Полковник давно пришел в себя, но вида не подавал, продолжая весьма неплохо изображать из себя пребывающего в беспамятстве человека. Где-то с полчаса Алексей в ответ делал вид, что не замечает этого, но потом ему это надоело, и он, глубоко вздохнув, заговорил:
– Полковник, надо отдать должное, вы мастер изображать из себя покойника, но уже в этом нет никакого смысла, игра мне эта надоела. Вы задержаны по подозрению в государственной измене. По результатам проверки мы установим, виновны ли в этом или нет. Если нет, то расслабьтесь, с вами ничего плохого не случится, ну а если да, молитесь, пощады не будет, разве что у вас будет нечто такое, что позволит выкупить вашу жизнь и это, разумеется, не деньги, это интересующая меня информация.
– Кто вы такой? – пристально всматриваясь, спокойным тоном поинтересовался полковник, он профессионально держал себя в руках.
– Я офицер контрразведки, и пока для вас этого более чем достаточно.
– Я хочу видеть ордер на свой арест, – все так же хладнокровно потребовал полковник, продолжая внимательно изучать Алексея.
– Полковник, это не арест, а задержание, причем проведенное неофициально, и если мы получим подтверждение вашей измены, я волен поступить с вами так, как мне заблагорассудится, могу на ближайшем фонаре повесить или, к примеру, живьем закопать. В общем-то, жизнь ваша находится в моем полном распоряжении, имейте это в виду, – без всякой ухмылки ответил Алексей и, размяв руки, внимательно посмотрел в глаза своего пленника. Нисколько не испугавшийся высказанной угрозы, полковник Левантин оказался человеком не робкого десятка, что вызывало к нему уважение.
– Так значит, вы один из командиров Эскадрона смерти, о котором некоторые начали шептаться в кулуарах… – в задумчивости протянул полковник, неожиданно с прищуром посмотрев на Алексея, и спустя несколько мгновений настойчиво потребовал: – Скажите, в чем меня подозревают, и я попытаюсь развеять эти подозрения, поверьте, я искренне хочу в этом деле разобраться.
– Чуть более четырех лет назад был перехвачен гальзианский воздушный курьер с пакетом особой важности, и он должен был быть доставлен в столицу лично вам в руки, но во время перелета самолет исчез, а спустя несколько месяцев его пилота объявили перебежчиком. Ну как, вспоминаете эту историю? – приподняв правую бровь, спросил Алексей, подмечая даже малейшие реакции пленника на свои слова, но кроме искреннего недоумения не увидел ничего, однако это еще ни о чем не говорило.
– Конечно, я эту болезненную для меня историю помню, только не пойму, в чем меня тут обвиняют, ведь я в тот день после получения сообщения в своем рабочем кабинете провел почти двое суток безвылазно в ожидании прилета курьера с перехваченным пакетом, чему есть целый ряд свидетельских показаний. Все это надлежащим образом было задокументировано по результатам проведенной внутренней проверки, с чем вы можете ознакомиться, такие полномочия у вас как офицера контрразведки имеются, – пребывая в ошеломленном состоянии, ответил полковник, пытаясь понять, за что в этой истории зацепилось Управление контрразведки, но никак не мог сообразить.
– Послушайте, полковник, некоторое время назад был найден тот самый пропавший самолет, в котором находилось тело погибшего пилота. Самолет был обстрелян с «Хокер-12», так как пилот был опытный, он смог, даже будучи смертельно раненным, оторваться от погони и даже посадить машину на землю. Скажу прямо, тот пакет все эти годы был в самолете в запечатанном состоянии, и этот факт зафиксирован, я его лично держал в руках. Так вот, исходя из всего вышесказанного, следует вывод, что утечка информации о перехвате и вылете самолета в столицу могла исходить только от вас, так как вам даже сообщили о маршруте перелета, и это также зафиксировано. Что вы на это скажете?
