— Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. На этот раз выиграл соперник. Это случается, — сказал я нарочито беспечно. Настолько нарочито, что резануло слух.

— Но… Но как же…

— Вероятно, вторую пешку я пожертвовал напрасно, — протянул я задумчиво. — В следующий раз… Нет, но может быть… Впрочем, — я оглядел присутствующих. Ефим Петрович — шахматист. А Миколчук, Иванов, Смирнов, Григорьянц, и, по всей вероятности, Алла Георгиевна Прокопенко — бойцы невидимого фронта. Интересная пропорция. Если я останусь чемпионом — все получат поощрения. Вот и набилось сюда народищу.

— А что, собственно, вы здесь делаете? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Почему нет Доломатского и Макаревичева? Их нет, а вы есть. Странно это. Очень странно.

— А где ж нам быть? — спросил Иванов.

— В буфете, Женя. В буфете. Собирать информацию, общаться, оказывать влияние, или какое там у вас задание, товарищ капитан.

— Майор, — самодовольно ответил Женя. — Уже две недели как майор.

— Поздравляю! Поздравляю, от всего нашего коллектива поздравляю. Глядишь, скоро станешь генерал-майором. Но это будет завтра. А пока, мне думается, тебе и остальным лучше заняться прямыми обязанностями.

— Мы и занимаемся нашими прямыми обязанностями, — ответил Женя.

За что его ценю, ещё с самой с Польши, так за безыскусность. Режет правду-матку напрямик, не стараясь маскироваться. К чему церемонии? Тем более сейчас, когда он майор?

Из слов Жени ясно: я, и только я — забота наших бойцов невидимого фронта. Других забот нет.

В чем заключается забота — это отдельный вопрос.

Я хотел было предложить всем выйти вон, оставив меня наедине с печалью, но пришёл волонтер, и повел меня с Ефимом Петровичем и Адольфом Андреевичем на экзекуцию. То есть на пресс-конференцию. Надо!

На пресс-конференции сегодня главная роль у Анатолия Евгеньевича. А я так, снаряды подношу. Всё было вежливо и корректно: Карпов похвалил меня за смелость и отвагу, я отдал должное его хладнокровию и проницательности. Оба мы сошлись во мнении, что самое интересное впереди.

Но корреспонденты били по больному: понял ли я, где просчитался? Доволен ли я работой моего тренерского штаба? И где мои постоянные спутницы, фройлян Стельбова и фройлян Бочарова? Последний вопрос задал корреспондент «Свободы» господин Попригорода. Какая-то искусственная фамилия. Явно псевдоним. Для пущей важности, ну, и для безопасности родных, если у этого господина есть родные в Советском Союзе. Хотя вряд ли псевдоним спасёт от зорких глаз, чутких ушей, длинных рук и острых клыков наших компетентных товарищей. Да что товарищей, достаточно одного меня.

— Видите ли, господин Попригорода… Кстати, у вас есть акустические двойники на «Свободе», некие Александр Воронин и Александр Перуанский. Тот же ритм речи, то же фрикативное «г», то же пришепетывание… Ну да ладно, у каждой зверушки свои игрушки (я отвечал по-немецки, Jedes Tirchen hat sein Plesierchen), я в кухню «Свободы» не лезу, но и вы должны понять: тактика и стратегия проведения матча есть большой секрет для маленькой компании, и раскрывать его я не намерен.

Но в целом ответы мои всё-таки были слабоваты. Одни и те же слова в устах победителя и в устах проигравшего звучат по-разному, а я сегодня — проигравший. И потому окончание пресс-конференции я встретил с облегчением. С видимым облегчением. С показным облегчением. Пусть все видят — Чижик сегодня не орёл.

Вернулись в «нашу» комнату, где у меня оставались плащ и шляпа. Хороший плащ, а шляпа просто верх искусства, в ней я чувствую себя попеременно то доктором Астровым, то Филиппом Марло, в зависимости от настроения.

Сегодня я, пожалуй, Филипп.

Филипок. Хве-и — хви, ле-и — ли, пе-ок — пок.

— А теперь — по барам, — скомандовал я.

— Что? Что вы сказали? — не поверил собственным ушам Адольф Андреевич.

— Я сказал — по барам. Заливать тоску пивом. Не все мы майоры, но быть в сердце капитала и не выпить хвалёного немецкого пива — нет, это непростительно.

