А Алекс… Я только сейчас подумал о том, что он совершил – о его самопожертвовании ради того, чтобы мы смогли дойти до своей цели. Чтобы, вернувшись назад, мы подарили остальным надежду. Хоть слабый и тусклый, но всё же проблеск света.

И я осознал, что не имею права сидеть здесь дольше. Не имею права расслабляться, что позволил себе сейчас. Пока задача не будет выполнена. Пока я не вернусь в университет с новостями, какими безумными бы они не были. И пока не посмотрю в глаза Саши и не обниму её, как и всех своих друзей.

Но что мне сказать им про членов отряда? Вопросы, почему я вернулся один, несомненно будут. Рассказать всё, как есть, а потом будь что будет? Но если я готов взять ответственность за то, что произошло со связистом, за других я ответственность взять не могу, ведь я даже не знаю, живы они, или нет. Но это уже потом, сейчас нужно вернуться для начала.

— Нужно идти, — сказал я, поднимаясь.

Платон посмотрел на меня, потушил свою сигарету и поднялся тоже.

— Я направлюсь с тобой.

— Зачем Вам со мной?

— Потому что, это одна из задач моего странствия – помогать таким, как ты.

Он поднял свой рюкзак с радиопередатчиком, перекинул сумку через плечо и взял «ППШ», который я заметил только сейчас. С таким древним оружием в руках общий вид этого необычного старика становился ещё более причудливым.

Когда мы вышли из квартиры и спускались по лестнице, я осмотрелся: на ступенях лежали распластанные здоровые бурые туши, покрытые грубой шерстью; стены рядом и напротив были испещрены пулевыми отверстиями, но тела Ильи действительно не обнаружилось. Как не обнаружились тела двух других поисковиков у самого выхода. А все квартиры, на каждом из тёмных и мрачных этажей, были безмолвны и заперты – будто весь дом пребывал сейчас в спячке. И вынимать из неё огромное бетонное чудище очень не хотелось.

Платон разжёг факел. Я надел респиратор, переключил предохранитель на автомате, и мы вышли из подъезда. Снаружи веял холодный ветер, и огонь по обыкновению своему нервно затрещал. Платон обернулся ко мне, и я спохватился:

— Вы что?! Наденьте респиратор!

Старик недоумённо приподнял бровь.

— Зачем?

— Как – зачем?... — ошеломлённо спросил я. — Туман опасен! Им нельзя дышать!

— Не более опасен, чем, скажем, огонь. И дышать им не так вредно, как той же самой пылью. И когда придёт время – ты сам поймёшь это. А теперь идём. Путь не короток, и сейчас лучше не задерживаться здесь.

Исполинский каменный лик невозмутимо возвышался над асфальтированной площадкой, над туманной завесой, покорно расступившейся вокруг, и вырисовывался белыми очертаниями на фоне потускневших стен и чёрного, бездонного неба над ними. Рядом покоилось ещё одно лицо, но казавшееся суровее и деловитее своего безмолвного соседа. Рядом с ним – другое, и все восемь огромных каменных ликов встретили нас хмурыми и опустошёнными взглядами. Их взоры, как мне показалось отсюда, со ступеней, были направлены именно на нас – тусклые, обречённые и лишённые всякой надежды. Этими каменными, застывшими и наполненными пустотой глазами встретил нас университет.

Кругом царила глухонемая тишина, и даже ветер опасливо понизил свой тон. Округа заполнилась мертвенным спокойствием. Не было слышно ни единого звука. Не было видно ни единой души. Только распластанные на бетоне бурые туши тварей, тёмно-бурые лужи под их безвольными массами, и стайка оголодавших ворон, которые клевали мёртвую плоть своими кривыми клювами. Их пир тоже проходил в полном безмолвии, как проходят поминки умершего.

Когда я шёл сюда – сквозь густой туман, сквозь искорёженные заросли и мимо изуродованных стволов полуживых деревьев, – то с нетерпением ждал озарения маленьких багровых огоньков впереди, прорезающих туман и танцующих в ряд на длинном балконе. Их свет был обозначением того, что я наконец вернулся обратно. Домой.

