И тут же, не переведя дух, пригласил нас в ресторан. «Узбекистан», слышали о таком?

Слышать слышали, признались мы. И видели, но внутри бывать не приходилось.

— Самое время побывать, — заявил Нодирбек, и мы согласились. Очень уж кушать хочется.

«Матушка-Волга» встретила нас ласково. Нет, не застоялась, сколько она пробыла в одиночестве, три дня? И сколько за три дня повидали мы…

Впереди сели девочки, Лиса за руль, Пантера за штурмана. Ну, как бы за штурмана. Москву мы знаем не очень хорошо, но «Узбекистан» от нас недалеко. По вечерней Москве — десять минут езды, если не спешить, а любоваться. Стены древнего Кремля, огни на Москва-реке, прогуливающиеся москвичи, прочие достопримечательности. Красиво? Красиво.

Ресторан «Узбекистан» размерами не потрясал. Потрясала очередь у входа. Я видел фотографии времен Великой Депрессии, жители Нью-Йорка стоят в очереди за бесплатным супом. А тут суп очень даже не бесплатный, но тоже стоят.

Нодирбек прошел мимо очереди, словно крейсер мимо рыбацких лодок. Никто не возмутился: если идёт, значит, право имеет. В подтверждении этого швейцар распахнул дверь и встретил Нодирбека как самого дорогого гостя. Ну, и нас тоже к ним причислил. К дорогим гостям.

Метрдотель, тоже хороший человек, провёл нас к столику у пальмы. Она, пальма, чуть поменьше, чем в «Москве», однако приятно.

Нодирбек что-то сказал метрдотелю по-узбекски, тот учтиво поклонился нам, прижав руку к сердцу. Потом подозвал официанта, тот тоже нас приветствовал — рука к сердцу.

В меню мы разбираться не стали, пусть Нодирбек заказывает, он и с кухней знаком лучше нашего, и наши вкусы знает. И объёмы тоже.

Я осмотрелся — нет ли знакомых? Рестораны Москвы — одно из мест, где все встречаются со всеми. Творческая интеллигенция, реже интеллигенция научная — профессура, известные врачи. Учителей, правда, не видел, но, может, я просто с ними незнаком.

Играла негромкая восточная музыка. Услада слуха.

И вскоре стол был уставлен яствами самыми замечательными. И на вид, и на запах, и на вкус. Именины желудка.

Вечер плавно приближался к ночи, когда к Нодирбеку подошел официант и что-то сказал на ухо. По-узбекски. Нодирбек отошел, затем вернулся.

— Труба зовёт. Срочно вызывает Шараф-ака, готовиться к завтрашнему дню. Вы уж извините, так получилось.

Мы извинили. Понимаем — служба. Сами такие.

Продолжали пиршество втроем. Неспешно, с толком, с расстановкой. Девочки решили, что обратно поведу машину я, и немножко расслабились. Нет, вина не пили. А коньяк — да. Немного, в плепорцию. Как известно, коньяк, настоящий коньяк, рекомендуют даже медицинские светила. Пятьдесят граммов. Можно сто, если за хорошим столом.

Но я верен боржому. А девушки себе позволили. Девушка — тоже человек.

— Для полного счастья не хватает хорошей драки, — сказала Пантера.

— Бойтесь своих желаний, — предупредил я. — Известно же, они часто сбываются.

— Нет, это мы так, в воздух стреляем, — успокоила меня Лиса. — Завтра пойдем в спортзал, там и разомнёмся.

Через столик от нас сидела компания, не слишком шумная, не слишком тихая. Один из компании, явно артист, вдруг встал, подошел к музыкантам, что-то им сказал — опять по-узбекски. Затем сел за фортепиано, и начал играть.

— Это же Фаррух! — сказала Лиса.

— Фаррух?

— Ты, Чижик, совсем не смотришь телевизор.

— Ну почему, смотрю иногда… А, это же Фаррух, — сыграл я в ослика, до которого доходит на третий день.

Фаррух играл что-то знакомое. Очень знакомое.

— Учкудук, три колодца…

— Что?

— По размеру подходит.

И в самом деле, ложится на музыку.

— А дальше? Какие слова?

— Не знаю. На ум пришла одна строчка, и — стоп. Я же не поэт.

— Учкудук… — задумчиво протянула Ольга. — Это на каком языке?

— Вестимо, на узбекском. Я так думаю. Самарканд, Бухара, Учкудук…

— То есть город? Никогда о таком не слышала.

— Маленький город. Чуть больше Каборановска. Думаешь, многие в Ташкенте знают о существовании Каборановска? Земля наша велика и обильна, городов две тысячи, где все упомнить.

— Чижик… Ты бы мог позвать Фарруха к нам?

— Куда — к нам?

— За столик, Чижик, за столик.

— А зачем?

