Наступила тишина. Даже те, кто стоял на самом верху, замолчали. Я осмотрел большое скопление различных лиц: злых, напуганных, отчаянных. Отчаяния было больше всего. Злость же лилась от бессилия, а страх… страх был с нами всегда, постоянный наш сосед. Но среди всей этой мешанины я искал понимание. Искал настойчиво, с надеждой: в сидящих передо мной на первых рядах; в глазах тех, кто находился выше; в лицах Максима, Антона, Саши. Я усердно пытался найти его.

Но так и не смог.

Лишь Саша пыталась поверить мне, как мне показалось отсюда, снизу. Но ведь зрение у меня не очень хорошее.

Тишина затянулась, и когда она начала уже застаиваться, позади меня раздался голос одного из профессоров:

— Тяжёлые времена требуют принятия тяжёлых решений. Так было всегда в истории, и это приводило её в движение. — Константин Александрович поднялся со своего места, поправил очки на переносице и посмотрел на всех нас. Всё это время он молча сидел с краешка, безучастно наблюдая за массовым брожением. И я удивлялся, как ему удалось сохранить самообладание в такой ситуации. — Подходит ли наша история к концу? История человечества, я имею в виду. История – это череда приобретений и лишений: человек возводит, открывает и многое получает, а потом он многого лишается. Это колесо бесконечно катится вперёд; на его спицах громоздятся различные события, через которые человек проходит. И в основе этого движения лежит один естественный закон, присущ не только людям, но и животным, – закон выживания.

Но что нас отличает от животных? Когда начинается пожар, животные в панике бегут, человек же старается потушить его, чтобы спастись. Когда начинается эпидемия, животные вымирают, а человек старается найти лекарство. Выживание животных – это совокупность различных инстинктов, а человеку, помимо этого, ещё дано заглядывать опасности в глаза, чтобы увидеть возможности для спасения. Заглядывать не только своими глазами, но и своим разумом. Он тушит пожар, песком или водой. Он создаёт лекарство, исследуя болезнь. И он выживает, приобретая необходимые знания, и тогда это колесо движется вперёд. Получение знаний – вот что отличает нас от животных. Неведение заставляет заблуждаться, и ошибки могут стать роковыми. Знание – это огонь, который поможет осветить истину во мраке. Подходит ли к концу наша история?... Сейчас мы переживаем очередные лишения, но чтобы приобрести нечто ценное – спасение для нас самих – нужно прийти к знанию. А для этого необходимо принять тяжёлое решение. И переступить через свои страхи.

Закончив, профессор ещё раз осмотрел всех, а потом медленно сел. Его слова родили новую тишину. Она не была такой острой и покалывающей, не наполнялась невидимыми наэлектризованными частицами. Слова, кажется, проникли в каждого. Сидевшие рядом коллеги, изредка поглядывая на него, начали тихо переговариваться, а после чего одобрительно закивали. Я посмотрел на студентов: их выражения изменились. На смену страху и отчаянию пришла глубокая задумчивость, и даже те, что были взвинчены больше остальных, понурили свои глаза и притихли.

Виктор Петрович осмотрелся, после чего наконец сунул пистолет в кобуру.

— Я думаю, одной самоорганизации тут будет недостаточно, товарищ майор, — сказала ректор спустя некоторое время. — Точно так же, как и одного только оружия. Им нужна прочная надежда, чтобы продолжать сражаться. Такая, которая осязается душой. Все хотят верить в то, что в конечном итоге наша борьба не окажется напрасной.

Старый охранник не ответил. Вперив руки в бока и отвернувшись от профессуры, Виктор Петрович смотрел куда-то поверх ковра из многочисленных голов.

— Вы и сами это хорошо понимаете, — продолжила ректор. — Ведь и Вы желаете обрести такую надежду. Может, это и есть наш шанс?

Виктор Петрович холодным взглядом смотрел вперёд, но я видел на его испещрённом морщинами лице отголоски внутреннего спора, разгоревшегося пламенем где-то глубоко в душе. Как и всегда, он старался казаться хладнокровным, но сейчас это удавалось хуже всего.

