что, серьезно?

Бекка перепрыгивает на одной ножке трещины на асфальте, но ядовитый тон Джулии заставляет ее отвлечься. Селена продолжает молча шагать, запрокинув лицо к нежно колышущейся листве. Холли поддерживает ее под локоть, чтобы она не врезалась во что-нибудь.

— Нет там никаких детективов. Отец постоянно жалуется, что не может добиться надзора даже над крупными наркодилерами, вряд ли они будут следить за школой для девочек. Так что сама ты отмороженная дура.

— О, какая удача иметь под рукой эксперта по работе полиции. Тебе, полагаю, никогда не приходило в голову, что, может, твой папочка не все тебе рассказывает?

Джулия испепеляет Холли самым яростным лучше заткнись взглядом, но Холли не отступает. Она давно ждала; она считает, это единственное, что может им помочь.

— Ему и не нужно мне ничего рассказывать. У меня есть мозги…

— Я хочу, — говорит Бекка. — Нам это необходимо.

— Может, вам и в тюрягу попасть необходимо? Мне точно нет.

— Нам это действительно нужно, — настаивает Бекка. — Только послушай себя. Ты превращаешься в настоящую стерву. Если у нас будет эта ночь…

— Ой, умоляю, не грузи меня этой хренью. Я превращаюсь в стерву, потому что вы предлагаете идиотские идеи. И они не становятся менее идиотскими, если мы…

— Вы о чем? — внезапно вскидывается Селена.

— Забудь, — успокаивает Джулия. — Неважно. Продолжай размышлять о розовых котятах.

— Насчет погулять сегодня ночью, — говорит Бекка. — Я хочу, Хол тоже, Джули не хочет.

Селена переводит взгляд на Джулию:

— Почему ты не хочешь?

— Потому что если даже копы не следят за этим местом, это все равно тупая идея. Ты вообще в курсе, что экзамены начинаются на этой неделе? Ты что, не слышишь каждый божий день: "Вы должны хорошо спать; если вы не выспались, вы не сможете сосредоточиться и не сможете нормально подготовиться…"

— Боже правый! — воздевает руки Холли. — С каких это пор тебя волнуют указания сестры Игнатиус?

— Да насрать мне на сестру Игнатиус. Но мне не все равно, если в следующем году я вынуждена буду заниматься, к примеру, рукоделием только потому, что провалила…

— О да, разумеется, из-за одного часа одной-единственной ночи ты полностью…

— Я хочу пойти, — говорит Селена. И останавливается.

И все остальные вместе с ней. Поймав взгляд Джулии, Холли грозно смотрит в упор. Впервые за долгое время Лени вообще чего-то захотела.

Джулия набирает побольше воздуху, как будто готовится выпалить очередной аргумент, решающий. Потом смотрит на подруг и откладывает его на потом.

— Ладно, — скучным голосом произносит она. — Какая разница. Но если это не…

— Не что? — уточняет Бекка.

— Да ничего. Ладно, давайте попробуем.

— Эге-гей! — Бекка радостно подпрыгивает, да так высоко, что срывает цветок с дерева.

Селена идет дальше, по-прежнему разглядывая листья, Холли все так же поддерживает ее под руку.

Они почти на пороге "Корта"; от сладкого запаха пончиков рот наполняется слюной. Внутри у Холли, там, где сердце, что-то сжимается, тянет книзу. Сначала она думает, что это чувство голода. И только потом понимает — это горечь утраты.

Облака полосками летят по тонкому месяцу за окном. Девочки одеваются, и движения наполнены переживаниями каждого прошлого опыта, первого полушутливого поверить-не-могу-что-мы-такое-творим, магией крышечки, взмывающей над ладонью, пламени, превращающего лица в золотые маски. Они натягивают капюшоны и, держа обувь в руках, медленно, как танцоры-мимы, спускаются по лестнице и чувствуют, как постепенно вновь наполняются жизненной силой, как мир трепещет и расцветает, словно дожидался именно их. Улыбка трогает кончики губ Лени; Бекка, будто в благодарственной молитве, разворачивает ладони к бледному светящемуся окну. Даже Джулия, которая думала, что достаточно благоразумна, чтобы не поддаваться на глупости, ощущает, как надежда зарождается в груди и растет, заполняя ее, до боли, что, если, может быть, вдруг мы действительно сможем…

Ключ не поворачивается.

