Холодный, сырой воздух катакомб сменился теплым, насыщенным ароматами Сполето весенним ветром. Выбравшись на волю, Крид ощутил это как возвращение к жизни, как пробуждение после долгой зимы. Каменные стены собора остались позади, и теперь перед ним раскрылся город: дома, увитые плющом, кафе, наполненные шумом и смехом, узкие улочки, извилистые, как лабиринт. Всё это было знакомо, родно, и это возвращение вызвало у него странное чувство умиротворения после пережитых ужасов.

Он сделал глубокий вдох, втягивая ароматы цветущих мимоз, свежеиспечённого хлеба из близлежащей пекарни и земли, насыщенной солнцем и весной. В этом воздухе было что-то живое, чего не было в спертом воздухе катакомб, что-то, наполнявшее лёгкие и дарившее чувство свободы, чувство, которое было так долго забыто.

Город ожил вокруг него, полный шума и суеты. Дети играли на улицах, продавцы расхваливали свои товары, кареты грохотали на мостовой. Всё это казалось ему чужим, отдалённым, потому что его мысли погрузились в мрак только что покинутых катакомб, в ту тяжесть, которую он оставил за своей спиной. Он чувствовал на себе взгляд ведьмы, её холодное присутствие, её невидимые цепи, связывающие их судьбы. Его спасение Италии начиналось сейчас, а ведьма станет его инструментом, хоть и весьма непростым.

На улицах Сполето, под ласковыми лучами солнца, он чувствовал не умиротворение, а холодный расчёт, ощущение надвигающейся бури, которую он должен будет предотвратить. И в этом ощущении была не только надежда на спасение, но и мрачное предчувствие предстоящих трудностей, предчувствие опасности, подстерегающей его на каждом шагу. Он спокойно прошёл по узким улочкам, ожидая всех тёмных и светлых путей, которые открылись перед ним.

Солнце, словно насмехаясь над его мрачным настроением, ласково грело лицо Крида, а лёгкий ветерок доносил ароматы цветущих апельсиновых деревьев и свежеиспечённого хлеба. Он медленно шёл по вымощенным камнем улицам Сполето, наслаждаясь иллюзией спокойствия. Эта иллюзия была хрупкой, тонкой плёнкой, прикрывающей пропасть предстоящих трудностей. Каждый вдох был наполнен ароматом жизни, но каждый выдох нёс с собой тяжесть прошлого и мрачное предчувствие будущего. Он пытался отбросить мысли о катакомбах, о холодном, стальном взгляде ведьмы, о цепи магической клятвы, связывавшей их судьбы, но тень этих образов не отступала.

Его иллюзорное умиротворение было внезапно нарушено. Из тени узкой улочки вынырнул знакомый худой мальчишка, сирота, которого он часто видел в компании Бель. В его вытянутых руках лежал свёрток — письмо, запечатанное тёмно-красным воском, напоминающим застывшую кровь. Крид взял его, чувствуя холод бумаги и неприятную резкость запаха воска. Он распознал почерк Бель — строгий, элегантный, словно высеченный на камне.

Латынь раскрыла ему сообщение, пропитанное не только официальным тоном, но и скрытой тревогой. Бель писала о внезапном вызове, о тяжёлой болезни, поразившей деревню в глубине Апеннинских гор. О детях, умирающих от неизвестной хвори. О своей необходимости отправиться туда немедленно. А затем — сухой, безличный приказ кардинала де ла Круза. Крид понял, что это не просто расставание, это попытка избежать прощания. Бель боялась этого прощания, боялась того, что ждало их в будущем, боялась самого Крида.

Его улыбка была горькой, как полынь. Он разорвал письмо на мелкие кусочки, рассеивая на ветру слова, которые не могли изменить реальность. С мрачной решимостью он собрал свой скромный багаж, чувствуя тяжесть каждого предмета, каждого воспоминания.

Безразличие, как холодная стальная маска, скрывало все эмоции Крида. Он спокойно, без капли сомнения или колебания, передал Бернарду свои доспехи — тяжёлые, тёмные плиты, словно застывшая лавина металла. За ними следовала более личная вещь — булатный клинок, холодный и острый, как ледяной ветер. Он передавал не просто вещи, он передавал часть себя, часть своей силы, своей истории.

