Прямо такими словами не думает, а подсознательно — очень может быть.

Прошёлся по сосновому лесочку. Лес молодой, такой лес Чехов называл «оглобельным». Но этот и на оглобли не годился, стволы и наклонные, и крученые, то ли от балтийских ветров, то ли от колдовства. Дошёл до небольшой лагуны, которая зовется озером, да не просто озером, а озером Лебедь. И в самом деле, водоплавающие имелись: отсюда, с вершины дюны я разглядел с полдюжины лебедей. Но спускаться к озеру не стал, иногда издали лучше видно, чем вблизи.

Так я стоял час, наполняясь пустотой. Пустота в сознании очень важна, она дает мыслям простор. Где лучше заниматься физической работой, в заставленной мебелью комнате, или в комнате, обставленной по минимуму? То же справедливо и для работы умственной.

Всю мебель не убрал, не такое это простое дело, но стало посвободнее. Уже хорошо.

Озеро Лебедь, Лебединое Озеро. Балет оборотней. Может, и здесь есть легенда, что в полнолуние лебеди обращаются в людей? Царевна-лебедь и её свита?

И очень может быть.

После обеда я пошёл принимать работу. Клавир хорошо темперирован, или не очень? Проделана большая работа…

Расплатился, и Пятрас Винаускас сел в «Москвич — 412» и уехал, усталый, но довольный.

А я пошёл вздремнуть. Сытое брюхо к Бетховену глухо.

Проснувшись, включил телевизор. И в самом деле, передача из Гданьска принималась уверенно, только порой по экрану пробегала рябь, видно, где-то неподалеку локаторы работают. Я посмотрел, послушал.

Польша хоть и много лет как социалистическая страна, но от буржуазного духа избавиться так и не смогла, нет. Фильмы показывает такие, каких в Союзе не увидеть. Американские, французские, всякие — это диктор объявление сделал, мол, смотрите, не пропустите. Ну, и шуточки себе позволяют на грани.

— У советских лозунг дня «Народ и партия едины», пан Кройчик.

— А у нас, у поляков?

— «Мухи отдельно, котлеты отдельно!»

Это показали отрывок развлекательной программы, которая полностью выйдет ночью. С подковыркой юмор. У нас за такое из института исключают, дело кавээнщиков в чернозёмском политехническом, как же.

Бродя в дюнах перед ужином, мы с Тиграном Вартановичем перебрасывались мыслями о том, о сём. О том, что мельчайшие капельки морской воды поднимаются на высоту в пять километров и более, и разносятся на расстояние в сто километров от берега моря, и дальше, так что гулять непосредственно у воды особого смысла и нет. Но хочется смотреть на море.

— А что вы, Михаил, думаете о законе «о десяти тысячах», — спросил Петросян. Проект закона ещё не публиковали, но слух разлетелся, утечку допустили. Может, и специально допустили.

— Населения у нас двести шестьдесят миллионов, но я не знаю, сколько из них получают десять тысяч в год через кассу. Думаю, немного. Думаю, очень немного. В писательской среде, к которой я некоторым образом причастен, будут брать в соавторы жен или мужей, или детей, или просто подставных. Да и не знаю я таких писателей из ныне живущих, чтобы больше десяти тысяч получали. Прежде были, Горький, Алексей Толстой, а сейчас не знаю.

— Важен не сам закон, а подзаконные акты. Думаю, для жителей Крайнего Севера, работников особых производств, других групп будет сделано исключение. Ленинскую премию тоже, наверное, включать не будут. Посмотрим. А вот наши призовые?

— Так их уже снижают, какие десять тысяч, откуда? В прошлом году на первенстве Союза за первое место — три тысячи, — скромно умолчав, что чемпионом стал я, в пятый раз.

— Это верно, но заграничные турниры? — Тиграну Вартановичу играть в Рио-де-Жанейро, там призовые побольше будут.

— Не знаю, — не стал раскрывать дебютную заготовку я. Ни к чему. Уверен, что Петросян уже что-то придумал.

Мы стояли не вершине дюны, дышали целебным воздухом, и смотрели, как узенький серп луны постепенно клонится к воде.

Тихо, торжественно.

И тут до нас донёсся вой.

26 августа 1979 года, воскресенье

Длинный нос Би-Би-Си

— Михаил, что с вами?