Но балкон был погружён во мрак. Я внимательно осмотрел стену: факелы потухли, и не было ни единой души на ней. Потом сделал неуверенный шаг вперёд, и ещё один, и ещё, осторожно обходя мёртвые туши, лежащие тут и там. Несколько падальщиков, оторвавшись от ужина, недовольно, но безмолвно взмахнули крыльями и взлетели передо мной. Я пробирался вперёд, стараясь не ступать на бурый ковёр, поднял глаза и увидел центральный вход – двери были выбиты и свалены внутрь, их стёкла разбиты на маленькие серебристые крошки, и чёрный квадрат входа безмятежно раскрылся передо мной.

Я оглянулся назад. Платон молча следовал за мной, осматривая тела убитых тварей. Потом я посмотрел на чернеющий проход. Сердце внутри безудержно барабанило. В висках пульсировало от его ударов, а дыхание перехватывало. Я жадно вцепился в автомат, сделал глубокий вдох и выдох, и пошёл ко входу.

Вестибюль был погружён в кромешный мрак, и не было ничего видно дальше трёх шагов от меня. Костёр в центре не горел. Свет Платонова факела выудил из тьмы несколько мёртвых туш на кафельном полу. И их число росло с каждым моим шагом. Когда я подошёл к ступеням, увидел валявшийся возле них факел, поднял его и зажёг о горящий. Чёрная, обгоревшая ткань зажглась не сразу. А потом из тьмы показалась зияющая тёмно-бурая полоса, неровная и размазанная по белым ступеням, а рядом с ней – разорванное тело. Человеческое тело.

Я застыл на месте. Лихорадочно озираясь по сторонам, я почувствовал, как всё моё тело немеет и я постепенно лишаюсь контроля над ним. Недалеко из тьмы выбрался ещё один мертвец – сжимающий в руке топор, вонзённый в бугристую, покрытую шерстью поверхность. Оба – защитник и тварь – безмятежно покоились у каменного столба, чуть дальше от потухшего костра.

Платон осмотрел убитого и тихо вздохнул.

— Похоже, оборона всё же прорвалась… — сказал он спустя минуту.

Мои глаза вперились в тела. Я сделал шаг назад и чуть было не споткнулся подкошенными ногами о тушу позади.

— Не может быть… Этого… не может… быть…

Старик повернулся ко мне, посмотрел траурным взглядом мне в глаза.

— Но это – реальность. Здесь нет ничего, кроме мёртвых и…. смерти, — он отвернулся, смотря на лестницу. — И нам здесь с тобой не место, Павел. Уже слишком поздно.

Но я не хотел верить в это. Мои глаза показывали мне, но я всё ещё не принимал то, что видел. Потом я резво взбежал по ступеням, свернул направо и побежал по лестнице. Гулкое эхо моих шагов разнеслось по тёмному вестибюлю.

— Павел, стой! — окрикнул меня старик.

Я поднялся на второй этаж и остановился возле застеклённых дверей. Одни были выбиты, а вторые, подпираемые столами с другой стороны, всё ещё висели на петлях. Ощерившиеся острыми лезвиями куски стёкол были перепачканы бурыми разводами; подтёкшие капли крови засохли на их сребристой поверхности.

Я свернул направо и побежал по коридору, разгоняя мрак своим огнём. Навстречу мне выбирались из тени валяющиеся тела убитых тварей и студентов; пол по центру был залит огромной лужей, на которой я чудом не поскользнулся. Свернув в свой корпус, я остановился и прислушался. Впереди стояла тишина, и был слышен только слабый отголосок эха моих резко прерванных шагов, долетающий, казалось, из другой части здания. Я пошёл вперёд, выхватывая из мрака стены и пол. Маленькие чёрные дыры вгрызались в штукатурку; на полу зияли тонкие полосы, а не доходя до своей аудитории четырёх метров я увидел несколько студентов, лежащих ничком.

Дверь в мою аудиторию была распахнута настежь. Я вошёл внутрь – пусто. Прошёл к окну и осмотрелся. Матрас Григория был перевёрнут, изодран и испачкан кровью, но его самого здесь не было. Потом я вышел и остановился у двери. Посветил влево – туда, куда уходил кровавый размазанный след, будто кого-то тащили по полу. Мрак разливался в трёх метрах впереди от меня, и, прислушавшись, я выудил из него чуть приглушённое чавканье… Где-то там, не так далеко от меня…

Я попятился назад, схватился за свой автомат. Чавканье резко стихло, и из тьмы вылилось утробное урчание, а потом – злобный рык и эхо клацнувших клыков. Рык прекратился, и вновь коридор налил этот смачный звук смыкающейся над плотью пасти.