Ведьма молчала, внимательно слушая его несвойственные ей рассуждения. В её глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.

Пронизывающий холодный ветер проходил руины насквозь, разнося запах сырости и разложения. Пламя костра едва теплилось, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы, сидящих среди разрушенных стен, словно запертых в каменном саркофаге. Голод висел в воздухе, ощутимый и неотвратимый.

Ведьма первой нарушила тягостное молчание, её голос звучал спокойно, но с едва уловимым укором:

Господин инквизитор, вы говорили о чести, господин инквизитор. О добре и зле. А что, если выхода нет? Что, если голод заставит убить ради буханки хлеба? Где тогда ваша хвалёная честь?

Крид молчал, вглядываясь в дрожащее пламя. Он знал её правоту. Голод – страшный враг, способный сломить любого. И он сам ощущал его нестерпимую боль. Но отказываться от принципов, от чести он не был готов.

— Честь — это не пустые слова, — спокойно ответил он, в его голосе звучала сталь, — это выбор, который ты делаешь даже тогда, когда выхода нет. Можно умереть с достоинством или жить, потеряв себя. Я выберу первое. — лицемерно молвил бессмертный.

— И вы уверены, что ваша смерть накормит вас или кого-то ещё? — едко заметила ведьма.

— Нет, — признал Крид, — но я останусь верен своим принципам. Верен себе. Голод — испытание. И я выдержу его с достоинством. А буханка хлеба… Лишь малая цена за сохранение души.

— Красиво говорите, господин инквизитор, — ведьма снова усмехнулась. — Но вы не умираете от голода, сыто потчуя себя на соборной или монастырской кухне. А я уже видела, на что способен человек, умирающий от голода.

— И что же вы видели, сударыня? — спросил Крид, пристально глядя ей в глаза.

— Видела, как человек превращается в зверя. Как добро уступает место злу. Как честь растворяется в отчаянии голода. И я знаю, что вы — не исключение. Просто хорошо врёте. Вопрос только в том... себе или нам? — она горько улыбнулась, чувствуя, как бирюзовая вязь контроля окутывает горло.

Крид молчал. Он знал, что ведьма права.

Дождь, густой и безжалостный, словно божий приговор, смывал пепел с разрушенных стен базилики. Ночь окутывала руины тяжелым покрывалом, превращая их в кладбище забытых богов. Виктор Крид и ведьма сидели у костра, чье дрожащее пламя отражало их внутреннее состояние.

Крид, лицо скрытое в тени капюшона, вглядывался в огонь, словно ища в нем ответы на вечные вопросы. Ведьма, закутанная в темный плащ, наблюдала за ним с нескрываемым интересом. Между ними витала напряженная тишина, пропитанная запахом пепла, разложения и чего-то еще, чего-то демонического. Они были одиноки в своем опустошенном мире, окруженные призраками прошлого и тенями будущего.

Его голос, глубокий и спокойный, словно шепот смерти, прорезал тишину:

— Что, по-вашему, превыше всего? Душа или тело?

Он не смотрел на ведьму, его взгляд был прикован к танцующему пламени, словно он видел в нем отражение вечных противоречий человеческой природы.

Ведьма выдержала паузу, её молчание было многозначительно, а глаза, подобные осколкам застывшего янтаря, не отрывались от лица инквизитора. В этом молчании чувствовались и насмешка, и понимание его натуры, и нечто ещё, недоступное Криду.

— Гармония, господин инквизитор. Гармония между светом и тьмой, между душой и телом, между добром и злом, — её голос был спокоен, ровен, лишён эмоций. — Но в этом мире… гармонии нет. Есть лишь игра теней, и мы все — лишь пешки в руках более могущественных сил.

Крид улыбнулся – холодной, ледяной улыбкой, пронзающей ночную тишину. Он понимал: она права. В их мире, разрушенном ангелами и оскверненном прочей нечестью, гармонии не существовало. Лишь бесконечная борьба, игра с высокими ставками, и они все были в ней задействованы.

— И что вы будете делать, когда победит тьма? — спросил он, его голос был спокоен, но в нем звучало предупреждение.

— Найду свою гармонию в этом тёмном мире, господин инквизитор. А вы?

