— Узбекистан важнее, — сказала Ольга.

— Гораздо важнее, — подтвердила Надежда.

— «Есть традиция добрая в комсомольской семье: Раньше думай о Родине, а потом о себе!» — запел я, и девочки подхватили:

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,

Наш каждый нерв решимостью одет;

И, верьте нам, на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ.

Немножко непривычно, но получилось хорошо.

И уже втроем стали петь «Всё выше, и выше, и выше»

Почему бы и нет? Ботвинник советовал прекратить шахматные тренировки за неделю до начала состязаний. Чтобы не объесться. Ну, а я эту неделю возьму в середине сбора.

Развеюсь.

— В Ташкенте сейчас, думаю, с погодой прекрасно. И вообще, стоит посмотреть, как оно там, есть радиация, нет? — сказал я, когда мы допели последний куплет.

— Какая радиация? — не поняли девочки.

— Социальная. Амальрик предсказывал распад Союза. А где распад, там и радиация.

— Ты думаешь, Союз может распасться?

— Если в фундамент дома заложили динамит — то необходимо учитывать возможность взрыва.

— Это ты о «Москве»?

— Это я о Советском Союзе.

— И какой же динамит заложен в фундаменте страны?

— Известно какой. 'За каждой союзной республикой сохраняется право

свободного выхода из СССР'. Конституция Советского Союза.

— Не думаешь же ты, что и в самом деле они выйдут из Союза?

— Чижик птичка маленькая, то, что думает чижик, на Вселенную ну никак не влияет. Куда важнее, что думают в союзных республиках.

— И что же там думают?

— О чем обычно думают люди? Об выпить, об закусить, об своем доме или квартире, об машине… Если это у них есть, они жизнью довольны. Если у них этого нет, то начинают волноваться.

— Разве в Узбекистане плохо живут?

— Не знаю.

— Мы же были там, сами видели!

— Мы видели, как живет Шараф Рашидович, да ниспошлет ему Аллах здоровья и благополучия. А как живет колхозник, мы не видели, нет.

Пётр Петрович, если и слышал наш разговор, то виду не подавал. А, может, и не слышал — он тактично держался шагах в двадцати, мы говорили негромко, плюс ветер, плюс шум моря…

За разговором мы зашли далеко. Не в смысле темы разговора, а в пешеходном. Шли, шли, шли — и пришли невесть куда. Ничего страшного, заблудиться здесь нельзя, Куршская коса узкая. Север и запад — Балтийское море, юг и восток — Куршский залив. Пойдем вперед — придем в Ниду, пойдем назад — в «Дюны».

И мы пошли назад. Но другим путем. Не по берегу — и ветер прохладный, и тучки превратились в тучи, — а лесом. Все дороги ведут… куда-нибудь, да ведут. И тропинки тоже.

Тропинка оказалась неважной. Малохоженой. Да и кому здесь ходить?

— Что-то пахнет дурно, — сказала Надежда.

И в самом деле — дурно. Даже не так. Нехорошо пахнет. Лучше бы пройти, но нужно и посмотреть, что это такое. Гражданский долг.

И мы сошли с тропинки.

Прошли всего ничего, и увидели под кустом… нет, не человек. Собака. Растерзанная, разорванная на части. И ошейник с медалями.

— Бедный Грэй, — сказал я.

— Грэй?

— Собака генерала. Овчарка. Убежал, его искали, но не нашли.

— Кто ж его так? Волки?

— Нет здесь волков, уверяют и люди, и книги. А кабаны есть. Матерый секач, он может. Но я не следопыт.

Подошел и Пётр Петрович. Посмотрел внимательно.

— Нужно немедленно уходить, — сказал он.

Никто не возразил. Гулять как-то сразу расхотелось. Да и смеркается.

И мы пошли. Теперь Пётр Петрович шёл впереди, поглядывая на компас, который вдруг оказался в его руке. Ничего особенного, обыкновенный компас, всякий может купить за два рубля семьдесят две копейки в магазине «Турист». Дороговато, есть и подешевле.

И вдруг…

Не люблю «вдруг». Очень.

Три серые фигуры, сразу и не понять, кто это. Существа, вот.

