Воин не произнес ни слова, но его присутствие само по себе было приказом к действию. Этот приказ выражался не в словах, а в силе и готовности к битве, которые он излучал. Медленно и целенаправленно он начал продвигаться сквозь толпу, его фигура, словно гроза, возвышалась над всеми, наполняя холл ратуши властью и ожиданием неизбежного.

Остановившись перед Кридом, Бернард быстрым, точным движением снял шлем. Лицо угрюмого воина, освобожденное от шлема, словно древняя статуя, молниеносно обрело жизнь. Загар, подобный отполированной бронзе, подчёркивал резкость скул и глубину морщин, рассказывающих о множестве битв и лет, прожитых под палящим солнцем Италии. Морщины, словно карты извилистых горных дорог, веяли историей, не лишая лицо мужественной красоты. Рот, прямой и твёрдый, смягчался лёгкой игрой улыбки в уголках губ – улыбки не просто вежливой, а искренней, раскрывающей глубокое уважение и радость встречи с давним товарищем.

Тёмно-карие глаза, широко распахнутые, похожие на тёмную глубину вечернего неба, сияли ясностью и решимостью, не затемнённые ни страхом, ни сомнением. В них отражалась цель, ясная и незыблемая, как скала посреди бушующего моря. Это был взгляд воина, видевшего лицо смерти, но не поддавшегося ей, взгляд, который говорил о непоколебимой верности и готовности следовать за своим лидером в любую битву. Он смотрел на Крида с глубоким уважением, без слепого подчинения, только с верностью и готовностью слушаться.

— Рад вас снова видеть, господин Инквизитор, — его глубокий голос звучал спокойно и уважительно. — Приказывайте. — Бернард был крайне рад видеть старого друга.

Вечерний Сполето был окутан сумерками, которые придавали каменным стенам домов таинственный оттенок. Бернард, словно статуя, высеченная из мрамора, стоял среди уходящих в сумерки улочек, его доспехи отражали последние лучи заходящего солнца. Рядом с ним Крид, изучая странные символы, вырезанные на древней стене. Лицо Крида, бледное и напряженное, было сосредоточено на своей задаче. Тонкие пальцы инквизитора осторожно проводили по холодной поверхности камня, словно пытаясь извлечь из рунических знаков их темную сущность. Его тяжелый кузнечный молот, как символ рабочего правосудия и карающей руки Святой Церкви, висел на поясе.

Запах тошнотворной сладости, смешанный с затхлым ароматом старины, висел в воздухе. Это был запах ладана, искаженного какой-то нечистой примесью. Из дома на углу доносились приглушенные звуки, и Бернард уловил глубокий, тяжелый вздох, словно кто-то боролся с неслыханной болью. Его меч, отполированный до блеска, покоился в ножнах, но рука рыцаря была в постоянной готовности. Из частично разрушенного собора, глубоко и настойчиво, прозвучал звон колокола, словно предвещая грядущие события.

Оставив Бернарда у дома с отвратительным запахом, Крид направился к собору Святого Франциска. Каменный великан, возвышавшийся над городом, в сумерках казался ещё более грозным. Тяжёлые, богато украшенные резные двери, словно пасть чудовища, манили в свои тёмные глубины. Крид, привыкший к мраку и тайнам, не испытывал страха, но тревожное предчувствие сжимало его сердце. Раздавшийся ранее глухой гул колокола невольно отзывался в памяти. Это был не обычный вечерний звон.

Войдя в собор, Крид оказался в полумраке, освещённом лишь редким мерцанием свечей. Воздух был прохладный и влажный, пахнущий старым камнем и ладаном. Крид медленно прошёл по центральному нефу, взгляд скользил по тёмным аркам, по монументальным колоннам, словно в поисках чего-то скрытого, невидимого невооружённым глазом. Тишина была настолько глубокой, что он слышал собственное дыхание и биение сердца.

В глубине собора, у алтаря, он заметил фигуру — высокого, худощавого человека в тёмном плаще, стоявшего к нему спиной. Силуэт был расплывчатый, нечёткий в полумраке, но Крид узнал походку. Это был отец Бенедикт, главный священник собора, человек таинственный и загадочный, известный своей мудростью и «своеобразной» святостью. Однако Крид всегда чувствовал от него некую загадку, скрытую за маской благочестия.

