— Крепитесь, а с Андреем мы разберёмся, я вам обещаю.
— Хорошо, удачи вам, — с облегчением ответил полицмейстер. — Но имейте ввиду, что он пока находится под арестом. Меру пресечения возможно изменим в ближайшее время, будет видно. Главное, чтобы он начал давать показания. Мне нужна хоть какая-то зацепка, чтобы изменить его статус арестованного по обвинению в покушение на убийство на статус свидетеля. Охране я скажу, чтобы вас к нему пропустили.
— А можно прямо сейчас? — обрадовался я.
— А вы сейчас в больнице? — удивился Белорецкий.
— Да, возле кабинета Обухова, — решил я немного соврать, так будет убедительнее звучать, что я сюда по большому делу приходил, а не просто погулять и узнать, что с Боткиным. — Хотел попасть на аудиенцию, но не срослось.
— Стойте там, сейчас за вами придёт наш человек и проводит, там сложно добираться от главного корпуса.
— Хорошо, жду, — ответил я, за это время успев добежать даже не до холла, а до приёмной, и положил трубку, обратившись уже к секретарю, — Главный полицмейстер Санкт-Петербурга сказал, что в отличие от вас он мне поможет! А на аудиенцию у Степана Митрофановича на утро отменять не надо, у меня к нему есть ещё вопросы и предложения.
— Х-хорошо, — начал заикаться секретарь и интенсивно думать о своём плохом поведении. Он даже хотел мне ещё что-то сказать, но я не стал дожидаться и вышел в холл.
Отлично. Даже лучше, чем отлично! Я и не надеялся так быстро увидеть Андрея. Уже успел обрадоваться, а потом вспомнил слова Белорецкого об амнезии. А вот тут уже не отлично. Хотя, может зря я так начал переживать? Может у него вполне обычная амнезия, а не такая, как у меня? В голове даже мелькнула мысль, а вдруг в теле Боткина сейчас такой же, как и я? Да ну, нет, два снаряда в одну воронку? Вот скорее снаряды так упадут, чем произойдёт то же, что произошло со мной. Но раз к нему пока запретили подпускать мастера душ, значит всё далеко не в порядке. Могли не допустить, кстати, в том числе и из-за более агрессивного стиля работы штатных мастеров.
Вскоре из коридора вышел человек в штатском, и не подумаешь, что это полицейский. Заметив сомнение в моём взгляде, он предъявил удостоверение в развёрнутом виде.
— Капитан полиции Бобриков — представился он и ловко захлопнул удостоверение, убирая его во внутренний карман. — Идите за мной.
Даже не спрашивал, кто я, зачем я. Как так-то? Я оглянулся вокруг, в холле никого кроме меня нет. Теперь понятна беспечность сотрудника полиции. Он шёл впереди достаточно быстро. Это хорошо, что я тоже люблю быстро ходить, другой давно отстал бы. Мы спустились в подвал, вышли в подземный коридор, а тут оказалось вообще легко можно заблудиться, как пуля в навозной куче. Переходы разветвлялись, изгибались, выходили на первые этажи, потом вновь уходили под землю. Ужас какой-то, а ведь наверняка делали для удобства, чтобы попасть из одного корпуса в другой и не попасть при этом в буран или ливень.
Наконец мы пришли в нужное здание. Как я это понял? Мы поднялись на третий этаж и точно не собирались ни в какой переход. Возле четвёртой двери стояло два охранника в форме. Хм, а ведь папа Боткина грозился к нему приставить кучу охраны на всех подступах. Возможно решили, что главная угроза миновала и Серафим Павлович позволил своим людям расслабиться. Мы вошли в палату, в центре стояла какая-то навороченная койка, похожая на наши функциональные в реанимации. Андрей лежал с закрытыми глазами, лицо выглядело вполне здоровым. Слева от него в кресле сидел ещё один полицейский в штатском, значит их всего четыре, как и говорил Белорецкий.
Я подошёл к другу поближе и взял за руку, щупая пульс. Он открыл глаза и повернул голову ко мне. В его глазах никаких эмоций — ни радости, ни печали, ни узнавания меня в качестве друга, которого по идее рад должен был увидеть, особенно учитывая, что находится под усиленной охраной. Я ждал, что он заговорит первым, но он и не собирался. Просто с интересом меня изучал, как нового человека.
— Ты меня не узнаёшь? — спросил я с надеждой. А вдруг он просто придуряется? Это от него легко можно ожидать.
— А что, должен? — спросил он.