— Поговорить. Это же Фаррух!

Вот что делает с девушками коньяк!

— Позвать-то я могу, каждый может. Придет ли?

— А ты позови так, чтобы пришел!

Однако!

— Дайте пять минут.

Фаррух заиграл другое. И начал петь. Ария Улугбека из «Пустыни», по-узбекски.

Я подошел к фортепьяно, подменил Фарруха: сидя петь оперную партию нехорошо. Фаррух словно ждал этого, встал и запел во весь голос. Пел профессионально, явно прошёл отличную школу.

Ему аплодировали. Девочки тоже.

— Эти аплодисменты я разделяю с автором, знаменитым Михаилом Чижиком, — вдруг сказал Фаррух. Нет, не совсем вдруг, я ждал что-то подобного.

Я встал, поклонился. Аплодисменты накатили второй волной.

— Фаррух-ака, могу я пригласить вас за наш стол? — сказал я.

— Сочту за честь, — сказал Фаррух.

Девочки сразу взяли гостя в оборот.

— У нас к вам предложение, — начала Ольга.

— Деловое и творческое, — добавила Надежда.

— Мы будем снимать фильм-оперу, — развивала тему Ольга.

— «Пустыня», — уточнила Надежда.

— Вместе с «Узбекфильмом». Съемки будут вестись в Самарканде, Бухаре, на натуре. Апрель и май.

— И мы предлагаем вам роль в этом фильме. Мирзо Улугбека. Вы согласны?

— Это так неожиданно, — сказал Фаррух. Хороший актер, всякий бы поверил, что неожиданно. Только не я.

— Но вы подумайте, подумайте, — сказали девочки.

— Непременно подумаю. Да.

— Что — да?

— Да — это да. Согласен! Это моя мечта — Улугбек!

На обратном пути девочки мурлыкали «Учкудук, три колодца, и верблюды вокруг славят солнце».

Ещё летом они спрашивали, не возражаю ли я, если следующим фильмом будет «Пустыня»? Я ответил, что не возражаю, но сам участвовать не буду. Ни петь не стану, ни плясать.

Потом всё затихло, но вот оно как оборачивается. Новый фильм! Правильно, плавь золото, пока горячо. Девочки вышли на орбиту. Высокую орбиту. Геостационарную.

Это же хорошо?

Просто замечательно.

5 сентября 1979 года, среда

— Ура, ура! — закричали тут швамбраны все

В Зоопарке Ми и Фа веселились. Всё здесь им нравилось: скамейки, деревья, пруд, другие дети, а больше всего нравились слон и жирафа.

Бабушка Ка, опекавшая мелких, рассказывала им, что жирафы живут в Африке, у озера Чад, где они вечерами изысканно бродят по берегу. И сразу дети захотели на озеро Чад.

— Потом, потом, — ответила бабушка Ни. — Когда будете ходить в школу, папа вас свозит в Африку.

— Хотим в школу, — стали проситься Ми и Фа.

Погода роскошная, солнечно и тепло. Для зоопарка подходит прекрасно. И людям хорошо, и животным. Жёлтые листья пока редки, как китайские туристы на улицах столицы, но дайте срок, дайте срок…

А мне зоопарк казался тесным, обшарпанным, бедным. Потому что я сравнивал, а сравнивал — потому что видел другие зоопарки. В Праге, в Вене, в Берлине, в Лондоне. Так «двушка» в типовом доме советскому врачу кажется вполне приемлемой, а «трешка» и вовсе представляется пределом желаний, но это пока советский врач не видел, как живут коллеги, к примеру, в Нью-Йорке, Париже или Стокгольме. Система Семашко, что вы хотите. При капитализме врач обслуживает богачей, помещиков и капиталистов, ему перепадают куски с буржуйского стола, потому рано или поздно он и сам становится похож на буржуина. А при советской власти врач служит пролетариям, живёт жизнью пролетария, и потому он счастливейший человек на свете.

Отсюда следует что? Отсюда следует то, что нечего сравнивать! Нечего смотреть на Запад, а следует смотреть в корень! Или на корнеплоды. Сейчас наши, то есть бурденковцы, убирают сахарную свёклу. Работа выгодная, хотя и непростая. Но в сухую погоду — милейшее дело. Берёшь корень, нет, корнеплод, берёшь и острой стороной ножа отсекаешь ботву, тупой — сбиваешь остатки земли, и бросаешь свёклу в ведро. Из ведра — в кучу. Потом из кучи — в кузов самосвала, и — под контролем своего брата-студента — на свеклопункт. Учёт и контроль, без этого нельзя, колхозники и обманут, и обсчитают. Но с бурденковцами такое не пройдёт, чуть что — заявление в прокуратуру, и суши сухари. Были прецеденты. А в октябре у студента зашуршит в кармане денежка. Приодеться, приобуться.