Яна говорит хоть тихо, но очень чётко. Будто бьёт молотком по своим воспоминаниям. Я молчу. Что можно сказать в этой ситуации?

— Мой график не изменился. Ночью слёзы, днём — учёба, кружки, репетиторы. Не смотря, на то что мой отец был довольно строгим в воспитании, я очень его любила. Деньги у нас были. Папа хорошо зарабатывал, оставил приличные сбережения. Дом, машина, счета в банке… Но, мама словно с ума сошла. Искала чего-то, металась. Спустя несколько месяцев, я заметила, что она часто с кем-то разговаривает по телефону, улыбается и куда-то уходит по ночам. Вся забота обо мне сводилась к тому, чтобы спросить сделаны ли уроки, ничего ли я не пропускаю и ела ли я. Всё.

Хочу прижать её к себе, но понимаю, что сейчас Яна этого не приемлет. Насколько нужно быть ущербной матерью, чтобы бросить своего ребёнка в такой момент?

— Оказывается, её разговоры по телефоны и улыбки были не на пустом месте. В один из дней на пороге дома появился Виктор. Знаешь, что меня сразу насторожило? — Яна чуть прищуривается. Она не только озвучивает мне свои воспоминания, она проживает их. — Его татуировки. Новые, яркие. Но они перекрывали старые. Тюремные.

Свожу брови. Я боюсь слышать продолжение.

— Плюс, я слышала, как Виктор разговаривает по телефону — этот жаргон не спутаешь ни с чем. Говорила маме, что он опасен и меня пугает, но она только отмахивалась: «не выдумывай, он хороший».

Яна на секунду прикрывает лицо руками и запускает пальцы в волосы, проводят ими по всей длине.

— Господи, как же я его боялась… Но нет, он меня не трогал. Никогда, — передёргивает плечами и еле заметно качает головой.

Спустя какое-то время, начались карточные вечера. Они были каждую пятницу. Прокуренная гостиная, бутылки из-под виски, громкий смех, пьяные разговоры, взгляды… Мама сбегала в это время то в театр, то на выставку. Куда угодно, лишь бы не быть дома. И никогда не брала меня с собой. Я же сидела в своей комнате, обхватив колени, и тряслась от каждого звука, доносившегося снизу. Бежать мне было некуда. Бабушек и дедушек у меня нет, друзей не появилось…

Её голос начинает дрожать, отдаваясь в каждой частичке меня. Я еще не сделал ни единого глотка, хотя от этого рассказа хочется опустошить всю бутылку.

— Особенно было страшно, когда приходил тот… — прочищает горло и продолжает. — Со шрамом, пересекавшим бровь. Он так на меня смотрел… Как хищник на жертву. Я старалась не попадаться на глаза всей компании, если нужно было выйти — проскальзывала тенью. Но, он стал приходить не только в день игры. И его взгляд… он прожигал насквозь.

Яна допивает виски залпом и наливает ещё. Бросает взгляд на мой бокал и ставит бутылку на место, увидев, что я не притронулся к выпивке. В этот момент меня раздирает боль. Моя девочка… Я никогда не видел её такой. Она сломлена, но продолжает держать спину ровно.

— А потом… — сжимает стакан до побелевших костяшек. — Наступил тот роковой вечер. Мама укатила на очередную премьеру в театр, я заперлась в комнате — всё как обычно. И тут Виктор зовёт меня спустится вниз.

Она начинает задыхаться, подаюсь вперёд, с желанием обнять, но она выставляет между нами руку. Выдыхает и на мгновение прикрывает глаза.

— Они уже были сильно пьяны. И тут Виктор, он… — её голос срывается и переходит на шёпот. — Он сильно проигрывал, и он… Он предложил ставку — меня. Будто я какая-то вещь.

Дёргаюсь, будто от удара. В моей душе уже полыхает настоящее пламя, выжигая всё внутри, оставляю после себя чёрную сажу. Каждый вздох даётся тяжелее, его пожирает пламя, наполняя все горькой копотью.

— А тот, со шрамом… он так обрадовался, — она поворачивает и смотрит мне в глаза. Там столько боли и… пустота. — Остальные, словно шакалы просто ждали.

— Знаешь, что такое «холодный пот»? Я тоже не знала. Это миллионы ледяных игл, пронзающие все твое существо! В ту ночь так и было.