Они потрясенно смотрят друг на друга.

— Дай я попробую, — шепчет Холли.

Джулия уступает место. Пульс все чаще.

Не поворачивается.

— Они сменили замок, — шепчет Бекка.

— Что будем делать?

— Убираться отсюда.

— Пошли.

Холли не может вынуть ключ.

— Давай, давай, давай же…

Страх охватывает, как пожар. Селене приходится прижать руку ко рту, чтобы не закричать. Ключ скрежещет в замочной скважине, Джулия отталкивает Холли — "Черт, ты что, сломала его?" — и хватает ключ двумя руками. В миг, когда кажется, что он и вправду застрял, все четверо готовы завизжать в голос.

А потом ключ выскакивает, Джулия почти шлепается на Бекку. Общее ууффф и шумная возня вполне могут разбудить полшколы. Они убегают, неуклюже заворачивая за угол в скользящих носках, зубы стиснуты от страха. Наконец спальня, и дверь закрывается чересчур резко, и они срывают одежду, натягивают пижамы и прыгают в постели, как испуганные зверьки. К тому времени, как староста решается выбраться из кровати и проверить, что там за шум, просовывая голову в каждую дверь, они уже взяли себя в руки и дышат ровно и спокойно. Старосте все равно, прикидываются они или нет, если не выкинули ничего такого, за что ей влетит; она небрежно окидывает взором спящие лица, зевает и закрывает за собой дверь.

Никто не произносит ни слова. Глаза закрыты. Они лежат неподвижно и ощущают, как изменяется мир вокруг и внутри них, как становятся жесткими границы, как все шальное, первозданное, бесшабашное и задорное остается по ту сторону, как оно растекается вдоль периметра, а потом медленно испаряется, превращаясь в нечто иллюзорное, забытое.

Ночь уплотнилась, созрела, наполнилась странными звуками и вихрями ароматов, неведомыми образами, которых мы не могли толком различить. Яркое лунное сияние едва не просвечивало нас насквозь.

— Ты поняла, что она на самом деле сказала, да? — спросил я.

Конвей стремительно неслась обратно по тропинке, мысленно уже взлетая вверх по склону к Ребекке.

— Угу. Селена и Ребекка идут в свою комнату за инструментами. Либо Ребекка настолько обижена на Селену, что прячет телефон Криса, чтобы подставить ее, либо она вручает его Селене — вот, держи, телефон твоего умершего парня, все, о чем ты только мечтала. И Селена сама его прячет, чтобы разобраться позже.

Мы говорили вполголоса: девчонки, как охотники, могли скрываться за каждым деревом.

— Значит, Холли вне игры. Ребекка все провернула сама.

— Нет. Холли могла припрятать телефон Криса, когда забрала Селении.

— Но зачем? Предположим, у нее был телефон Криса или хотя бы доступ к нему, почему же не подбросить его в ящик для находок вместе с телефоном Селены, если она пыталась отвести подозрения от их компании? Или, если хотела подставить Селену, почему не оставить оба телефона у той под матрасом? Нет объяснений, зачем предпринимать разные действия с двумя телефонами. Нет, Холли вне игры.

Эх, на пару бы часов раньше. И Мэкки был бы теперь нашим союзником, а не врагом.

Конвей, обдумав все за очередные два шага, кивнула:

— Ребекка. В одиночку.

Я вспомнил триединое создание, молчаливое и внимательное. В одиночку показалось неправильным словом.

— У нас по-прежнему недостаточно доказательств, — сказала Конвей. — Те, что есть, косвенные, прокуроры такого не любят. Особенно когда дело касается несовершеннолетних. А еще особеннее — когда это несовершеннолетний отпрыск богатеньких родителей.