— Но зачем? Зачем он нас так ужасно обманул?

— Вероятно, хотел извлечь какую-то выгоду для себя. — Все, что мне удалось выяснить, складывается в единую картину, подтверждающую мое предположение. — Ему плевать на нас. На всех плевать.

— Даже на собственного ребенка? — изумляется Белинда.

— Даже на собственного ребенка. Я думала, он такой из-за того, что на его долю выпало слишком много горестей. Думала, он решил навсегда покончить с любовью, причем даже к дочери, потому что больше не хочет страдать. Но дело не в этом, Белинда. Он не парализован горем. Он просто бездушный коварный лжец. Потому и совершил все эти гнусности.

— Прекратите, — шепчет Белинда, поморщившись, будто я отвесила ей пощечину.

Смягчаю голос. Белинде тяжело слышать те откровения, что бродят у меня в голове. Тем более все сразу. Но она должна их осознать. Потому что необходимо решить, как нам быть дальше.

— Простите, что расстраиваю вас. Но это чистая правда. Он вас не любит. Он никого не любит.

И мы снова умолкаем на несколько минут.

Белинда скользит взглядом по документам на столе — доказательствам коварства и жестокости Мартина. Того, кто он есть.

Или кем не является.

— И что же нам теперь делать? — спрашивает она детским голоском.

— Я абсолютно уверена, что в Калифорнии многоженство является преступлением, — слышу я свой голос. — Завтра утром первым делом пойдем в полицию. Добьемся, чтобы его арестовали.

— А потом?

— А потом… потом, думаю, его посадят в тюрьму. Не знаю.

— А с девочкой что будет?

Тут уж я знаю, что ответить, но медлю несколько секунд.

— Она должна воссоединиться с матерью.

Часы в холле отбивают половину седьмого. Сгустились сумерки, скоро ночь накроет город темным покрывалом. После того как мы обратимся в полицию, все изменится безвозвратно. Той жизни, которую я до сих пор вела, будет положен конец. Вероятнее всего, я останусь без жилья и средств к существованию. Полиция, как только выяснит, что мой брак с Мартином — дутый пузырь, возможно, сразу заберет у меня Кэт, если ее мать все еще жива. Полицейские сами доставят девочку в Аризону. Отнимут у меня эту истерзанную малышку.

Этого нельзя допустить. Она уже столько всего пережила.

Я сама должна отвезти ее к матери.

Но мне понадобятся деньги на билет и еду. Может быть, в сейфе хранятся наличные. Может быть…

Я поворачиваюсь к Белинде.

— Думаю, необходимо составить четкий план действий. И думаю, необходимо проверить, что Мартин прячет в котельной.

Она тупо смотрит на меня, не понимая, о чем я веду речь.

— Пойдемте со мной.

Я быстрым шагом покидаю кабинет, Белинда следует за мной. Мы проходим через холл в кухню. Кэт там. Сидит за столиком у окна, рисует птичек и бабочек восковыми мелками. «Для ребенка» — написала она в верхней части каждого листа.

Улыбаюсь девочке, ласково сжимаю ее плечо. Мне не хватает мужества объяснить ей все прямо сейчас, но она увлечена рисованием и, свыкаясь с ролью старшей сестры, кажется, не замечает моего волнения. Я направляюсь к двери, что ведет на лестницу и в котельную. Открываю ее и, приподняв юбку, спускаюсь по ступенькам.

— Закройте за собой дверь, — тихо велю я Белинде. Не хочу, чтобы Кэт увязалась за нами.

Щелкаю выключателем. Загорается лампочка, что свисает с середины низкого потолка. Деревянная дверца хранилища заперта на висячий замок. Я хватаю лежащий у бойлера тяжелый гаечный ключ, которым обычно отвинчивают или затягивают краники, заношу его над головой и с размаху ударяю по замку. Белинда охает от неожиданности. После нескольких ударов замок сбит с деревянного полотна и отлетает в сторону. На полке, сделанной Мартином, стоят бутылки, в которых, я уверена, содержится отнюдь не тонизирующее средство для волос. Беру одну бутылку и откупориваю ее, ломая на горлышке застывший воск. Подношу бутылку к носу и чую сильный запах уксуса.