Крид молчал. Он не знал ответа. Он видел в себе зверя, которого кормил местью и гордыней. И он не знал, сможет ли он его усмирить, сможет ли найти свою гармонию в этом безумии. Дождь продолжался, смывая пепел и забытые грехи. Игра продолжалась, но теперь ему и правда было интересно.

Дождь барабанил по обломкам черепицы, превращая ночную тишину в монотонный, гнетущий ритм. Внезапно Крид заговорил, его голос — холодный и спокойный — прорезал ночную тишину:

— Назови своё имя. Негоже обращаться к собеседнице «эй ты, чёртова ведьма».

Его улыбка была короткой, почти незаметной, но в ней читались ирония, вызов и скрытая угроза.

Ведьма ответила не сразу, выдержав паузу, наполненную искусственным испугом:

— А разве можно говорить инквизитору своё имя?

Крид усмехнулся. Он понимал, что она скрывает истинные эмоции за маской притворного страха.

— Ты же не демон?

Ведьма снова замолчала, на этот раз в её молчании слышались раздумья, расчет и нечто ещё, неуловимое для Крида. Наконец, её голос прозвучал спокойно, без эмоций:

— Катарина…

— Что ж, за знакомство! — Крид достал из-за пазухи небольшую чарочку с темной жидкостью и протянул ей. — Это взвар, собранный в лесах Сполето. Может, согреет в этот холодный вечер, а то простудишься ещё, а мне потом лечи. Пей! — приказным тоном рыкнул инквизитор.

Аромат трав и специй прорезал тяжелую тишину ночи. Это был не просто жест знакомства. Игра продолжалась, они будут пытаться вычислить друг друга, искать слабости. И неизвестно, кто одержит в ней верх.

Неаполь. Имя, когда-то вызывавшее образы солнечного света, теперь рождало лишь мрак. Город, раскинувшийся на берегу бурного моря, когда-то пылавший жизнью, ныне представлял собой бескрайнее поле разрушения, залитое полумраком и пропитанное привкусом ржавой стали и разложения. Воздух, тяжелый и душный, словно дыхание трупа, проникал в легкие, оставляя горький привкус металла и гнили. Солнце, бледное и бессильное, словно само испугалось царившего здесь ужаса, уже скрылось за горизонтом, оставляя после себя только бескрайний мрак, в котором шептали призраки былых времён. Виктор Крид, его лицо, выражало лишь холодное безразличие к этой ужасающей картине разрушения. Рядом, дрожа от холода, стояла Катарина. На языке Виктора оставался привкус стали – горькое напоминание о бесконечной резне.

Бывшие величественные соборы теперь стояли разрушенными скелетами, их росписи и фрески изуродованы, превращены в ужасающие гротески. Древние дворцы, когда-то символы богатства и роскоши, теперь были разорены и осквернены. Улицы, когда-то шумевшие от жизни, теперь были завалены останками людей и животных, перемешанными с осколками фресок и мозаики. Даже море, когда-то ласково омывавшее берега города, теперь казалось безразличным к страданиям, его волны напоминали бесчувственные ладони, в отчаянии молящие о помощи. Всё это создавало атмосферу ныне забытого богом города, заточенного в когти смерти. Привкус стали на губах Виктора усиливал ощущение холодной, зловещей жестокости, с которой была совершена вся эта резня.

— Они и правда прошлись по Италии огнём и мечом, — прошипел Виктор, его голос, охрипший от веков, звучал как скрежет металла. Привкус стали подтверждал его слова, словно сам город пытал его своим мрачным вкусом.

Катарина, прижав руки к груди, только кивнула, ее глаза были расширены, заполнены бездной ужаса, пропитанной темной энергией. Ее шепот был едва слышен: «Они… истребили их всех. До последней искры мимолётной жизни. Даже демоны оставляют следы большего милосердия… но они… оставили лишь пустоту… и вкус стали… и что-то еще… что-то темнее… что-то… нечеловеческое…».

Они двигались вперед, спотыкаясь о осколки бывшего великолепия. Виктор крепче сжал рукоять меча, чувствуя дуновение смерти вокруг.

И вдруг, из черных глубин разрушенного города донесся слабый, едва слышный шум… шум, заставляющий кровь стынуть в жилах… шепот крыльев… и что-то еще… холодное дыхание самой тьмы чьи врата были распахнуты ангелами разорившими город.