Но расслабляться не след. Сегодня была первая ласточка, или, учитывая время, первая совушка. Первая, но не последняя. Будут и ещё.

Я смотрел на далекие — не очень-то и далёкие — огни Западного Берлина. Действуют гипнотически.

И я начал видеть.

— Ищем, ищем, а был ли мальчик? — Кавеладзе курил по-барски, откинув голову, держа сигарету между указательным и средним пальцем, оттопырив мизинец. Жалуется, что сигаретки слабенькие, «Мальборо», презент союзников. То ли дело наша родная махорка! С одной затяжки прочищает мозги!

— Мальчик, несомненно, был. Наше дело — выяснить, что с ним стало сейчас, — ответил Юсупов.

Юсупов не курит, Юсупов пьёт чай. Наш, советский грузинский чай. Насыплет три чайные ложки в стакан, зальёт кипятком, накроет блюдцем, фарфоровым, из сервиза восемнадцатого века, подождет пять минут, и пьёт. А заварку жуёт. Такая у него привычка.

— А вы, товарищ капитан, что думаете по этому поводу? — спросил меня Кавеладзе.

— Моё дело не думать, моё дело выполнять приказания начальства. Пока не будет неопровержимых доказательств в пользу того, что Гитлер жив, Гитлер мёртв. И точка.

Кавеладзе и Юсупов разговорчики тут же прекратили. Пустые разговорчики, вредные разговорчики. Строить предположение, и подгонять под него факты — верный путь совершить ошибку. Нужно идти от фактов к предположениям, а никак не наоборот.

В октябре или ноябре готовится большой процесс над гитлеровскими главарями. Но неизвестна судьба самого Гитлера. То есть она как бы известна, отравился, и труп сожгли. Или застрелился, и труп сожгли. Но как знать, как знать… В комендатуры то и дело поступали заявления от неравнодушных немцев, в которых утверждалось, что Гитлер жив, и указывались имя и адрес. Проверяем, такие сигналы без проверки оставлять нельзя. Наша группа тщательно изучает каждое такое заявление. Всего их набралось тридцать четыре. Тридцать четыре Гитлера — не перебор ли?

А что вы хотите? Люди стараются проявить себя перед нами с хорошей стороны, вот и сообщают о своих подозрениях. Иногда разобраться легко — когда Гитлер оказывается инвалидом, потерявшим руку в Первую Мировую, или дылдой метр девяносто четыре, или молодцем двадцати трех лет. А иногда и сложно: в Германии долгое время считалось особым шиком носить усы, а ля Гитлер, прическу, а ля Гитлер, и потому определенное сходство было. Особенно у художника из Кёнигсберга, Оскара Шмидта. Пришлось поработать, что было, то было. Документы? А что документы, неужели Гитлер не запасся бы надёжными документами? Отличие от плакатных портретов? Так мы знаем, как они пишутся, плакатные портреты, как ретушируются газетные фотографии: на портрете орёл, а в жизни пройдёшь рядом, и не заметишь. До поры не заметишь, а если объявят розыск, то каждого воробышка придётся разобрать, не орёл ли он.

Я что думаю — не вслух, не для записи, а чисто для себя. Я думаю, что Гитлер сбрил усы, изменил прическу на «под Котовского», нацепил на нос очки (у настоящего Гитлера зрение неважное), и живёт где-то неподалёку, представляясь беженцем. Сейчас беженцев миллионы, кто-то бежит с западной части в восточную, кто-то наоборот. И главное, начал он эту двойную жизнь не в мае, а загодя, может, с сорок четвертого года. Появлялся на день-другой, исчезал на месяц. И все знали, что в этом домике живет безобидный учитель рисования из… из Гамбурга, учитель, чей дом был разрушен летом сорок третьего, как и дома сотен тысяч других гамбургцев.

Но мысли эти я держу при себе.

Приказали искать — значит, будем искать! В Германии, в Испании, далее везде.

Юсупов хлопнул в ладоши:

— Всё, кончаем перерыв.

Вошёл очередной неравнодушный немец. Старый, но приличный костюм, очки, чистые туфли.