— По идее, да, — сказал я и грустно вздохнул. А может он не хочет признаваться при полицейских? Играет в свою дудку, чтобы его в ближайшее время не допрашивали с пристрастием и выворачиванием мозга мехом внутрь? А легко. Только выяснить это получится, когда рядом не будет посторонних. Такой случай представится нескоро, надо набраться терпения и выждать удобный момент.
— Как себя чувствуешь? — решил я задать вопрос, ответ на который не требует уединения.
— Вы, сударь, можете хотя бы представиться, чтобы я понимал, с кем разговариваю? — его голос прозвучал немного раздражённо, непохоже, что он сейчас играет на публику. Неужели и правда не помнит?
— Я Александр Петрович Склифосовский, лекарь, твой друг детства и до последнего момента.
— Принято, буду пытаться вспомнить, — немного успокоился он, но всё равно оставался серьёзным и немного напряжённым.
— Ну может хоть какие-то образы всплывают? Лицо может знакомое, ресторан «Медведь», наш любимый, нет?
— Абсолютно, — покачал он головой. — Мне почему-то кажется, что мы и в самом деле знакомы, но ничего более дельного в голову не приходит.
— Так я вернусь к вопросу, как самочувствие?
— В целом нормально, слабость пока остаётся, голова кружится, когда пытаюсь встать. Ну вот ещё не помню ничего до того момента, как оказаться в больнице.
— Что говорят по поводу перевода отсюда? Есть какие-то прогнозы?
— До завтра точно здесь, дальше будут решать. Я так понял, что отсюда меня не домой отпустят, который я ни малейшего понятия не имею, где находится, а в камеру в управлении полиции.
— А в чём обвиняют? — решил я спросить на дурачка.
— В покушении на убийства на тебя, раз уж ты тот самый Склифосовский. Но как такое могло быть, если мы закадычные друзья?
— Да не было никакого покушения, — хмыкнул я. — Я же объяснял главному полицмейстеру. Ладно, не переживай, вытащим тебя отсюда.
— Они сказали… — начал он, но я его опередил.
— Сказали, что изменят меру пресечения, когда ты начнёшь сотрудничать, — кивнул я. — Только, во-первых, убивать ты меня не собирался. Во-вторых, те, кого ты должен был сдать полиции, уже арестованы, так что толку от твоих показаний, даже если ты всё вспомнишь, будет ноль. У них нет причин тебя держать в камере предварительного заключения.
— Тогда почему на меня продолжают наседать три раза в день, чтобы я всё вспомнил и рассказал?
— Чтобы поставить галочку в документах, — хмыкнул я, удивляясь, что капитан полиции до сих пор не вмешивался в наш разговор. Может записывает всё потихонечку? Да пусть записывает. Я ничего криминального не сказал.
— Понятно, — хмыкнул Андрей без тени улыбки на лице.
— Я займусь этим вопросом немедленно, а ты выздоравливай! — сказал я, снова взяв его за руку, проверяя пульс. Учащения нет, значит во время разговора он не волновался и вполне возможно, что ему не приходилось врать. Грустно. Я всё ещё лелеял тающую надежду, что он прикидывается. — Ну всё, пока, друг!
Я улыбнулся ему на прощание и подмигнул. Он смотрел на меня, как на чужого человека, силясь вспомнить, где раньше меня видел.
— До свидания, — ответил он, когда я уже открывал дверь.
Я молча повернулся, кивнул и вышел из палаты. Сам не знаю почему, но в глазах наворачивались слёзы. Чем дальше, тем больше мне казалось, что Андрей не играет в амнезию, а действительно ничего не помнит. Ведь Белорецкий обещал обеспечить ему безопасность во время задержания, как же так получилось? Теперь никто не ответит. Состав группы захвата засекречен, а тот, кто отвечал за её формирование, скорее всего мне отвечать не будет, хоть ты его огнём жги, хоть молнией.
Сначала я хотел снова позвонить Белорецкому, но потом решил посетить его лично. Не думаю, что он откажет мне в аудиенции, как Обухов. Впрочем, Степан Митрофанович мне и не отказывал, всё застопорилось на секретаре. Ну ничего страшного, завтра утром задам свои вопросы. До управления полиции чуть больше двух километров, оно находится на Литейном проспекте. Часть пути я решил пройти пешком, чтобы ветер с Невы охладил разгорячённый мозг и успокоил нервы. Ну и на ветру слёзы выглядят вполне естественно. Вот перейду через мост и вызову такси.