Наконец он обернулся, посмотрел на Константина Александровича и спросил:

— И какое, по-вашему, я должен принять решение? Ведь их два, и они оба тяжёлые. Одно прямо-таки тяжелее другого, — он ехидно усмехнулся.

Профессор некоторое время смотрел на него, а потом спокойно ответил:

— То, которое Вам нравится меньше всего.

Старый охранник вздохнул, скрестил руки на груди и прошёлся вдоль стола.

— Подобное считается чистым самоубийством, — проговорил он. — Есть гарантия смертельной опасности, и я эту гарантию признаю, потому что вижу её отчётливо. Она исходит от тварей и их повышенного натиска. Но то, что Вы подразумевали под своими словами, — он снова посмотрел на Константина Александровича, — является призраком. Получить знание… Есть только один способ сделать это – выйти наружу, прямиком в лапы тварей, взять с собой людей и тем самым создать брешь в обороне. А искомое нами может оказаться пустой тратой времени, и отнимет у нас не только его, но ещё и жизни. Как отвечающий за безопасность университета, я не имею права пойти на такой мало оправданный риск.

— Однако же, для нас вполне очевиден исход нашей борьбы, если мы просто забаррикадируемся и будем выжидать, — ответил Константин Александрович. — Перспектива очень сомнительная. Но чем может быть оправдан риск? Неоспоримым знанием того, что мы будем уничтожены в ближайшее время, если всё останется так, как есть; и в то же время отсутствием такового знания в вопросе выбора альтернативы. Это колесо фортуны – оно может повернуться как угодно, и здесь нет неоспоримых фактов.

— Все эти ваши колёса… — прыснул Виктор Петрович. — В одном месте я их видел. У меня такое ощущение, что меня окружают одни азартные игроки.

— И всё же, большинство склоняется к тому, что нужно проверить, чей это был сигнал, — сказал один из профессоров.

Виктор Петрович тяжело вздохнул. По нему было видно, что больше сопротивляться у него не было ни сил, ни желания. Его оборону всё-таки проломили, и остаётся лишь один вариант – поднять белый флаг.

— Выйти на связь будет сложно, даже с нашими армейскими рациями, — угрюмо проговорил он. — Для этого потребуется подняться на приличную высоту, но даже там сигнал будет идти с помехами. Разобрать что-либо будет проблематично.

— Да, обычные рации нам тут не помогут, — сказал Семён Владимирович с дальнего конца. — Нам нужен хороший радиопередатчик.

— Такого у нас нет, — посмотрел на него Виктор Петрович.

Семён Владимирович поднялся со своего места, посмотрел на своих коллег и сказал:

— Я раньше был связистом. У меня дома хранится переносной армейский радиопередатчик с антенной. Вещь раритетная. Он, конечно, старый, ещё советского образца, но был в рабочем состоянии, когда я проверял его в последний раз. Если квартира смогла уцелеть, то и радиопередатчик тоже должен остаться целым. Его мощности вполне хватит.

— Далеко до вашего дома? — спросила ректор.

— Нет. Я жил в новом жилом комплексе, который успели достроить как раз перед тем, как всё случилось. Он располагается внизу, у продольной, напротив торгового центра.

Виктор Петрович отошёл от стола и прошёлся, приложив палец к подбородку и о чём-то глубоко задумавшись. Его лицо потускнело, взгляд был устремлён в пол. Я хорошо запомнил это выражение: точно такое же было тогда, в караулке, когда я рассказал об увиденном.

Старый охранник остановился рядом со мной, и наши взгляды пересеклись.

— Это совсем близко, — сказала ректор, переведя взгляд на Виктора Петровича. — И высотка совсем новая, на двадцать с лишним этажей, если память мне не изменяет.

— Такое как раз подойдёт, чтобы поймать сигнал, — сказал Семён Владимирович. — Кроме того, подниматься на самый верх может и не придётся. Передатчик хорошо ловит и в квартире.

— Что скажете? — спросила ректор, всё так же смотря на охранника.

Виктор Петрович медленно развернулся, неохотно отрывая от меня глаза.