— Есть место всеобщего спасения! Есть! Так, передаю наше местоположение.

Человек склонился перед своим радиопередатчиком, как перед каким-то божеством. Он всё сыпал разными словами. Зачем? Читал ему молитву? Как он может почитать это убожество, когда в этом мире присутствует по-настоящему величественная сила? Прекрасная, необъятная, завораживающая. Только она достойна почитания. Только ей должны быть отведены все молитвы.

Я медленно поднял свой автомат, переключил предохранитель и передёрнул затвор. Человек всё пялился и пялился на эту мелкую коробочку с кнопками, а на лице его сияло безудержное счастье. Как он мог променять своих истинных владык на это?...

Я положил палец на спусковой крючок. Оторвавшись от своей зелёной коробочки, человек посмотрел на меня. Что-то сказал мне с улыбкой на лице. Потом посмотрел на мой автомат, и улыбка его медленно сползла с губ. Глаза его вперились в меня, и в них я увидел глубокое непонимание. Понимать надо было раньше, а теперь уже поздно.

Я дал короткую очередь – автомат с рёвом изверг из своего жерла огонь. Пули вгрызлись в тело человека, и тот откинулся назад, распластавшись на бетоне. Медленно, но неумолимо под ним начала растекаться красная лужа. Губы что-то издали в конвульсиях, из них пузырчато вылились кровавые сгустки, глаза замерли на небе, и в них больше не было непонимания. Там теперь была одна лишь пустота, которую он и заслуживает. И поделом этому выродку, предавшему своих Хозяев.

Потом я обернулся. Недалеко от меня стояли они – высокие, статные и по-внеземному прекрасные. Один из них вытянул ко мне свою длинную руку с четырьмя длинными и худыми пальцами, словно сделал покровительственный жест. Я опустил свой автомат вниз, а потом и сам присел на колени, не сводя глаз с этих прекрасных созданий.

Как можно их не любить?... Как можно им не повиноваться?...

Мне стало злобно за себя. За всех нас, отринувших их покровительство. И злоба эта перелилась в острую боль. Я пал лицом вниз, не в силах сдержать и её, и постепенно накатывающие на глаза слёзы. Я готов был лежать так целую вечность, пропитывать этот холодный бетон своими слезами, лишь бы заслужить их прощения…

А потом наступила абсолютная тьма, и всё закончилось.

Тяжёлые, будто свинцом наполненные веки разомкнулись, и сквозь образовавшуюся в них щель ударил яркий свет. Потом я моргнул от непривычки – один раз, другой, заставляя глаза привыкнуть к нему. И свет немного потускнел, принял багровый оттенок, но продолжал резать глаза. Он вызвал боль в голове, и я застонал.

— С возвращением в этот мир.

Голос раздался неожиданно. Я медленно повернулся на него, и сквозь всё ещё расфокусированный взгляд различил мутный силуэт, сидящий по другую от меня сторону. Постепенно зрение прояснилось, и силуэт стал чётче, детализировавшись в старика.

Он сидел за небольшим костерком, сложенным из частей мебели и скопления книг. Над огнём висела тонкая жердь со свисающим почерневшим котелком. Старик медленно помешивал позвякивающей ложкой какую-то булькающую жидкость в нём.

На старике сидел застиранный ватник, засаленные синие спортивные штаны были заправлены в высокие резиновые сапоги, а седые жирные волосы сминала меховая серая шапка с пришитым красным значком, уже изрядно потускневшим и слегка облезлым. Внешне шапка напоминала полицейскую, или военную, толком разобрать у меня не получилось. Больше всего меня привлекли черты его лица – острого, вытянутого, окаймлённого густой, но ровно стриженной белесой бородой.

Я осторожно приподнялся на локтях и осмотрелся. Мы находились в зале, широком и сумрачном, лишь свет костерка озарял центр комнаты и небольшие участки по углам.

— Как самочувствие? — голос старика был ровным и глубоким.

Я вновь посмотрел на него.

— Тяжесть… В голове.

— Временный, но закономерный недуг. Вскоре всё нормализуется.

— Где мы?

— В одной из местных квартир.

Я перекинул ноги, сел на матрас и погладил опухшее лицо. А потом меня осенило.

