Вижу: ноги Витьки торчат на полу в кухне. То есть не только ноги, конечно — он и сам разместился «со всеми удобствами» на полу. Ничего, ему не привыкать. Спит крепко — здоровый сон и всё такое. Ну пусть поспит.

Требухашка на месте. Бугорок, накрытый одеялом, выглядит здоровым. Позже рассмотрю. По крайней мере, не дёргается.

В ванной порядок. Хватаю щётку, щедро «насыпаю» зубной пасты и остервенело чищу зубы. Думать не хочется совсем — осатанелые бездумные движения влево-вправо. В зеркало даже не смотрюсь: неохота видеть это запухшее лицо. Неохота думать о том, что сейчас на работу и кидать ящики вверх-вниз, вверх-вниз. Просто хочется спать.

Умываюсь холодной водой, хотя это больше похоже на остывшую мочу, а не на обжигающе ледяную воду. (Откуда я знаю, какая бывает остывшая моча?)

Зевая, иду на кухню. Витька сжался в комочек и ноги поджал под себя. Закутался в одеяло и похрапывает, смешно приоткрывая рот. Через спящего человека нельзя переступать, и я по стеночке обхожу друга.

«Время завтрака». Чем вреднее еда, тем вкуснее. Поворачиваю тумблер, впуская газ, и спичками призываю синий огонёк. Делаю напор поменьше и ставлю сверху сковородку. Пусть немного нагреется.

Бедный Требухашка, наверное, задыхается под этим платком, которым Витька его укрыл. На столе, под тканью, да ещё на сдачу прямые лучи утреннего солнца жарят.

Я наклоняюсь над Витькой и срываю платок со словами: «Извини». Требухашка молчит, но мне кажется, что он доволен. Витька улыбается во сне и называет моё имя. Тьфу!

Достаю из холодильника три яйца. Два остаются Витьке на завтрак, а вечером принесу свежих из магазина.

Наливаю масла на сковородку и, покачивая, распределяю его по всей поверхности. Достаю нож из тумбочки и виновато оглядываюсь на Требухашку. Он, кажется, смотрит осуждающе.

— Ну а что? — говорю я и пожимаю плечами. — Это всего лишь куры. Там нет внутри маленьких требухашек. Там даже цыплят нет. Там… А чёрт его знает, что там. Желток и белок. Короче, мы такое едим, и это нормально.

Оглядываюсь на сковородку. Масло шипит и пускает пузырики. Заношу первое яйцо над сковородкой и оглядываюсь.

— Что? Это не людоедство. Мы ещё и мясо едим. Разное. Кур убиваем и свиней на убой выращиваем. Сало такое можно сделать вкуснючее, с толстой прослойкой мяса и посыпанное приправами. Понимаю, что звучит не очень, но такая у нас культура еды. Друг друга мы не едим. И котов тоже… И собак.

Я повернулся спиной и, чувствуя взгляд Требухашки, разбил первое яйцо. Содержимое некрасиво упало и растеклось по сковородке, напоминая подбитый глаз. Я воровато кинул скорлупу на стол и схватил второе яйцо. Быстренько разделался с ним и взялся за третье. Требухашка злобно молчал.

Сверху — щепотку соли, немного перчика и сушёного чесночка. Нашёл «шматок» старого сала и кинул два кусочка. Всё это дело закрыл крышкой и уменьшил огонь.

Люблю жарить яичницу — наверное, единственное блюдо, которое умею готовить десятком разных способов. Рецепты мне не нужны. Жалко, что яйца из массового продукта стали дорогой покупкой, и уже, блин, вынужден считать, на сколько штучек тебе хватит. Магазинные лоточки выгоднее покупать, чем родное, без химикатов и обработки, у придорожной бабули. Могу себе представить, какие крылья у тех, кто правит яичным бизнесом. Уроды.

Витька повернулся на бок и вдохнул аромат.

«Э нет, ты, мой друг, спи».

2.

Я тихо, как вор, позавтракал и ускользнул к себе. Яйцо выглядело здоровым, и перья ещё целиком не впитало, а значит, время есть.

— Витька! Витька!

Он проснулся моментально, как солдат, и сел.

— Что?

— Я ухожу, — продолжаю шептать, — будешь сам на хозяйстве.

— А-а-а-а, — задёргался он и головой замотал во все стороны.

— Кому-то и работать нужно, если что. Яйца пожаришь. Если ещё что найдёшь — не стесняйся, жри. Чай в пакетиках — на холодильнике. Сегодня закуплюсь продуктами и нормальным чаем — заживём. Если будешь куда идти — вернись до семи, чтобы я под дверями не стоял. Ясно?

