— Скажу, что всё это глупость. Смертельная глупость. И моё мнение по поводу всего этого остаётся прежним. Однако… — он прошёл вперёд, осмотрел студентов, потом перевёл взгляд на профессуру. — Вы все хотите верить в эту призрачную надежду на спасение – в то, что этот голос из рации может принести вам его. Я не буду переубеждать вас и снова повторять, что всё только в ваших руках. Если вы все решили пойти на этот риск… Тут уже выше моих полномочий. Нянчиться с теми, кто играет с огнём, не буду. Однако я с ответственностью отношусь к жизням своих подчинённых.

Он обернулся и посмотрел на ректора.

— Поэтому этой бессмысленной операцией буду руководить я.

Когда всем стало понятно, что окончательное решение принято, среди студентов разгорелся огонь энтузиазма и горячей радости. Многие из них стали выкрикивать слова о надежде и о спасении; кто-то обнялся со своим соседом, крепко и уверенно. Настроение среди профессуры тоже поднялось: они заулыбались и стали горячо жать друг другу руки. Некоторые тоже цепко завлекали друг друга в свои объятия.

Всех охватила неистовая вера в то, что всё может закончиться благоприятно. Что долгие четыре года пребывания в постоянном страхе, вечном ощущении подступающей опасности, отчаянной борьбе сменятся перспективой полного освобождения. И что мы вовсе не одни во вселенной, что за непроглядной мглой ещё где-то сохранились остатки человечества, и лишь чудо – или само Божье проявление – указало сейчас нам на их существование.

Вот она – надежда, которую все так долго ждали. И если раньше наша борьба являлась вынужденной необходимостью, то теперь для многих она станет прочным канатом, ведущим всех к благоприятному будущему. Теперь она обрела явный смысл.

Но почему-то я не испытал тот горячий энтузиазм, которым вмиг заразились все здесь находящиеся. Я стоял в центре, меня окружали радостные крики и ликование. Я молча смотрел на это всё, а потом встретился с Сашей глазами. Она спустилась вниз вместе с другими студентами. Те подошли к профессуре и все стали обниматься, а Саша крепко обняла меня. Я обнял её в ответ, но у меня не получилось улыбнуться так же, как и она – искренне и счастливо. Вышло как-то вяло и сухо.

А потом я выудил из общей массы Виктора Петровича. Охранник стоял поодаль от всех, наблюдая за льющимся сверху бесконечным ликующим потоком. Скрестив руки на груди и с тем же хмурым выражением на лице. И сейчас я чувствовал с ним единство, которого раньше никогда не ощущал.

Ещё долго аудитория тонула в нескончаемом гуле голосов. Казалось, в этот момент все позабыли об опасности, которая ежесекундно подбиралась к нашим стенам снаружи. Студенты смеялись, обсуждали все возможные варианты развития событий, делились своими ощущениями, кто-то даже вновь начал шутить и его шутку тут же подхватывали с дальних концов. А когда собрание завершилось, масса не разбрелась по разным местам: коворкинг вновь был наводнён большим количеством человек. Сюда стекались почти все свободные от дозора студенты. Не жалея запасов, они опустошали холодильники с выпивкой, располагались возле костра в центре и у стен со всех сторон, и вновь зал был наполнен той гармонией, которая некогда царила здесь.

Я сидел на скамейке возле длинного окна неподалеку от выхода. Молча наблюдал за всеми. Как-то обособленно, не желая вливаться во вновь приведённую в движение здешнюю жизнь. Может, лишь на мгновение, на короткий промежуток времени, но возродившуюся, сбросившую пыль со своих плеч.

Я увидел, как Владислав вновь достал свою гитару и заиграл одну из своих собственных песен. Как Антон, отставив к стойке костыль, стоял возле бара и с кем-то оживлённо разговаривал. Максима здесь я не увидел. Наверное, он вернулся на стену, или же переживает нахлынувшую эйфорию как-то по-своему.

Все здесь пребывали в таком состоянии, будто уже победили в долгой и кровопролитной войне. Будто сорвали куш и выиграли в крупной партии. Однако самое тяжёлое сражение было ещё впереди. Я это чувствовал.