— Как… В квартире?!

— Как видишь, — старик осмотрелся. — Этаж, если я не ошибся в подсчётах, семнадцатый.

— Но ведь… нельзя заходить в квартиры… Тут же эти… ну… Те, кто в них…

— Не утруждай себя понапрасну. Даже мне не удалось дать этой аномалии точное определение. Но скажу, что некоторые из квартир являются пустыми и совершенно безопасными. Нужно лишь почувствовать, какая дверь перед тобой уже долгие годы томится в безмолвном одиночестве.

Наступила тишина. Старик помешал ложкой, зачерпнул о дно какое-то варево, поднёс к носу и принюхался, а потом попробовал на вкус. Немного пожевав, он с удовлетворённым видом вновь принялся помешивать. Я осмотрелся: квартира внешне была похожа на ту, в которой я пребывал накануне. Однако вспомнить точно, когда это было, я не смог.

— Сколько времени я пробыл в отключке?

— Половину дня, — не поднимая глаз, ответил старик. — Я нашёл тебя на крыше, без сознания. Тебя и ещё одного человека, однако тот уже был мёртв и холоден. Тебя я спустил вниз, так как ты подавал признаки жизни, хоть и пребывал в глубоком забвении. Хорошо, что ближайшая пустая квартира находится на семнадцатом этаже. Я ведь уже давно не молод.

Он вновь замолчал, так и не удостоив меня своим взглядом. Моя память пыталась вырвать из пелены какие-либо отрывки из недавнего прошлого. Но как бы сильно я не напрягал голову, у меня ничего не получалось. Только колкими ударами вгрызалась ноющая боль от любой мысли.

— А вы кто? — спросил я, обрывая затянувшееся молчание.

— Меня зовут Платон. Я странник, если можно так выразиться.

— Платон? — недоумённо хмыкнул я. — Странное имя. Вас назвали в честь древнегреческого философа?

— Наверное, так и есть. Или древнегреческого философа некогда назвали в честь меня.

Я усмехнулся, смотря на старика таким взглядом, каким смотрят на всяких причудливых и странных персон.

— Да уж, необычно вас назвали с рождения.

— С рождения я ношу иное имя. Такое же, какое некогда носил последний российский император. Своё же нынешнее имя я получил уже после.

Чем больше говорил этот старик, тем страннее он мне казался. И странными были не столько его имя и необычная интонация. Всем своим видом он вызывал удивление, или даже исступление – в своём истёртом ватнике и шапке старик выглядел как человек из далёкого-далёкого прошлого. Словно был он не от времени сего.

— Что вы имели в виду под словом «странник»?

— Я путешествую по различным местам и веду свой путь уже четыре года. С момента произошедшей катастрофы.

— Так значит, вы не отсюда? Не из города?

— Я из очень далёких мест на севере, и город этот – очередное временное пристанище на моём долгом пути.

— И куда ведёт ваш путь?

— На юг, я полагаю, а потом поверну на восток, в сторону Урала.

— Погодите… Я ещё не до конца понимаю. То есть, вы путешествуете по стране?

— Именно так.

— Но ведь… всё вокруг погибло… Никого и ничего больше не осталось.

— С чего вы взяли?

— Ну как же… Мы долго не ловили ничьих сигналов. Эфир молчал, и мы не натыкались на выживших в здешней окраине. Кругом лишь безлюдье и опустошённость.

— Но почему вы решили, что выживших нет вообще?

— Как мог ещё кто-то выжить в таком мире?...

— Мир изменился, я с вами согласен. Он перестал быть той обыденной средой обитания, в которой мы пребывали на протяжении двух тысяч лет. Привычные, старые порядки и законы исчезли, и на их место пришли новые. И в новом мире, со своими новыми особенностями, для человека тоже уготовано место, весьма определённое.

— А как же мутанты? Туман? Как среди всего этого человек может пребывать?

— Пищевая цепочка не нарушена: сильный побеждает слабого, и чтобы слабому выжить, он должен стать сильнее сам, или объединиться с другими. А туман – это одно из новых природных явлений, таких как огонь или ветер. Теперь это часть мира, ровно также, как и выжившие в нём люди.