— Но… Западные марки…

— Их есть у меня, не тревожьтесь, — а сам так и вижу, как ложатся строчки на листок: «склонял к употреблению буржуазных спиртных напитков»

— Нас ждут автомобили, — нашёл аргумент Миколчук. Но какой же это аргумент?

— Прекрасно! Значит, можем не торопиться, раз при колесах.

— Но водители…

— Это их работа — ждать, — отрезал я.

«По барам», пожалуй, преувеличение. Хватило и одной пивной, «Жёлтый пудель».

Зашли. Народу немного, будний же день. Заказали по кружке пива. Пили по-немецки, неспешно. Хорошее пиво, но не более того. Разговор поначалу не клеился, но я начал сравнивать местное пиво с «Жигулевским», и все оживились. Переводчик Смирнов рассказал, как пил «Жигулевское» в Куйбышеве, прямо на заводе. Сопровождал делегацию немецких пивоваров. Вот то пиво — это пиво. А то, что разливают из автобочек в Москве ли, в Сочи или в Воркуте — то и не пиво вовсе.

Иванов возразил, что и в Москве есть хорошее пиво. Конечно, не в уличных наливайках, о них речи и быть не должно в приличной компании, но пиво из цеха «С» бадаевского завода очень даже ничего себе. Если, конечно, у вас есть доступ к этому пиву. И посмотрел на меня.

Я ответил, что пиво пью редко: во время матча пить нельзя! А сейчас? А сейчас я не пью, а дегустирую. Мы все дегустируем. Чтобы впоследствии давать отпор голословным утверждениям о тотальном превосходстве немецкого пива. Хорошее? Можно и так сказать. Однако лучшие образцы советского пива не только не уступают пиву буржуазному, но даже и превосходят его. Говорю как человек, дегустировавший чешское, австрийское, французское, британское, американское, шведское, датское, финское, и прочие, и прочие сорта. И по этому поводу ещё по кружечке, но теперь тёмного. В ознакомительных целях.

Тёмное пиво принесло атмосферу доверительную, даже сердечную. Нужно было с тёмного и начинать!

Геллер рассказал, как в Одессе установили было в «Гамбринусе» немецкое оборудование, но его быстренько испортили — мешало разбавлять пиво. Да, пришли мы к общему выводу, разбавляют. А вот если всех разбавителей отправить на перековку, как заживём тогда, как заживём!

Нет, третью кружку я зажал. Хватит. В одной кружке пива спирта как в пятидесяти граммах водки. В двух, соответственно, как в ста. Приемлемо: советская медицина опытным путем доказала, что доза в сто граммов водки положительно действует на морально-волевые качества восьмидесяти процентов совершеннолетних мужчин, отсюда и фронтовые сто граммов. А вот сто пятьдесят — уже не очень положительно. Люди могут осмелеть настолько, что возможны нежелательные эксцессы. Вплоть до неподчинения.

И после второй кружки мы, наконец, вернулись к нашим автомобилям.

Домой, в социализм!

30 сентября 1979 года, воскресенье

В поисках комбинации

— Объективно позиция белых хуже, и реального пути к выигрышу мы не нашли, — сказал Ефим Петрович, отойдя от доски.

Будущие чемпионы, Доломатский и Макаревичев, только вздохнули, подтверждая вывод старшего по званию.

— Ищите, ищите, — в голосе моем опытное ухо могло услышать капельку-другую коктейля, паники плюс истерики. Чуть-чуть, рано ведь паниковать. Четвертая партия всего лишь. — У вас еще три часа, ищите! А мне нужно отдохнуть!

— Будем искать, да, разумеется, — и шахматная команда удалилась.

Сегодня — доигрывание четвертой партии. Третья закончилась вничью на семьдесят шестом ходу ввиду истощения сил. Четвёртую, вчерашнюю я, памятуя неудачу во второй, начал осторожненько, но Анатолий Евгеньевич действовал активно, перехватил инициативу, и сейчас у него лучше. Нет, разгрома не видно, мои фигуры стоят крепко, но это если не присматриваться. А если присмотреться…

Геллер говорил дипломатично: «пути к победе не нашли». На самом деле тут и ничья маловероятна. Вряд ли. Нет, всякое бывает, и я буду сражаться, пока бьётся сердце, таков мой план: выматывать соперника в затяжных боях, не считаясь с собственными жертвами.