— Ты же знаешь, как я к тебе относился? Как берег тебя? А ты… просто… — слова застревают в горле.

Внутри бурлит коктейль из ненависти, боли и обиды. Врезаю кулаком в стену сбоку от головы Яны. Мне нужно дать выход этим эмоциям, но я не знаю, как сделать это так, чтобы никому не причинить боли.

— Макс… — еле слышно шепчет она, вздрагивая.

— Лучше молчи! Играла в невинность. А сама… Тебе бы в МХАТ, диплом с отличием обеспечен, Станиславский впервые бы закричал «верю»! — эмоции душат, срываюсь на крик. — Как ты могла? Как?!

Яна чуть заметно качает головой и заглядывает в мои глаза, будто пытается там что-то увидеть, но то, что она читает в моём взгляде, ей не нравится. Мне плевать. У меня было много вопросов, мне тоже многое не нравилось, теперь твоя очередь.

— И как давно? — голос срывается, чувствую себя ничтожеством. — Как давно ты устроила этот кастинг? Я, значит, на подтанцовке? Массовка для разнообразия?

Она вздрагивает от каждого слова, как от удара. Бледная, слово стена, губы дрожат. С ресниц срывается первая слеза. Так искренне… Как-будто ей тоже больно, как-будто она действительно не понимает.

— Думала, не узнаю? Считала меня настолько слепым или настолько глупым?

В голове крутятся сотни вопросов, они срываются с моего языка, как из пулемёта, но я не хочу знать ответы. Я боюсь услышать правду.

— Ты же была для меня… Я думал… — перехожу на какой-то шёпот, потому что голосовые связки не вывозят. — А ты просто…

Она молчит. Смотрю на неё, разглядываю каждую чёрточку, напитываюсь её образом, понимая, что это последний раз, когда я так близко. Втягиваю её запах. Почему так? Почему она? Почему мы?!

Пожираю Яну взглядом — такую красивую, такую родную и такую другую теперь. Медленно размыкаю пальцы на её запястьях и сразу же ощущаю пустоту. От меня как будто оторвали кусок.

— Чего тебе не хватало? Машины? — указываю кивком на брелок. — Так у меня тоже есть деньги, я готов был положить к твоим ногам весь мир… Но думал ты другая, я думал, что со мной ты не из-за этого. Я был уверен, что тебе нужны чувства… Когда все по-настоящему…

Голос отказывает. Яна всё так же молчит, только губы дрожат. И это молчание убивает сильнее любых слов. Но при этом я не знаю, что хочу услышать от неё и хочу ли вообще что-то знать. Но самое ужасное, что она даже не пытается отрицать то, что я говорю.

— Ты хуже всех, кого я знал. Знаешь почему? — выплёвываю слова как яд. — Потому что они хотя бы не притворялись, что им нужны только деньги и статус, а не я.

Она вздрагивает всем телом, будто я ударил её. На секунду прикрывает глаза, а потом молча отстраняется и идет к балкону. Я остаюсь стоять посреди коридора. Ярость постепенно утихает, оставляя после себя только глухую боль и опустошение.

Сам не знаю как, но оказываюсь рядом. Сажусь прямо на пол, прислоняюсь спиной к стене. Балкон утепленный, здесь раскиданы подушки. Было бы всё иначе, здесь можно даже устроить романтический вечер. Усмехаюсь своим мыслям: Да, Макс, ты придурок!

Молчим. Я не знаю, чего жду. Объяснений? Подробностей? Ха! Давай, Яна, добей меня «нежно».

Янка неожиданно наклоняется и достает откуда-то бутылку виски и два стакана. Наливает янтарную жидкость, протягивает мне один:

— Бери стакан, история будет долгой…

Её голос звучит глухо, надтреснуто. Но в нем нет страха — только усталость и какая-то обречённая решимость.

Забираю стакан. Пальцы слегка дрожат.

Горло першит от невысказанных слов и проглоченных оскорблений. Но что-то в тоне Яны заставляет меня молчать и ждать.

Поворачиваю к ней голову. Она делает глоток, прикрывая глаза. По щеке скатывается одинокая слеза.

— Знаешь, Макс… — начинает она тихо. — Жизнь сама раскладывает колоду карт, мы не выбираем, когда и у кого родится. Поэтому не факт, что при раздаче ты будешь рождён королём или тузом. Ты можешь быть тем, кого в любой игре будут побеждать. Ты всегда будешь битой картой…

От этой метафоры с картами по моей спине пробегает холодок. Меня начинает трясти, хотя обычно я довольно хладнокровен. Словно невидимая рука зажимает гортань — не могу выдавить ни звука, даже разжать челюсти не получается.