Бернард принял их, руки его дрожали от смеси удивления, грусти и чего-то ещё, невыразимого, скрытого глубоко внутри. Он вглядывался в лицо Крида, ища хотя бы малейший намёк на эмоции, но видел лишь пустоту, бездну холодного безразличия. Это было прощание, отказ от прошлого, отказ от того, кем был Крид до этих событий.

Сухое объятие, короткое и бездушное, было похоже на прикосновение к камню, холодному и непроницаемому. В нём не было ни тепла, ни утешения, только сдержанность и решимость. Это не было тёплым дружеским объятием, а скорее холодным и торжественным ритуалом, закрепляющим сделку. Слова о встрече были произнесены спокойно, без эмоций, словно констатация факта, без надежды, без ожидания, только холодный расчёт.

Оставив за собой теперь уже пустой собор, он вышел на улицу, освещённую падающими тенями уходящего дня. Ведьма ждала его, молчаливая и неподвижная, как статуя. Они отправились в сторону Неаполя, окружённые мраком уже наступающей ночи, к новому испытанию, к новой запутанной игре, в которой ставки были не просто высоки — они были жизнью и смертью целой нации. И в этой игре он не мог позволить себе потерпеть поражение.

Путь в Неаполь был бесконечным, словно само время изгибалось под тяжестью разрушений.

Солнце, бледное, как призрак былого величия, с трудом пробивалось сквозь пепельную мглу, окутывающую опустошенный мир. Виктор Крид, словно высеченный из камня веков, сидел в седле вороного коня, вглядываясь в пейзаж, похожий на изувеченное тело мира. Италия лежала в руинах, жертва небывалой бойни, где ангелы и нечисть в безумном смертельном танце смешали небо и ад. Неаполь, призрачный маяк на краю этого мрачного мира, казался бесконечно далеким, призраком на горизонте забвения.

Их путь пролегал через останки некогда процветающих деревень – разрушенные дома, зияющие пустотой, словно вывернутые наизнанку черепа. Останки людей и нечисти, сплетенные в жутком смертельном объятии, застыли в вечном противостоянии. Победителей не было, лишь застывшие в момент смерти фигуры, запечатлевшие отчаяние, ярость и безмолвный ужас. Разрушенные дома напоминали декорации к нескончаемому спектаклю смерти. Дети с разорванными игрушками в мертвых руках, женщины, цепко державшие погибающих чад, воин с перерезанным горлом, еще сжимающий сломанный меч... Ужасающие детали рисовали картину застывшего кошмара.

Воздух был наполнен тяжёлым, насыщенным запахом разложения и смерти, словно смола из адского котла. К нему примешивалась едва уловимая, приторно-сладкая нота миндаля — словно призрачное дыхание нечисти, незримое, но ощутимое присутствие, наполняющее этот разрушенный мир.

Этот запах был не просто ароматом, а символом всепоглощающего ужаса, который словно оставлял свой след на каждом осколке былой жизни. Он как будто говорил о безысходности и необратимости происходящего.

Тишина, окружавшая их, казалась тяжелее любого доспеха. Её нарушали лишь монотонный стук копыт по разбитой дороге и редкие порывы ветра, которые, словно шепот призраков, пролетали сквозь остовы разрушенных домов. Это была тишина смерти — глубокая, угнетающая, полная призрачных стонов и шепота нечисти, живущей в тени разрушенной Италии.

Ночь обрушилась на руины церкви тяжелым влажным одеялом. Звезды, если они и были, тонули в пепельном тумане, следе ангельской бойни. Остатки стен, ободранные и изувеченные, напоминали скелеты, свидетельствуя о былой святости, потопленной в грязи и крови. Виктор Крид и ведьма разбили лагерь в самом сердце разрухи. Огонь костра дрожал, словно от холода, но это был не физический холод, а ледяное дыхание безвременья.

Пламя плясало в мраке, отбрасывая длинные, изломанные тени, оживляющие руины, превращая их в сцену зловещего театра. Ведьма сидела неподвижно, закутанная в темный плащ, лицо скрыто в тени, словно она была не из этого мира, а призраком из глубин вечности. Её платиновые волосы, как застывшая ледяная река, ниспадали вниз по спине, отражая блеск пламени. Тишина была настолько густой, что казалась осязаемой. Лишь треск поленьев и шепот ветра в щелях стен нарушали эту безмолвную симфонию тьмы.