Утренняя зарядка в санатории начинается в семь сорок пять, и я нарочно вышел на площадку в семь ровно, чтобы позаниматься одному. Люди здесь в основном от пятидесяти и старше, упражнения для них подобраны с учётом возраста, и мне не хотелось ни их смущать, ни самому смущаться.

И вот стою я в позе цапли, слушающей, как распускается лотос, и тут меня спрашивают:

— Михаил, что с вами?

Я продолжал стоять — на одной ноге, с закрытыми глазами, четыре вдоха в минуту. И простоял ещё полторы минуты, прежде чем открыл глаза и ответил:

— Это, Алла Георгиевна, упражнение на равновесие и концентрацию.

— Просто Алла, — поправила она меня. — Вы занимаетесь йогой? А костюм у вас — это Адидас?

Я был в костюме оттуда, из Багио. Сиреневый цвет, ручная вышивка, натуральный шелк. Дорого, да мило.

— Нет, это одно из базовых упражнений школы боевых искусств Antonio Ilustrisimo. На равновесие и концентрацию.

— Антонио Илустиримо? Никогда не слышала.

— Он не столь известен, как Брюс Ли или Чак Норрис, но на Филиппинах его считают Великим Мастером.

— А вы где учились всему этому? — Алла довольно похоже изобразила позу цапли.

— У него и учился. Учились, — поправился я. — В Багио, во время матча с Карповым. Матч длился долго, и мои тренеры по физподготовке настояли, чтобы я записался в спортивную школу. В здоровом теле здоровый дух, что-то в этом роде. И пока мы были на Филиппинах, мы её и посещали. Там и костюмы приобрели, для занятий.

— Мы?

— Я и мои тренеры. Вернее, тренерши. Или тренерки? Не знаю, как лучше.

— Это женщины?

— Да. Кафедра лечебной физкультуры и спортивной медицины нашего мединститута взяла надо мною шефство.

— Они, значит, теоретики?

— Теоретики тоже. Обе кандидаты наук. Или кандидатки? Но и спортсменки, у обеих первый разряд.

— Первый разряд? — спросила Алла. — По шахматам?

Презрение пряталось, но не очень старательно. Между перворазрядником и мастером дистанция огромного размера, а шахматы многие спортсмены вообще за спорт не считают.

— Дзюдо, — коротко ответил я.

— А где ваши тренеры сейчас, почему не с вами?

Назойливость Аллы вышла за границы обычной беседы, но она этого либо не замечала, либо твёрдо решила не отступать, мол, нет таких крепостей, которые нельзя взять штурмом.

— Заняты, — коротко ответил я. — Алла, скажите, здесь волки водятся?

— Волки? — Алла Георгиевна на мгновение сбилась с курса. Она про Фому, а ей про Ерёму. Контргамбит, да. — Какие волки? Никаких волков нет, с чего вы взяли?

— Вчера, гуляя с Тиграном Вартановичем в дюнах, мы слышали вой.

— Нет, — твёрдо сказала Алла. — Откуда им быть, волкам? Лисы есть, но они не воют. Может, какая-нибудь собака? Ветром, да над водой, звуки могут разноситься на километры.

— Да, возможно, — согласился я.

Вчера мы услышали вой. Вернее, не мы, а я, Тигран Вартанович определиться не мог. Знаете, Михаил, сказал он мне, в пятьдесят слух уже не такой, как в двадцать пять. Если бы вы не сказали, то и не услышал бы, а сейчас и не знаю, то ли ветер шумит, то ли птица кричит.

Я не то, чтобы испугался, но было неприятно. Если вам дороги жизнь и рассудок, не гуляйте в дюнах ночью, когда силы зла властвуют безраздельно. С детства помню, как вечером в пионерском лагере вожатый читал нам вслух «Собаку Баскервилей». Просыпаются генетические страхи, и никакие доводы разума не действуют. И хотя до заката времени оставалось предостаточно, я, умненький-благоразумненький, решил, что хватит, что надышались, что можно и назад.

— Мне пора, — сказала Алла, — но мы увидимся позже?

— Непременно.

Да, на спортплощадку подтягиваются отдыхающие. Правильнее было бы назвать их оздоравливаемыми, это же санаторий, а не дом отдыха, и все, или почти все получают лечебные процедуры — морские ванны, душ Шарко, франклинизацию, токи д’Арсонваля, главным же оздоравливающим фактором считаются прогулки. Но отдыхающее — привычнее.