Витька закивал усердно.

— Короче, отдыхай после вчерашнего, пока другие работают. Хотя есть и для тебя задание.

Витька внимательно слушал.

— Найди ночную дискотеку Сорентино. Она находится в помещении бывшего ДК. Естественно, днём не работает, но с утра ещё могут выползать всякие твари. Покрутись там. Осмотрись. Входы-выходы. Объявления почитай — может, на работу кого ищут. Днём там кафешка работает, зайди тоже. Осторожен будь — там быдла хватает. Ночью, конечно, больше, а днём все как сонные мухи, но мало ли. Полицейские могут крутиться по своим делам, смотри не нарвись. Если что — звони.

Я выпрямился и Витьке подмигнул.

— Требухашка до вечера выдержит, а может, и сутки, судя по цветущему виду, но лучше пополнить запасы. А легче, чем в Сорентино, этого не сделаешь. Если увидишь крылатого — звони. Прибегу, огрею по башке палкой колбасы, и перья вырвем.

— Щи-щи-щипчики брать?

— Да пошутил я. Опасно днём в такие игры играть. Хотя там парк, конечно, и деревья закрывают дорогу, но мне работать нужно, а не за нечистью охотиться. Ночью. Всё ночью. А ты мне должен операцию подготовить.

— Есть! — откозырял довольный Витька.

— И это… Причешись что ли. Приведи себя в порядок, не позорь меня.

Грубо, но нужно было так сказать. Он мой друг, если что. Ничего личного, но если не напоминать, то будет ходить нерасчёсанный, с запахом изо рта и незастёгнутой ширинкой. В таком виде его быстро запомнят, и «секретного агента» не получится.

3.

Телефон окончательно умер, пока я завтракал, и пришлось шнурок брать с собой. Там, в раздевалке, поставлю на зарядку. Витька уже встал и умывается, а мне пора валить. Вздыхаю и, не прощаясь, выхожу в подъезд. Запасной ключ на всякий случай захватил — я Витьке доверяю, но мало ли что может случиться?

Подъезд по-утреннему спокоен. Где-то гудит стиральная машинка, где-то работает телевизор и шкварчит сковородка, но в основном — тишина и спокойствие. Эх, помню, ещё недавно здесь такое творилось, что даже и не верится, но пришли люди в чёрном: назад время отмотали и чёрным приборчиком перед глазами горожан сверкнули. Но, судя по всему, недостаточно хорошо. Я всё помню. И город помнит, продолжая распространять крылатую заразу. А нам с Витькой, похоже, придётся поработать санитарами.

— Здорово, сосед.

А, опять ты. Я ничего такого не сказал, но подумал. Андрюха — грёбаный алкаш, который нервишек мне попортил в своё время, пока крыльев не лишился. Теперь он вроде ничего, но осадочек остался.

— Слышь, ты обижен на меня немного или как?

— Нет, конечно, дядя Андрей, — говорю совершенно искренне. — Почему бы мне обижаться?

— Да так, — мямлит он и чешет грудь. На ногах смешные, не по размеру, тапочки в коричневую клетку. Концентрируюсь на них. — Какие-то у меня сны плохие в последнее время. Ты веришь в эти, как их, вещие сны?

— Не очень.

— А я верю. Матушка моя свою смерть видела за год до того, как рак обнаружили.

— Ясно.

— Вижу, неинтересно тебе, сосед. Я как пить бросил, всякое замечать стал, слышь. Водка она многие чувства отключает напрочь, даже скрытые, слышь. Всякое мне видится. Хочешь, расскажу?

— Давайте в другой раз? На работу спешу.

— Всё-то ты на работу спешишь. Что там за работа важная, слышь? Может, возьмёшь помощником?

— Пока, — говорю. — Вечером, если что, пообщаемся.

Он кивнул, соглашаясь, и долго меня взглядом провожал, вздыхая. Не, этот долго не продержится — сорвётся и опять запьёт.

4.

Толик переодевался и курил одновременно. Точнее, сидел в одних трусах, попивал кофеёк и дымил сигареткой.

— Мишка, здорово. Кофе будешь?

— Не откажусь.

— У нас самообслуживание. Кофе в банке, сахар в кружке. Пользуйся, не стесняйся.

— Я и не стесняюсь.

Демонстрируя это, насыпал себе покрепче, хорошо разбавил сахарным песком, залил кипятком и устроился на своём диванчике переодеваться.