Рабочие продолжают убирать обгоревшие обломки, и примерно к трем часам дня на том месте, где стоял мой дом, остаются только фундамент и каменные ступеньки крыльца, которые один из рабочих намерен чуть позже демонтировать и отвезти на продажу в пункт сбора утильсырья, если я не против. Я говорю, что не возражаю, и пускаюсь в долгий путь до Таунсенд-стрит. По дороге захожу в отделение «Вестерн Юнион» и отправляю Эллиоту телеграмму с сообщением, что вернусь до темноты.

Ближе к вечеру добираюсь до вокзала и покупаю билет на поезд. В Сан-Матео прибываю в сумерках. Меня встречает Белинда, приехавшая в коляске Эллиота. Я сажусь в повозку, мы трогаемся, и только потом она спрашивает, нашла ли я Мартина.

— От дома и обстановки почти ничего не осталось, — отвечаю я. Объясняю про высокие температуры и про то, что во время пожара камины второго этажа рухнули вниз, раздавив все, что там лежало. Достаю из кармана осколок. Белинда смотрит на него.

— Это он? — В голосе ее слышится волнение, природу которого я не распознаю. Возможно, это скорбь.

— Не знаю. Может быть. — И затем сообщаю про то, как меня увидела Либби, пока я копалась на пепелище, и про свой незапланированный визит в полицейский участок. Рассказала, что Либби и Честер предложили мне помощь в расчистке развалин дома.

— В твой замысел это не входило, — замечает Белинда, когда я заканчиваю свой рассказ.

— Не входило. Но, пожалуй, глупо было рассчитывать на то, что я сумею исчезнуть из Сан-Франциско без следа, что меня там никто не потеряет. По крайней мере, теперь я официально заявила о пропаже мужа.

Белинда кивает, и какое-то время мы катим молча.

— Кэт про тебя спрашивала, — наконец произносит она.

— Хорошая новость.

— Так было радостно слышать ее голос. — Белинда кивает на осколок в моей руке. — Надеюсь, ты не станешь сообщать ей об этом.

— Нет.

— Возможно, она думает, что однажды он вернется в твою жизнь. Чтобы отомстить ей, тебе или мне — или забрать ее у тебя. Я тоже этого боюсь.

— Знаю. Я дождусь, когда Мартина официально объявят жертвой землетрясения, и затем скажу ей, что он, скорее всего, погиб. Но это, возможно, случится не раньше, чем через год. Когда точно, не знаю. В любом случае, Кэндис уйдет первой. И очень скоро. Нельзя допустить, чтобы Кэт потеряла сразу обоих родителей, одного за другим.

— А если он все-таки выбрался? Если придет сюда за нами? За ней?

— Не придет. С какой стати? У меня все его документы. Для него это большой риск. К тому же он… он никак не смог бы выбраться. В том состоянии, в каком я его оставила, это исключено.

Мне приходится убеждать себя, что я права. Для меня Мартин умер. Умер.

— Значит, мы просто будем ждать, когда все это действительно закончится? — спрашивает Белинда спустя минуту.

— Думаю, время от времени мы будем справляться у властей, известно ли им что-то про наших мужей: ты — у шерифа округа Сан-Матео, я — в полиции Сан-Франциско. Так поступают обеспокоенные жены пропавших без вести мужей. И на протяжении всего периода ожидания мы будем каждое утро вставать с постели, заботиться о наших детях и управлять гостиницей, а вечером — ложиться спать. Будем жить.

Все мы, кроме Кэндис.

По возвращении в «Лорелею» я вынуждена дождаться, когда Кэт отойдет ко сну, и только потом рассказываю Кэндис все, что по дороге домой поведала Белинде. Показываю ей осколок, который привезла с собой. Она берет его в руку. Спрашивает:

— Думаешь, это кость?

— Возможно. Во всяком случае, похоже.

— Легкая. Я думала, кость тяжелее. — Кэндис возвращает мне осколок.

— Что предложишь делать с этим осколком? — осведомляюсь я. — Мартин ведь был твоим мужем.

— Мне все равно. Закопай. Сожги. Выброси в море. Мне все равно.

