— Спасибо. Спасибо… — его голос дрожал, в нём слышались благодарность, раскаяние и глубокая любовь. Это были не просто слова, а признание собственной глупости, слепоты, неспособности ценить то, что имелось. Он словно пытался выговорить всё, что не смог сказать раньше, всё, что застряло в горле от нерешительности и страха.

Его объятия были крепкими, полными одновременно любви и страха. Он держал её так сильно, словно боясь отпустить, словно боясь потерять навсегда. На его лице были видны следы слёз, что свидетельствовало о сильном эмоциональном переживании. Это было не просто проявление чувств, а излияние души, крик от ужаса близкой потери и бесконечная благодарность за то, что эта потеря не произошла. В этих объятиях, в этом шёпоте благодарности было много боли, много раскаяния, но была и надежда — на прощение и на будущее. Будущее, которое они чудом сохранили. Будущее, за которое Крид отдал часть себя, свою кровь, свою магию.

Крид резко проснулся от неприятного ощущения шёлковых простыней под собой, словно принцесса на горошине. Тихо рыкнув от раздражения собственной слабостью и внезапного отключения на кладбище, он стремительно встал с кровати и только теперь окинул взглядом помещение. Катакомбы собора были переоборудованы под госпиталь, где, впрочем, Крид был один.

Каменный холод пронизывал его до костей, несмотря на грубые шерстяные одеяла, наброшенные на узкую койку. Он чувствовал себя не в госпитале, а в каменном гробу, ожидая своего последнего часа. Шёлковые простыни, роскошь, недопустимая в этих подземных покоях, щекотали кожу, вызывая раздражение. Он издал низкий, хриплый рык, который эхом отразился от сырых стен. Слабость, проклятая слабость! Крид помнил, как был на кладбище. Чувствовал под пальцами холодный и мокрый камень, а потом — пустоту. Его словно поглотила тьма, из которой он вынырнул, словно шторм выбросил его на берег.

Он поднялся тяжело, как старый ржавый механизм. Каменные своды давили сверху, воздух был спёртым, пахнущим плесенью и чем-то ещё — чем-то металлическим, напоминающим запах застывшей в трещинах кладки крови. Единственным источником света служила тусклая свеча, дрожащая на низком столе, освещая лишь небольшой участок пола перед койкой. Остальное тонуло в густой чёрной тени, полной шёпота и скрытых углов.

Комната была бедна и аскетична, как келья отшельника. Железный сундук в углу словно притаился, готовый в любой момент раскрыться и извергнуть свои тёмные тайны. Каменные стены были испещрены непроницаемыми трещинами, словно морщины на лице старого собора. И в этих трещинах, в этом мраке, Крид чувствовал что-то ещё, нечто более зловещее, чем просто холод и плесень. Это было присутствие, невидимое, но ощутимое, как холодное дыхание смерти за его спиной.

Он прислонился к стене, почувствовав, как сырость проникает сквозь грубую шерсть домотканой одежды. Память возвращалась кусками, фрагментами, как разорванная картина, лишённая смысла. Кладбище… ритуал… и кто-то, кто хотел его убить. Но кто? И зачем? Или это был он сам? Ответы тонули в тумане слабости и в мерцании свечи, лишь подчёркивающем мрак подземного госпиталя. Крид провёл рукой по лицу, чувствуя привкус крови на губах.

Цокот. Негромкий, почти неслышный, как шёпот мышей в лабиринтах старого дома, он прорезал тишину катакомб. Маленькие каблучки, явно женского размера, отдавали эхом в каменных коридорах, напоминая о близящейся неминуемости, словно звон колокола перед казнью. Крид сжал кулаки, чувствуя, как холод проникает ещё глубже в кости. Магическая аура, до этого давившая на него, как груз каменных глыб, усилилась, сжимая грудь стальным обручем. Воздух сгустился, став вязким, тяжёлым, напоминая вонючую болотную воду. Стены зашевелились, словно готовясь к землетрясению.

Он покачал головой, жестом отбрасывая навязчивое чувство беспомощности. Укоризна в его взгляде была обращена не к приближающейся опасности, а к собственной слабости. Он выпрямился, стараясь вложить в позу все оставшиеся силы; вся его сущность превратилась в несокрушимый столп против надвигающейся бури. Не тревога, а спокойная готовность к бою оживала в его глазах, холодных, как гранит катакомб.