Ко мне подошла Саша. Она протянула мне бутылку и села рядом. Я открыл крышку и сделал пару глотков. Алкоголь как-то не так вливался внутрь: очень неохотно и тяжело. Но Саша пила легко и свободно. Она то смотрела на многочисленное сборище, то ловила мой взгляд. Девушка была частью этого массового экстаза, и я не хотел ломать ей настрой своей угрюмостью. Я улыбнулся, искренне и радостно, как только мог.

— Может, это и есть та подсказка, о которой ты сказал, — проговорила она. — Путь к нашему спасению. Знаешь, мне даже не верится, что за этими стенами может находиться ещё кто-то живой. Как мы прям. Что там не только одна лишь смерть и ужас, но и надежда. Надежда на то, что мы не одни.

— Да, это сильная надежда, — ответил я и отпил немного. — Она нам сейчас необходима.

Саша развернулась ко мне, в её глазах загорелось кое-что ещё – яркое и неумолимое.

— А может, все наши страхи вовсе напрасны? Все видения, этот туман… образы в нём – это не больше, чем проекция? Плод наших страхов?

— То есть? — я непонимающе посмотрел на неё.

— Я о том, что всё привидевшееся в нём – это всё ненастоящее, не имеющее на самом деле к реальности никакого отношения. Не более чем плоды нашего воображения, поражённого страхами. И они имели силу лишь потому, что мы жили в неведении. Как в вакууме. Страх одиночества и потери… А как сказал Константин Александрович: знание помогает найти истину.

Я смотрел на Сашу: на её лице загорелась вера, в голосе прозвучали нотки горячего вдохновения. Она искренне поверила в возможность вновь вернуться в мир, обрести в нём своё прежнее положение. И найти свои прежние связи.

Я лишь молча улыбнулся, взял её за руку и притянул к себе. Она посмотрела мне в глаза; её губы молчали, а глаза не переставали говорить. Такие голубые, похожие сейчас на два поблёскивающих яркими солнечными бликами лазурных озерца. И в этих озерцах хотелось утонуть с головой.

Словно не было никакой катастрофы, словно мир наш не был уничтожен. Эти глаза были маленькими порталами в прошлое, в то беззаботное и безмятежное время. И они излучали энергию, исходящую из этого прошлого. Излучали жизнь.

— Не зря ведь говорят, что надежда умирает последней, — сказал я. — А я считаю, что она не умирает никогда. И это единственное, что на самом деле имеет бессмертие.

Саша улыбнулась. Она чуть приблизилась ко мне, но потом посмотрела мне за спину и отстранилась. К нам подошёл Виктор Петрович. Старик остановился перед нами.

— Не оставишь нас ненадолго? — спросил он.

Саша резво кивнула и поднялась.

— Ещё увидимся, — радостно проговорила она и направилась к группе студентов, сидевших у костра.

Виктор Петрович присел рядом со мной, стиснул в зубах сигарету и прикурил. Двумя пальцами зажал папиросу и выдохнул сизый дым, смотря не на меня, а куда-то вперёд, после чего сказал:

— Воодушевляющая была речь, — потом снова зажал сигарету в зубах.

Я не ответил ему, лишь немного поёрзал на месте. Мне показалось, что скамейка стала чересчур жёсткой.

Старый охранник посмотрел на меня и испустил дым.

— Ты тоже считаешь, что всё это бессмысленно?

— Вы насчёт этого голоса? — неуверенно спросил я. Охранник не ответил, молча продолжил сверлить меня серыми глазами. — Я думаю, гораздо важнее то, какой эффект он оказал на всех.

— Да уж, — Виктор Петрович осмотрелся. — Как будто день победы празднуют, ей-богу. Все радуются и улыбаются. Выпивают. К вечеру тут будет уйма пьяных.

Мы ненадолго замолчали, вдвоём наблюдая за всеми, кто находился сейчас в зале. Кажется, тут были все, кто не стоял в дозоре, и остальные корпуса университета в этот момент пустовали.

— Сейчас дозорные не смыкают глаз. Я увеличил время караула. Некоторым из них нужен будет отдых, но вот заменить их сегодня будет некем. Не хотелось бы, чтобы чья-нибудь пьяная рожа свалилась со стены.

Я усмехнулся. Посмотрев на свою бутылку, поставил её под ноги. Сейчас пить не хотелось вообще. Мне казалось, что это было просто неуместно.