Она отворачивается и закрывая глаза, продолжает:

— Он попросил показать ему меня. Я даже не понимала сначала ничего, что они хотят и для чего меня позвали. А потом, он посмотрел на меня, — Янку передёргивает. — и говорит: «раздевайся». Я застыла. Даже слова не могла сказать, в голове только вопросы — что значит «раздевайся»? Зачем? Что происходит? Мне кажется, что я даже что-то спросила вслух, потому что мне сказали, что мой папаша…

Она выплёвывает это слово с такой ненавистью и призрением. Я понимаю, что речь не о её настоящем отце, она говорит о Викторе.

— Он всё просадил: дом, машину. А я могу ему помочь, я могу всё исправить. А я стою, как вкопанная. «Давай, не ломайся» — бросил мне тот. Его глаза… в них арктический холод. Помню, я посмотрела на отчима, я реально ждала, что он одумается и сейчас скажет, что это какая-то тупая шутка. Но он сидел, уставившись в карты. Он даже не поднял глаза.

Каждое её слово — как удар по моему внутреннему миру, заставляющий задаться вопросом: каково ей было всё это держать в себе? Хранить в воспоминаниях… И эта мысль, как чёрная дыра, поглощает меня, оставляя лишь ощущение беспомощности и острого желания стереть эти воспоминания в голове Яны.

— Пока я стояла, не в силах сдвинуться с места, эти… начали меня обсуждать. Словно я кукла: «какая молоденькая», «свеженькая», «фигурка — огонь». Каждое слово било наотмашь. Я стояла, обхватив себя руками, а он схватил меня за волосы и начал раздирать на мне одежду. В ушах до сих пор стоит это треск ткани одежды. В тот момент мне казалось, что это трещит моя душа по швам.

Яна не замолкает не на секунду, но она не торопится, она настолько срослась с этими воспоминаниями, что продолжает монотонно говорить, спотыкаясь в некоторых местах. И не показывая никаких эмоций, будто рассказывает мне о том, как провела сегодняшний день.

— Он прикасался ко мне своими грязными руками, — выплёвывает и я сжимаюсь. — Трогал своими омерзительными руками по моему телу, от него разило алкоголем и сигаретами. Я вся пропахла им. Эти ладони… — её передёргивает. — Шершавые потные руки. Они были везде… Первое, что он сказал: «будешь послушной, моя девочка». Он раздевал меня с каким-то диким взглядом. Его одного хватило бы, чтобы ощутить себя голой. Но ему было мало раздеть меня мысленно… Он запускал руки в волосы, проводил языком по щеке… В итоге меня раздели до трусов. Виктор всё это время просто молчал. Я кричала, билась в его руках, просила, чтобы не трогали меня. Когда терпение шрама кончилось, он сказал, что, если я хотя бы пикну — он выбьет мне зубы, «так сосать даже удобнее будет».

Слышу хруст. Нет, нет, нет! Это всё кажется каким-то дурным сном. Я жду, когда кто-нибудь крикнет «проснись», но кровь на моих пальцах и боль в руке говорит о том, что всё это реально. Ладонь обжигает алкоголь, смешиваясь с кровью, осколки бокала выпадают их рук. Мне плевать. Мой мир сейчас замкнулся на моём Васильке. Таком хрупком и потоптанном… и мной в том числе.

Яна не останавливается в своём рассказе, будто боится, что не продолжит, если хоть на минуту остановится.

— А потом сказал, что, если я сделаю что-то не так, он поделится со своими друзьями. За всем этим представлением наблюдали эти нелюди. Никто не заступился. Все ждали, когда же я оступлюсь и им тоже перепадёт «лакомство». Я не помню ни их лиц, ни количество, всё смешалось в какое-то пятно… В тот момент для меня стало все безликим. Единственное моё желание в тот момент — содрать с себя живьём кожу. Я до сих пор не могу смыть с себя это гадкое чувство… Оно въелось под кожу.

Мне кажется я не пошевелился ни разу за это время. Чувствую, что у меня затекло всё тело, но мне плевать. В этот момент мир кажется слишком громким и слишком тихим одновременно — слишком ярким в своих ужасающих деталях и слишком мрачным, чтобы в нём оставалось место для надежды. Как она это выдержала?

— Тогда я поняла, что совершенно одна. Некому меня защитить. Никому нет дела. Они хотели, чтобы я стала… — она начинает задыхаться, но быстро берет себя в руки. — Шлюхой. Почему? Просто потому что могли.