– Мне нечего сказать, я не знаю, что и думать, но я действительно после получения звонка о перехвате гальзианского курьера не покидал своего рабочего кабинета, что имеет достаточно подтверждений, и передать кому-либо эту информацию я не мог, так как в моем кабинете есть только три телефонных линии, ведущих к разным ретрансляторам. Один телефон напрямую выходит на министра обороны, второй – на начальника Генерального штаба, а третий, по которому и был осуществлен разговор, выходит на командира той авиачасти, так как именно с нее проводится авиаразведка сопредельной территории. Других средств связи в кабинете нет и никогда не было, – в полной растерянности ответил полковник, не зная, что и думать, – его поставили в тупик.
– Так вот, смотрите, командир авиабазы, сообщивший вам о перехвате и пославший самолет, к утечке информации не имеет никакого отношения, ну, пока допустим, и вы к этому отношения не имеете, тогда что получается? Кто-то прослушивал эту линию связи, что, на мой взгляд, вполне может быть, но тогда возникает следующий вопрос, как именно это можно сделать и главное, кто? Подумайте хорошенько над этим вопросом, полковник, я вас не тороплю, времени у нас с вами более чем достаточно.
Полковник прикрыл глаза и лежал, полностью расслабившись, Алексей ему не мешал, давая возможность выдвинуть свою более или менее толковую версию произошедшего. Левантин так лежал минут десять, после чего, открыв глаза, глубоко вздохнув, стал негромко говорить:
– Ситуация действительно сложилась парадоксальная, командир авиабазы не мог допустить утечки, но и я этого не делал, потому как не покидал своего рабочего кабинета и никто в него за двое суток не входил, чему опять же есть задокументированные подтверждения. Как-либо подслушать разговор в кабинете также невозможно, там стены метровой кирпичной кладки с армированным бетоном. Также невозможно подслушать телефонный разговор, нет, подключиться к кабелю в принципе можно, но невозможно понять, о чем идет речь, так как для этого необходимы соответствующие мембраны для телефонной трубки. Для секретной связи изготавливают как правило две мембраны, ну а если есть в этом необходимость, то несколько больше, но не более десяти, все зависит от числа предполагаемых абонентов на одной линии. После изготовления мембран под прессом матрица уничтожается в присутствии не менее пяти ответственных лиц, под росписи. Если найдется место, где была или до сих пор есть точка подключения к линии между моим кабинетом и ретранслятором, то можно смело сделать вывод, что у кого-то на руках имеется дубликат мембраны из моего кабинета. Эти мембраны по инструкции меняются каждые полгода, и если мою линию до сих пор прослушивают, я даже боюсь себе представить, каковы будут последствия. Ведь это прямо будет указывать на то, что кто-то имеет возможность получать мембраны, которые, по идее, не могут покидать цех, где их производят. Одно дело, если это происходит только с моим кабинетом, да, плохо, но если это касается всей секретной связи империи, то это самая настоящая катастрофа, другого слова я даже подобрать не могу. Теперь я начинаю понимать, почему вы действовали, наплевав на все процессуальные законы, тут не до законов, тут впору пускать в дело Эскадроны смерти ради спасения империи.
– Как проверить этот кабель? – живо поинтересовался Алексей, в один миг уловив смысл сказанного, но легче от этого не стало, слишком уж устрашающей выглядела обрисованная полковником Левантином картина.
– Это где-то три с половиной километра защищенного кабеля, идущего к общему радиоретранслятору, точный маршрут я не знаю, все же я не связист, да и секретная это информация, надо заметить. Это ведомство Управления спецсвязи, их епархия, я этого касаюсь лишь самым краем. Все это надо делать предельно аккуратно, чтобы не вспугнуть злоумышленников. Это фантастический сценарий, но других вариантов я не вижу вообще, их, по сути, нет, хотя… постойте… Ведь можно, наверное, в точности скопировать саму мембрану, хотя такой технологии, насколько я знаю, до сих пор создать ни у кого не получалось, слишком сложна она в изготовлении, но исключать тут ничего нельзя. Именно по этой причине и был внесен пункт о регулярных заменах мембран в аппаратах секретной связи, так сказать, закладка на будущее. Если, допустим, все же такая технология копирования появилась, то образец можно взять только в моем кабинете и в кабинете командира авиабазы, гвардии полковника барона Артемия Фокка, или в самом спеццехе, где их производят.