Я не гадал, не размышлял, я стрелял. Все эти «недобрые взгляды» были неспроста. Следили. И вот теперь решили напасть.

Со страху я израсходовал весь магазин, все восемь патронов. Кто их знает, чертей, вдруг одной пули им мало? Пистолет у меня хороший, легкий, незаметный, но калибр пять сорок пять не всякую тварь остановит. Военные презрительно называют такие пистолеты мухобойками. Ну, те называют, кому не положено их иметь. Зелен виноград.

Тут и Пётр Петрович подоспел, с ПМ. Как это Тигран Вартанович сказал? В пятьдесят лет слух не тот, что в двадцать пять. Да я ведь и привык к здешнему лесу, различаю подозрительные звуки, а он, похоже, нет.

Мы бегло осмотрели нападавших. В куртках волчьего меха. И штаны меховые. И унты. На головах — волчьи маски, выполнены весьма впечатляюще. На руках — гловелетты, но особые гловелетты, жесткие, и по-над пальцами — экзокогти. Попросту — три острых лезвия, сантиметров по десять.

А на поясе у каждого ещё и нож. В ножнах.

Капитан, то есть подполковник, дослал патрон (только сейчас, ага) — и сделал три выстрела. Каждому по пуле.

— Контроль, — коротко объяснил он.

Ну, ну. А он, стало быть, контролер. Нет, всё правильно: девятка — это не правоохранительный орган. Главное — обеспечить безопасность охраняемого объекта.

Оставлять потенциально опасные объекты за спиной, если есть возможность их устранить, недопустимо.

И я поменял пустой магазин на полный. Хорошо, что был запас. Как не быть, я чижик запасливый.

— С волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой, — с этими словами капитан (пусть уж будет капитан, для конспирации) стащил маску с лица трупа. У трупов ведь есть лица?

На вид лет сорок, чуть больше, чуть меньше. А двое других — молодые, совсем молодые. Лет по семнадцать, по восемнадцать.

— Уходим. Быстро, быстро, быстро, — приказал Пётр Петрович.

— Но кто это? — спросила Надежда.

— Вилктаки, — ответил я.

— Кто?

— Подробности письмом, сейчас ходу!

И мы затрусили полубегом, дальше и дальше. Вернее, ближе. Ближе к «Дюнам».

Поспели к ужину, да.

2 сентября 1979 года, воскресенье

Втроём и без оружия

Спецрейсы, они разные бывают. Пять лет тому назад, в семьдесят четвертом, мы летели спецрейсом из Нью-Йорка в Лас-Вегас, на матч с Фишером. Самолет «Лир», роскошный салон — кожаные кресла и диваны, столики красного дерева, американский сервис: винная карта, омары, шампанское «Дом Периньон» (не «Абрау Дюрсо», но сойдёт), можно и скотч односолодовый, двадцатилетней выдержки, можно и многое другое. Мы конечно, скромно ограничились минеральной водой, у советских собственная гордость, но было приятно.

А сейчас летим на «Ан 12», транспортном самолете, в грузовом отсеке. Это и есть спецрейс «Москва — Ташкент», с промежуточной посадкой где-то под Оренбургом. Где-то — потому, что садились на военном аэродроме, местоположение которого знать нам не полагалось. Да не очень-то и хотелось — знать. Вышли, походили туда-сюда, освежились. На борт погрузили несколько ящиков, неизвестно с чем (опять же это нам неизвестно, оно и спокойнее — не знать), дозаправились. И полетели дальше, теперь уже держа курс на Ташкент.

Кресел в отсеке нет. Вдоль борта — откидные сидения, алюминий и брезент. Четыре полки, можно сидеть, можно даже прилечь на свой страх и риск: время от времени самолет попадает в воздушный ухаб, турбулентность, и тогда только держись!

Мы держимся.

Я дремлю. Потому что утомился. Из Калининграда в Москву мы тоже летели спецрейсом, на «Ли 2», опять же военном. С посадкой где-то в окрестностях Минска. Долго летели, самолет старый, медленный, и болтало в нём куда как сильно.

Прилетели в половине пятого утра. Добрые люди довезли нас домой, дали час на отдых и приведения себя в надлежащий вид, после чего меня отвезли к Андрею Николаевичу.