На следующий день я отправляюсь к шахте, до которой идти довольно далеко, и запихиваю осколок между двумя большими каменными глыбами, замуровавшими вход. От него отщепляется частичка и падает на землю. Я хватаю камень у моих ног и забиваю осколок глубже в щель между валунами. Кусочки от него продолжают отлетать, но я не останавливаюсь, пока до конца не вгоняю уменьшившийся осколок в щель. Вернувшись в гостиницу, я никому не говорю, что сделала с осколком. Просто сообщаю Белинде и Кэндис, что избавилась от «сувенира», привезенного из Сан-Франциско.

Через неделю с телефона Эллиота звоню в департамент полиции Сан-Франциско и прошу пригласить к аппарату следователя Морриса. Спрашиваю у него, есть ли новости о моем муже. Новостей нет.

Белинда звонит окружному шерифу и официально заявляет о том, что муж ее бросил. Следующие полтора месяца мы регулярно справляемся у властей о наших пропавших мужьях. За это время Сара становится еще более пухленькой и прелестной, Белинда все меньше походит на скорбящую вдову, а больше — на женщину, влюбленную в Эллиота; Кэт понемногу начинает разговаривать, каждый час произносит по несколько слов. Недели идут. Я замечаю, что больше не вздрагиваю, когда у гостиницы тормозит автомобиль или открывается дверь и раздаются мужские шаги. Впрочем, даже если Мартин каким-то образом выжил, с его стороны было бы глупо приезжать сюда.

А Мартин далеко не глуп.

Я пишу маме, что Мартин — степенный мужчина, за которого я вышла замуж, дабы устроить свою жизнь, — к несчастью, стал жертвой страшного землетрясения и пожара, но мы с Кэт не пострадали и теперь живем у друзей в местечке к югу от Сан-Франциско. Я прошу, чтобы она не волновалась: у меня есть все, о чем она мечтала для меня и ради чего многим пожертвовала.

Из всех нас только Кэндис не набирается сил, а тает. Первого августа Кэндис призывает меня к своей постели, с которой она уже почти не встает. Пожалуй, теперь она еще бледнее и костлявее, чем в первую нашу встречу. Мы дважды приглашали к ней врача из городка, и оба раза он говорил нам, что ей необходим более теплый и сухой климат. Оба раза Кэндис отказывалась последовать его совету.

Я подхожу к ее постели. Ослабевшей рукой она берет меня за руку. Я сажусь рядом.

— Я хочу поехать в Техас, к своей кузине, — шепчет Кэндис.

Ее слова как гром среди ясного неба.

— Но… ты же говорила, что хочешь остаться здесь! Хочешь, чтобы вы с Кэт жили здесь. Со мной!

— Я хочу, чтобы Кэт жила с тобой, — тихо произносит она. — Но сама оставаться здесь не намерена. Не желаю, чтобы Кэт видела, как я умираю. Хочу попрощаться с ней, пока я еще жива. Хочу, чтобы она запомнила меня живой.

Меня раздирают облегчение и беспокойство. Кэндис не станет забирать Кэт. И все же. В ее состоянии пускаться в дорогу смерти подобно.

— Кэндис, ты слишком слаба, чтобы ехать поездом в такую даль.

— У меня есть деньги, чтобы нанять частный экипаж и сиделку.

— Но ведь это так далеко… А если ты умрешь в дороге?

— Если умру? Скорая смерть — благословение. Я хочу умереть. Готова умереть.

— Кэндис…

— Позволь мне уехать к родным. Пусть они похоронят меня рядом с мамой и папой. Пожалуйста, Софи. Ведь я прошу о пустяке. Пожалуйста, помоги мне уехать.

Мои щеки обжигают горячие слезы.

— Но Кэт…

— Кэт будет здесь счастлива. Она уже счастлива. У нее есть ты, Белинда и сестренка. Она уже имеет больше того, что я когда-либо дала ей. Не в твоих силах предотвратить неизбежное. Я скоро умру. Так позволь мне умереть там, где я хочу.

Я молчу, и она продолжает:

— Я подготовила документы, согласно которым ты назначаешься официальным опекуном Кэт после моей кончины. Родным я объясню, что никто не должен оспаривать твое опекунство, да они и не станут. Мой поверенный уже связался с банком в Лос-Анджелесе, который выделяет деньги из доверительного фонда. Ежемесячная выплата — солидная сумма, Софи. Кэт никогда ни в чем не будет нуждаться. И я рассчитываю, что ты будешь разумно распоряжаться деньгами и обеспечишь ей достойное существование. Обещаешь?

Я киваю, чувствуя, как по лицу струятся слезы.

— Поклянись, — выдыхает она.

— Клянусь.