Яна молчит, очевидно, подбирая нужные слова, и эта пауза давит на меня неподъемным грузом. Я осознаю — она готова поделиться тем, что так долго держала в себе. И это пугает до дрожи. Ведь когда человек набирается решимости что-то сказать, редко это бывает чем-то радостным. Интуиция, как будто верный друг, невидимо обнимает за плечи, готовя меня к ужасу. Кортизол вырабатывается с огромной скоростью, адреналин взрывается в крови фейерверком, вызывая панику.

— Знаешь, так получилось, что я всегда была одна, — начинает она тихо, глядя куда-то в небо. — Совсем. А знаешь почему? Еще в детстве мои родители решили, что детство мне не нужно. Я с раннего возраста уже жила в графике кружков, репетиторов и четкого расписания. Но, знаешь, в чем прелесть одиночества? Оно никогда тебя не предаст, не оскорбит и не ударит.

Когда Яна вскользь смотрит на меня, я цепенею. Пальцы судорожно сжимают стеклянный стакан. В тягостном молчании я жду её слов, уже зная — они разобьют моё сердце. А та тоска в её взгляде словно приковывает меня к месту, не давая пошевелиться. На балконе тихо, но я как будто слышу, как со скрипом вскрывается ящик Пандоры.

— Я никому этого не рассказывала. Никогда.

Она говорит сейчас совершенно спокойным, словно отшлифованным голосом. Если бы я не знал её, решил, что она совершенно не испытывает никаких чувств. Но это не так. Ей больно… В моменты максимального стресса Яна будто пытается сжаться до микромолекулы.

Слезы в ее глазах мгновенно высыхают. О том, что она плакала, говорят лишь немного припухшие глаза и щеки, исполосованные сухими матовыми дорожками.

— Ровно шесть лет назад, в честь моего день рождения, у нас был семейный ужин. Это был обычный будний день, мы не стали собирать большую компанию и приглашать гостей. Хотя, кого я могла пригласить? Я ни с кем близко не общалась… Из присутствующих могли бы быть были только тётя Лена и мой брат Игорь.

— Маме захотелось, чтобы на праздничном столе был торт. Мне, если честно, было всё равно, я просто хотела, чтобы моя семья была рядом, не хотела, чтобы папа уезжал. Но мама настояла. Она закатила настоящий скандал. Мы жили в загородном посёлке, и за тортом нужно было ехать. Помню, как перед уходом папа поцеловал меня в макушку и, улыбнувшись, сказал: "Малышка, не скучай, скоро вернусь".

— В тот день была ужасная метель, погода бушевала с самого утра. Она будто намекала, что нужно подождать и остановится. Остановится всем: маме с её капризами, папе, с его желанием выполнить просьбу. Но, единственные, кто прислушались к погоде — это тормоза машины. Машину занесло… — Яна сглатывает и совсем тихо продолжает. — Перелом шеи. Мгновенная смерть.

Она замолкает. Воздух на балконе словно трескается и впивается острыми краями в кожу, оставляя порезы и ссадины.

— Нам позвонили спустя час. Папа ехал за десертом, который продаётся в единственном месте. Это был торт «Москва», его покупали на каждый мой день рождение — чувствую, как по спине покрывается липким потом. — Именно поэтому я ничего не сказала тебе об этой дате и так отреагировала на твой сюрприз. Я ненавижу этот день… И этот торт тоже.

Виски сдавливает, грудь сжимает, не могу протолкнуть воздух. Это какой-то пиздец! Я не хотел этого, я же не хотел! Не способен произнести ни слова, даже рукой пошевелить не в силах. Я как заморожен, сижу и пялюсь на Яну. Она делает глоток и даже не морщится от крепости алкоголя.

— После смерти папы, с мамой мы не разговаривали месяц. Мы горевали по-разному: она поджимала губы, как только сталкивалась со мной, а я ночами рыдала в подушку. Мама… Она никогда не любила меня. Я всегда была папиной дочкой. Я думаю, я даже ее раздражала. Напоминала ей о бывшем муже: папины глаза, улыбка отца. Всё так говорили, наше сходство невозможно было не заметить.