Роняю бутылку на пол. Она разбивается. Белинда пятится, вздрогнув от удивления. В луже среди осколков стекла лежат крупинки песка, ошметки глины и мелкие обломки белого камня. И вдруг в этом месиве я замечаю бесформенный комочек размером с изюм, искрящийся в желтом свете лампочки.

Комочек сияет, словно летнее солнце. Золото.

Я перевожу взгляд на Белинду. Она во все глаза таращится на блестящую изюмину, сверкающую на мокром полу.

— Теперь понятно, почему он выбрал вас, — говорю я. — Ему нужна была шахта вашего отца.

Белинда поднимает голову, смотрит на меня.

— Но ведь в этой шахте ничего нет. Ее забросили десятки лет назад. Там ничего нет! Дедушка и отец изучили в ней каждый дюйм. Там ничего нет!

Я беру с полки еще одну бутылку и тоже бросаю на пол. Она разбивается. В уксусной луже среди крупинок песка и каменной крошки сияют еще два комочка размером с горох в крошащейся оболочке из белого камня.

То же самое я проделываю с третьей бутылкой. И из нее вываливаются бесформенные комочки, на этот раз размером с маленькие половинки фасоли, к которым липнут пластинки каменной шелухи.

Наклонившись, трогаю белую пастообразную массу, облепившую золотой боб. От моего прикосновения она частично отслаивается. Я поднимаю из уксусной лужи покрытую каменной коркой фасолину, выпрямляюсь и, поднеся золотой боб к свету, разглядываю необычную, уже разлагающуюся каменную кашицу.

— Что это за белое вещество?

— Кварц, — говорит Белинда. — Иногда… иногда золотоносная руда, которую находят под землей, содержится в кварце. Папа говорил, что уксусная кислота расщепляет его кристаллы. Именно так он проверял породу, что порой находил в шахте. Именно так многие горняки проверяют свои находки. На настоящее золото уксус никак не действует, но другие минералы, похожие на золото, как… как, например, слюда или пирит, кислота растворяет или повреждает. А золото — нет.

Я поднимаю на нее глаза.

— Все еще верите, что в вашей шахте ничего нет?

— Но… я не могла не знать! Я бы знала!

— Вы сами сказали, что ненавидели эту шахту, считали, что там опасно. Что никогда в нее не спускались.

— Да, я ее ненавидела! Ненавидела! Там опасно!

— Но вы также упомянули, что в день своей смерти отец привел вас в шахту, потому как хотел вам что-то показать. А потом упал. Что, если он все-таки нашел золото? Что, если он чуть раньше нашел породу, похожую на золото, и для верности попросил кого-то провести анализ? Что, если именно это он собирался вам показать? Пещеру с кварцами, содержащими золото? И он точно знал, что это — золото, потому как уже получил тому подтверждение.

Белинда задумывается.

— Но как Джеймс… Мартин… как он узнал об этом?

— Сейчас это неважно! Может быть, кто-то из химической лаборатории болтал про человека из Сан-Рафаэлы, который принес на проверку только что добытое золото, а Мартин услышал. Неважно, как он узнал. Важно, что он собирался украсть ваше золото. Оно принадлежит вам. А он, заключив с вами фиктивный брак, который давал ему право на совместное владение вашим имуществом, собирался присвоить ваши сокровища.

Я умалчиваю о том, что Мартин мог бы с легкостью решиться на убийство Белинды после того, как вынес бы из пещеры последний золотоносный кварц и понял, что больше нет надобности выдавать себя за ее мужа. Умалчиваю и о том, что в день гибели отца Белинды Мартин мог тайком пробраться в шахту и при первой удобной возможности столкнуть мужчину в шахтный ствол, а потом скрыться, когда Белинда побежала за помощью. Мне это нетрудно вообразить. Сама Белинда, наверное, еще не считает «мужа» безжалостным чудовищем, но я уже по-другому Мартина и не воспринимаю.

Пока Белинда свыкается с мыслью, что Мартин ухаживаниями добился ее руки не из любви к ней, я откупориваю остальные бутылки. В каждой — склизкий разлагающийся кварц и крупицы золота. Раньше бутылок было больше. Где они, мне неведомо. Мартин представлял все так, будто он продавал «тоник» во время своих командировок, но теперь я уверена, что он либо припрятал бутылки где-то в другом месте, либо обратил их содержимое в деньги, которые положил на банковский счет, открытый на имя Джеймса Бигелоу, или Перси Гровера, или кого-то еще.