— Я Пауль Рихтер, профессор медицины, — начал он. Уже интересно.

— Я должен заявить со всею ответственностью: Гитлер не умер.

— Не умер? — беседу (не допрос, на этой стадии именно беседа) ведёт Кавеладзе: у него располагающая внешность и забавный, хотя и понятный, немецкий.

— Нет.

— А где он сейчас?

— Везде. Гитлер распался на миллионы микроскопических частиц! И каждая частица нашла своего носителя среди людей.

— Среди немцев?

— Среди немцев. И среди вас. Поэтому опасайтесь! Опасайтесь! Опасайтесь!

Через час мы выяснили: Пауль Рихтер, действительно, был профессором медицины. Политики сторонился, в НСДАП не вступил. Но после капитуляции почему-то сошёл с ума. Не буйный, но с пунктиком.

Бывает, бывает. Но мне показалось, что он говорит правду.

Сумасшедшие порой очень, очень убедительны.

е22 сентября 1979 года, суббота

Новая премьера

Игровых костюмов с собой у меня два. На белые партий — светло-серый, итальянский, на чёрные — тёмно-синий, французский. Оба куплены летом, специально для матча.

Казалось бы, какой пустяк, ерунда, или, хуже того — мещанство, вещизм, буржуазная отрыжка. Мол, следует надевать что-нибудь простое и удобное. Джинсы и водолазку. Как мне написал болельщик из Коломны, «на правах старшего советую: одевайся просто, без выпендрёжа, костюм ведь сковывает, как сковывают рыцаря латы».

Письмо пятидесятилетнего перворазрядника пришло на адрес чернозёмского «Молодого Коммунара», в Школу «Ч», и содержало пять листов советов, как мне играть с Карповым, советов от вполне здравых до весьма специфических. Но, подозреваю, у перворазрядника нет опыта международных матчей и турниров.

Во-первых, наш Спорткомитет требует от всех выезжающих за рубеж спортсменов, паче шахматистов, одеваться прилично. Костюм, галстук, белые или светлые рубашки, чистые туфли — указывается особо. Во-вторых, на многих турнирах, особенно традиционных, с давней историей, участник подписывает соглашение ли, контракт, как хочешь, так и называй, где указывается то же самое. Костюм, галстук, туфли.

Но, в-третьих и в-главных, костюм меня нисколько не стесняет, напротив. Вот в джинсах мне было бы неудобно, джинсы хороши на огороде, но не на сцене, где на тебя смотрят сотни зрителей. Шахматы — это искусство, это представление, это спектакль, и одежда должна соответствовать. Никто же не играет Чацкого, Безухова или Ленина в джинсах и водолазке.

Пока не играет.

И ещё: шахматисты суеверны. У них есть любимые костюмы, в которых они чувствуют себя защищёнными. Как в латах. Помню, в Ливии у Горта случилась с костюмом катастрофа, на него пролили кофе, пусть и случайно. На светлый костюм — чёрный кофе! И всё, Горт расстроился и стал играть много хуже своей силы.

Однако дело не в суеверии, а просто мне нравится хорошо одеваться. Хорошо в моём понимании, а не в понимании перворазрядника из Коломны. Система Станиславского: я создаю образ, и я должен верить в этот образ, жить жизнью этого образа. Образа современного советского человека, комсомольца эпохи развитого социализма. А то ведь нас, комсомольцев, до сих пор в странах развитого капитала представляют в шинелях с красными разговорами, на голове непременно будённовка, обуты либо в валенки, либо в сапоги. Курим самокрутки, «козьи ножки», слушаем граммофоны с огромными раструбами, и едим в общественных столовых варёную картошку, по праздникам — с селёдкой, обтирая руки о скатерти.

Откуда они взяли скатерти в советских столовых?

И тут вылетает Чижик, в модной одежде, и к тому же умеющий носить эту одежду — удар по заблуждениям и предрассудкам!

Разговаривает на разных языках, и недурно разговаривает — ещё удар!

Со знаменитостями на дружеской ноге, открытий и общительный, не варит супчики в номере гостиницы, а ходит в рестораны, да не один, а с прекрасными дамами — третий удар!