Звук шагов становился всё ближе. Сначала он был тихим, но затем перешёл в уверенные удары каблуков о камень, возвещая о неизбежной встрече. Крид почувствовал на себе чей-то взгляд — холодный и пронизывающий, словно ледяной дождь.

Это был не просто человек, а нечто большее — нечто могущественное, что-то, что проникало в самое сердце Крида, отражаясь в глубинах его души. Во тьме катакомб зазвучала новая мелодия — мелодия ожидания, наполненная предчувствием неминуемой схватки.

Он провёл рукой по лицу, ощущая сухость губ и горьковатый привкус крови. Ему было всё равно, кто придёт — ангел смерти в женском облике или что-то ещё более ужасное. Крид был готов. Готов встретить тайну, которую принесёт с собой этот призрак, ступающий на маленьких каблучках по холодным сырым коридорам старого собора.

Каменные стены сжимались вокруг него, мрак сгущался, но это только усиливало его решимость. В этих глубинах, в самом сердце тьмы, он будет стоять нерушимо, словно статуя, высеченная из гранита, в ожидании неизбежного.

Ещё два удара каблуков о каменный пол — и она появилась. Ведьма. Её спасение, как теперь понимал Крид, стало его же проклятием. Она возникла из тьмы, словно призрак, вынырнувший из глубин ада, освещённая бледным светом единственной свечи. Янтарные глаза, горящие не теплом, а холодным, пронзительным светом, были направлены на него. В них не было благодарности, только холодный расчёт и что-то ещё — нечто неизмеримо более глубокое и пугающее.

Платиновые волосы, тяжёлые, как лёд, спускались по спине до самых пят, собранные в строгую, непреклонную косу. Они казались символом непокорности, холодной и несгибаемой, как ледяной клинок. Изящное чёрное платье, подчёркивающее изгибы тела, резко контрастировало с белоснежными сапожками; маленькие каблучки которых создавали тот затейливый цокот, предвещавший не излечение, а нечто гораздо более мрачное.

Она остановилась на расстоянии, не приближаясь, словно боясь запачкать свои белые сапожки в грязном помещении. Воздух сгустился ещё больше, наполнившись запахом тёмных мазей, горьких трав и чего-то ещё — чего-то невыносимо сладкого и приторно-тошнотворного. Это был запах магии, могущественной и опасной, запах, который заполнил все углы катакомб, сдавливая грудь и заставляя сердце биться чаще.

Крид знал, что она ничего ему не должна. Она выглядела так, будто сама смерть сотворила ей это платье из теней и надела на ноги сапожки из костей невинных жертв. Её явная холодная уверенность не была притворством. Это было состояние души, пропитанное тенью, пропитанное веками запретной магии, веками тайных ритуалов, веками мщения. В своём мрачном великолепии, окружённая густым магическим туманом, она стояла перед ним, и Крид понял, что его спасение было лишь началом новой, ещё более опасной игры. Игры, в которой ставки были высоки, а правила писались кровью.

— Вы всё ещё пользуетесь силой, полученной из контрактов Инферно? — с лёгкой, почти ироничной усмешкой спросил он у ведьмы, взгляд скользнул по её изысканному чёрному платью, по блестящим платиновым волосам, задерживаясь на янтарных глазах, сверкающих холодным светом. Усмешка не скрывала напряжения, скрытого за маской безразличия. Он знал, какая сила скрывалась за этой хрупкой внешностью, знал цену, которую приходилось платить за такую мощь. И знал, что эта цена всегда была слишком высока.

Он сделал паузу, наполняя воздух напряжением, которое можно было бы резать ножом. Молчание тянулось, словно жидкая смола, заполняя мрак катакомб, подчёркивая тяжесть заданного вопроса. Крид наблюдал за ней, за её реакцией, искал любые признаки нервозности: взмах ресниц, изменение выражения лица — что угодно, что могло выдать правду.

— Интересный вопрос, — наконец ответила она, её голос был низким, почти шёпотом, но в нём не было никакого страха, только холодная рассудительность. — А что вас так волнует, господин инквизитор? Вы боитесь, что я могу использовать эту силу против вас?