Крид приближался медленно, осторожно, отмеряя каждый шаг. В тишине собора его шаги отдавали глухим эхом. Он остановился в нескольких шагах от отца Бенедикта, ожидая, когда тот обратит на него внимание. Воздух сгустился от напряжения, наполненный тайной, скрытой в сердце древнего собора.

Отец Бенедикт не обернулся. Его фигура, застывшая у алтаря, была неподвижна, как статуя, лишь тень от колеблющегося пламени свечи изредка дрожала на его темном плаще. Затем, с нечеловеческим хрустом, словно скрип ломающейся кости, его голова медленно повернулась. Тело священника осталось неподвижным, застывшим в невозможной позе. Это движение было противоречиво неестественным.

Глаза отца Бенедикта, до этого скрытые в тени, вспыхнули. Ядовито-зелёный свет, не имеющий ничего общего с живым человеческим блеском, заполнил их глубину. Это были не глаза человека, а две бездны, полные холодного, бездушного интереса. Они впились в Крида, пронизывая его насквозь, исследуя его самую сущность.

В соборе стало ещё темнее. Даже слабый свет свечей казался приглушенным мраком, исходящим от отца Бенедикта. Воздух сгустился, словно наполнился тяжёлой, липкой жидкостью. Крид чувствовал, как в его жилах застывает кровь, как каждая клеточка его тела напрягается в предвкушении битвы.

Ни слова не было сказано, но Крид понял всё. Он стоял перед чем-то нечеловеческим, перед силой, которая превосходила его понимание. За маской священника скрывалась тьма, глубокая, бездонная, лишенная всякого следа божественной грации. Зелёные глаза отражали этот мрак, и в них Крид увидел не только интерес, но и что-то ещё — угрозу, холодное превосходство и беспросветную пустоту. Его рука невольно потянулась к молоту на поясе.

Движение Крида было молниеносным, почти мгновенным. С невозмутимым спокойствием, резко контрастировавшим с царившей секундой назад атмосферой ужаса, он поднял молот. Полированная, словно лёд, сталь блеснула в мерцающем свете свечей. Шепот молитвы-активатора, произнесённый на латыни, проник в глубины собора, подобно свежему ветру, рассекая тяжёлый мрак.

В тот же миг молот вспыхнул. Не ослепительным белым светом, а мягким, небесно-бирюзовым сиянием, словно само небо снизошло на землю, чтобы очистить её от скверны. Свет разлился по собору, отбрасывая причудливые тени, освещая лицо Крида и превращая его в сияющую фигуру среди мрака. В этом свете лицо отца Бенедикта выглядело ещё бледнее, ещё ужаснее.

Удар был быстрым, точным, не оставлявшим шанса на спасение. Наполненный священной силой молот пронзил иллюзию, обманчивую оболочку одержимости, и размозжил череп бывшего священника с глухим, ужасающим звуком, рассеивая в осколках и крови тень зла, поселившегося в нём. Ужасающая гримаса на лице одержимого сменилась пугающей безжизненностью. Зелёный огонь в его глазах угасал, уступая место тусклому мерцанию умирающего пламени.

Бирюзовое сияние молота постепенно угасло, оставив после себя лишь осколки камня и кровь. После нечеловеческого хруста собор содрогнулся от раскатистого, гулкого грома — обрушилась часть алтаря. Звон колоколов, до этого глухой и тревожный, тут же прекратился, словно сама земля облегчённо вздохнула.

Крид покинул собор, начинавший стремительно разрушаться, не оглядываясь. Он шёл в наступающих сумерках, оставляя за собой руины и ужасающие последствия борьбы с тьмой. На улицах Сполето постепенно воцарялась тишина, прерываемая лишь шёпотом ветра, словно город отдыхал после очищения. В его сердце оставалась лишь пустота, чистое, ясное сознание выполненного долга. Битва закончилась. Но борьба ещё не завершилась.

Возвращение Крида было триумфальным, хотя и молчаливым. Он не стремился к показной демонстрации силы, но само его присутствие излучало спокойную уверенность и несокрушимую веру. За ним тянулся шлейф угасающего бирюзового света – эхо священного удара, эхо победы над тьмой. В центре площади, среди камней и теней, спокойно пульсировал оставленный молот, излучая слабое, угасающее сияние.